Я попробовала сесть и едва не застонала – голова отозвалась резкой вспышкой боли, и меня замутило. Да что же со мной такое? Я вздохнула, осторожно оглядываясь по сторонам. В комнате царил полумрак. Единственным источником света был фонарь, подвешенный в дальнем углу. Я поежилась, подумав, что, пожалуй, самый большой дискомфорт в Свири у меня вызывает как раз недостаток освещения. Как только заходит солнце, к темноте, кроме «кромешная», другого слова и не подберешь. В домах, где источниками света являются только тусклые фонари да печи, сложно чувствовать себя комфортно. Это тебе не городская квартира, где то подсветка от будильника, то огонек телевизора, то таймер музыкального центра. Не говоря об уличных фонарях, свет от которых проникает почти в каждое окно. А здесь даже такая роскошь, как сумасшедшее звездное небо, которого никогда не увидишь в городе, являлось слабым утешением. Романтика романтикой, а в темноте мне было банально страшно. Вот и сейчас я с тоской оглядывала комнату, понимая, что нахожусь здесь впервые.
В чужом доме… ночью… Чудненько. Ночью? Я вскочила, превозмогая боль, босыми ступнями накнувшись на шерстяные тапки, кем-то заботливо оставленные у кровати. Наспех сунула в них ноги, поджав пальцы, когда ступни закололо. В памяти вспышкой промелькнули события прошедшего дня. Берег, лодья князя, стрела, вонзившаяся в плечо Радима, Альгидрас, утащивший меня прочь с берега… Я почувствовала, как сердце леденеет от страха. Радим отправил меня в безопасное место, под прикрытие стен, Альгидрас благополучно меня туда доставил. Но сами-то они остались там, за этим чертовыми стенами, где в воздухе свистят злые стрелы. И как бы сюрреалистично это не звучало, но любая из этих стрел могла… стать смертельной. То есть их вполне по-настоящему могли убить. Более того, пытались это сделать на моих глазах.
Я оперлась на спинку кровати, прижав ладонь ко рту, и почувствовала резкую боль в предплечье. Тут же вспомнились слова старого дружинника: «Стрелой зацепило». Меня зацепило стрелой. Сама фраза звучало странно. Будто не по-настоящему. Я посмотрела на раненую руку. Ожидала увидеть окровавленный и разорванный рукав, внутренне готовясь к приступу тошноты, но на мне было надето другое платье с не порванным рукавом и вышивкой, ничем не напоминавшей ту, что заставила отшатнуться Альгидраса. При воспоминании об этом сердце рванулось, и мысль о собственном ранении поблекла.
Я направилась к двери, стараясь отвлечься от сильного жжения под повязкой. Ворот платья сполз с плеча, и я потянула его вверх, отметив, что наряд мне явно не по размеру. Я невесело усмехнулась. Нехорошая какая-то традиция – быть переодетой неизвестно кем, находясь без сознания. Одновременно произошли две вещи: я увидела резьбу над дверью и услышала за ней приглушенный голос Златы. Все сразу встало на свои места. Дом Радимира находился ближе к городским воротам, чем дом Добронеги. Логично, что меня отнесли сюда. Оставалось надеяться, что появление бессознательного тела не слишком испугало Злату и что Добронеге не добавилось дополнительных волнений – она и так с утра была сама не своя.
Я остановилась у двери, малодушно боясь ее отворить и встретиться с женой Радима. Сглотнув, я подумала, что ей ведь наверняка рассказали о случившемся на берегу: что Радима ранило, а потом он, несмотря ни на что, вышел в море, чтобы нагнать корабль. Умом я понимала, что их мир живет по иным законам: Радим – воин, и война – часть его жизни. Он не раз был ранен до этого. И выживал, и продолжал вновь и вновь поднимать оружие против врага. А уж сколько таких походов и таких стрел еще будет в его жизни? Но понимала я это исключительно умом. Сердце же колотилось, как сумасшедшее, при одном воспоминании о ранении Радима, и я ничего не могла с этим поделать. Потому что сухое книжное «свистящие стрелы» (я усмехнулась, вспомнив, как же мне нравилось это выражение – была в нем какая-то музыкальность) вдруг воплотилось в жизнь. И сегодня я впервые увидела, как эта самая стрела, совсем не свистящая – я ни рассмотреть, ни расслышать ее толком не успела, – вонзается в живого человека. И в одном я была совершенно уверена: мне хватило реалистичности. Повторения этого зрелища я точно не хочу.
Я стояла, прислонившись к двери, отчаянно стараясь уловить интонации Златы, понять, взволнована ли она, расстроена ли. Но Злата говорила тихо, и что-либо различить было невозможно. Внезапно послышался голос Радима, и у меня в буквальном смысле подкосились ноги от облегчения. Я ухватилась за дверной косяк и несколько секунд пыталась просто прийти в себя. Он жив! Жив! Все хорошо! С ума тут с ними сойдешь!
Только когда сердце перестало трепыхаться в груди пойманной птицей, я распахнула дверь и замерла на пороге. Радим, живой, с виду невредимый, сидел на лавке у стены, вытянув ногу. Его лицо было серым от усталости, и в этот миг он казался гораздо старше, чем был на самом деле. Усталость словно заострила его черты, подчеркнув морщины и складки у рта. Увидев меня, он резко поднял голову и откинул волосы с лица. В карих глазах застыл вопрос и почему-то беспокойство. Сидевшая возле него Злата вскочила на ноги и бросилась ко мне.
– Как ты? – спросила она, мимолетно дотрагиваясь до моего лба ледяной ладонью.
– Я… Я – хорошо, – непослушными губами прошептала я. – Радим?
Я всматривалась в лицо брата Всемилы, стараясь понять, чем закончился их выход в море, не задавая неуместных и глупых вопросов, ответы на которые настоящая Всемила должна была знать. В этот момент мне казалось кощунственным что-то утаивать, выдумывать… Словно эти чертовы стрелы вдруг разорвали паутину лжи, которой я так старательно опутала себя за эти дни. Радим молча протянул руку. Мозолистая ладонь, в которой с легкостью могли спрятаться обе мои руки, оказалась горячей. Вопреки всем мыслимым законам, это прикосновение моментально меня успокоило. Словно я и вправду была Всемилой, и брат-защитник укрыл сейчас от всех бед.
– Руки-то ледяные, – проворчал Радим, разглядывая меня. – Испугалась? – грубовато спросил он.
– Я…
Я быстро оглянулась на Злату, напряженно смотревшую на меня. Она чуть качнула головой, давая понять, что про мое ранение ничего не сказала. И правильно сделала. До того ли Радиму сейчас? Я вдруг подумала, что глупости все это. Ну, ранило и ранило. Жива же. А остальное поправимо. Сказал бы мне кто еще месяц назад, что я буду вот так рассуждать, ни за что бы не поверила.
– Плечо твое как? – вместо ответа спросила я.
Радим посмотрел на меня как на неразумное дитя, да только рукой махнул, чуть сильнее сжав мою ладонь. Я, как завороженная, уставилась на плечо Радима, будто могла увидеть рану под рубашкой. Заметила, что он немного неловко прижимает левую руку к телу, но больше никаких признаков того, что его что-то беспокоит, не было. Не знай я о ранении, могла бы вообще ничего не заметить.
Злата подхватила на руки котенка, топтавшегося на коленях Радима, и принялась гладить, прижав его к себе. Громкое урчание неожиданно разрядило атмосферу. Я улыбнулась Радиму, стараясь отогнать слова, готовые сорваться с языка. Мне жутко хотелось сказать, что я очень испугалась за него и чтобы он больше не смел выходить вот так… неизвестно к кому. Ведь может случиться беда. А я не могу так. Я… Я не вынесу, если с ним что-нибудь случится. Но я знала, что никогда не скажу ничего подобного, потому что он воин и это – его жизнь. И коль скоро я оказалась здесь, я должна принять это как данность.
А еще я вдруг подумала, каково же Злате, Добронеге. Каково любой из свирских женщин из раза в раз оставаться за высокими бревенчатыми стенами, когда сердце там – на боевой лодье? И впервые в моем мозгу словосочетание «двухлетний поход на кваров» вдруг обрело совсем иной смысл. Два года! Ждать изо дня в день и ничего не знать. Ни единой достоверной весточки, ни единого знака. Только, что сердце подскажет. И счастье, что кто-то, как Злата, дождался. А ведь… как там было? «От измотанных набегами родных берегов, по княжескому указу, отошли три дюжины лодий. Четыре из них были свирскими. Домой воротились две». Больше половины воинов воеводы Радима не вернулось домой. Десятки вдов, осиротевших детей, матерей…
Я опустила взгляд, не в силах смотреть в лицо Радиму: усталое, изможденное, словно застывшее. Внимание привлекла шеренга деревянных фигурок на столе. Миниатюрные изображения животных были невероятно реалистичными. Казалось, щелкни пальцами – и они разбегутся, разлетятся в разные стороны. Одну из них Радимир держал в раненой руке. Почему-то я даже знала, кто их вырезал. Сердце внезапно подскочило, и я стала лихорадочно соображать, как же спросить об Альгидрасе, чтобы это не выглядело подозрительным. Я ведь с ума сойду, если не узнаю, что с ним. Ведь тот дружинник на берегу сказал: «Какой из него воин в ближнем-то бою?». И даже если и были те слова продиктованы завистью к побратиму воеводы, истину-то это не меняло. Я вздохнула, набираясь храбрости. Спрошу прямо. Пусть думают, что хотят. В конце концов, могу же я… В этот момент за моей спиной что-то стукнуло, заставив резко обернуться.
На полу у стены, так, что и не увидишь с порога, сидел Альгидрас. Кажется, он снова был одет в Радимову рубашку, судя по тому, как были закатаны рукава. Он выглядел таким же бледным и изможденным, как и Радим. На полу меж его коленей был расстелен кусок ткани, усыпанный стружками. И в эту самую минуту он сосредоточенно что-то вырезал из небольшого куска дерева, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я заметила, что резец он держал в левой руке.
– Целы, – вырвалось у меня с таким облегчением, какого я сама от себя не ожидала. Захотелось сказать что-нибудь хорошее, радостное, чтобы Радим наконец улыбнулся, а Златка прекратила хмурить брови и наматывать русую прядь на палец, все сильнее вытаскивая ее из прически, чтобы Альгидрас хоть как-то отреагировал.
Резец Альгидраса на миг замер, но сам он даже не поднял головы.
– Не все, – услышала я хмурый голос Радима.
Я оторвала взгляд от рук Альгидраса, поняв, что его уверенные движения гипнотизируют, и растерянно посмотрела на Радима. «Не все?»
Злата присела рядом с мужем, опустив взгляд и сжав его ладонь.
– А…
– Шестеро на берегу и еще шесть в море, – едва слышно проговорила Злата, прижимаясь щекой к плечу Радима, словно застывшего при этих словах. Злата начала называть незнакомые имена, а я стояла и старалась как-то осознать, что возможно, кто-то из этих людей укрывал меня сегодня щитом, что они выбегали на берег через ту же калитку, через которую Альгидрас втащил меня под прикрытие стен, но мозг отказывался принимать эту правду. Видимо, ему хватило сцены на берегу.
– А с лодьей той что? – произнесла я, когда Злата наконец перестала называть имена погибших, бывших чьими-то родными и близкими.
Радим поднял на меня тяжелый взгляд.
– Ни к чему тебе это! – неожиданно резко ответил он.
Я не успела даже удивиться, как за спиной раздалось:
– Если это те же квары… – голос Альгидраса прозвучал сипло, будто простуженно.
– Я уже сказал: нет! – повысил голос Радимир, бросив сердитый взгляд за мое плечо.
Альгидрас откашлялся и снова просипел:
– Она могла бы кого-то узнать, Радим. Может…
– Не могла бы! – рявкнул Радимир.
Я растерянно обернулась к Альгидрасу, который, приподнявшись, поставил на стол небольшую фигурку совы и достал из лежащей у его ног сумки новую заготовку. На резкий ответ Радима он никак не отреагировал, лишь чуть поморщился, словно от головной боли.
– Радимушка, – примирительно проговорила Злата. – Ну, может, осторожно… Может, Олег все-таки прав, и Всемилка узнает кого…
– А сама не хочешь посмотреть, что от них осталось? – жестко произнес Радимир.
Я растерянно моргнула, и вдруг кусочки головоломки встали на свои места. Осталось? То есть, мне предлагали посмотреть не на живых людей? Меня резко замутило, едва я представила в красках, что оставили дружинники от врагов, покусившихся на жизнь их воеводы.
Я отступила на шаг, отчаянно замотав головой. Что угодно, только не это – я просто не смогу. Я… я не выдержу. Я в жизни не видела подобного, кроме как в кино. Я и фильмы-то кровавые смотреть не могла, а тут…
– Злате смотреть незачем, она никого не узнает, – негромко проговорил Альгидрас, – а вот…
– Сколько раз повторить?! – по голосу Радима я поняла, что еще слово из того угла, и побратима он лишится прямо сейчас. – Не хуже меня знаешь, что не для Всемилки это. Хватит с нее.
– Радим, – примирительно, – ты не о том сейчас печешься, пойми. Сам знаешь, что иногда нужно…
Я резко обернулась к говорившему. Да что этот мальчишка себе возомнил? Это мелкая месть за то, что я чем-то выбила его из колеи там, на берегу? Чего доброго он сейчас уговорит Радима. А я… я не смогу. Я сорвусь, признаюсь. Да что угодно сделаю, только бы не сближаться с этим миром настолько.
– А ты ждешь не дождешься, чтобы я на это полюбовалась? Да? – я сама не заметила, что почти кричу. – Лично тебе от этого намного легче станет? Да?
Я поняла, что впервые в жизни мне хочется ударить человека. Сильно-сильно ударить.
– Лично мне все равно, – глядя мне прямо в глаза, медленно произнес Альгидрас.
– Значит, не лезь, куда не просят! – с нотками истерики выкрикнула я, понимая, что еще пара реплик, и я точно сорвусь. И пусть кто-то попробует обвинить меня в истеричности. Это им тут с детства такое привычно.
В эту минуту я даже не вспомнила, что еще совсем недавно сходила с ума от беспокойства за этого мальчишку и что переживала за него ничуть не меньше, чем за Радима. Сейчас же меня захлестнула жгучая злость. Я – не Всемила! И я не собираюсь платить за ее грехи. И если он настолько слеп, что не в состоянии заметить, что я не делаю гадостей лично ему, то я не собираюсь это терпеть. Я-то думала, это Всемила цепляла несчастного мальчика почем зря, а мальчик, оказывается, горазд ненавязчиво мстить, прикрываясь заботой о благе Радимира. Почему-то в те минуты я не думала, что предложение Альгидраса в какой-то мере разумно. Загадочное похищение сестры воеводы и покушение на самого воеводу вполне могли быть звеньями одной цепи. Он же не в курсе, что в первом случае это были не квары. И логичнее всего было бы устроить мне допрос с пристрастием о предполагаемом плене, а не оберегать тонкую душевную организацию. Кстати, очень странно, что Радим, вопреки здравому смыслу, этого не делает. Я бы не удивилась, прислушайся он к побратиму.
Но в те минуты на кону стояли мои благополучие и здравый рассудок, и я не собиралась вникать в доводы Альгидраса. Он несколько секунд смотрел мне в глаза, потом скользнул взглядом по шее, где еще совсем недавно была вышивка, выбившая его из колеи, резко вздохнул и открыл рот, чтобы что-то сказать.
– Олег! – предостерегающе начал Радимир.
– Радимушка, не нужно на Олега так… – жалобно проговорила Злата. – Он же как лучше…
– Златка! – похоже, Радима понесло, и сейчас под раздачу попадут все, кроме меня.
– Радим, я сама могу. Не нужно из-за меня… – я резко обернулась к брату Всемилы, неловко взмахнув рукой, и случайно сбила две деревянные фигурки из шеренги, выстроенной Радимом на столе.
Фигурки отлетели в сторону и покатились по полу. Я застыла, поняв, что со стороны это выглядело как вполне осознанный жест, будто я специально… Я обернулась к Альгидрасу. Он, закусив губу, продолжал что-то вырезать. Я понимала, что должна извиниться. Вот только как? В растерянности я оглянулась на Радимира. Он хмуро смотрел на стол, передвигая с места на место маленькую копию Серого. То, что это Серый, было понятно сразу: по чуть заломленному левому уху и торчащей на загривке шерсти. Я подняла взгляд на Злату. Та едва заметно покачала головой, не глядя на меня, и, соскользнув с лавки, подняла с пола упавшие фигурки.
– Я… Я не специально, – пролепетала я, понимая, что оправдания звучат глупо.
Злости как не бывало. Радим вздохнул, Злата вновь покачала головой, а я повернулась к Альгидрасу.
Все та же закушенная губа, нахмуренный лоб. Только резец скользит по дереву да стружки летят.
– Прости, я не специально! – твердо произнесла я. – И кричать я не хотела.