Протирая борта машины, я представлял, как сражаюсь с драконом. Наверное, эта мечта была странной — ведь я сидел в танке, с огромным шлемофоном на голове, что, падая, закрывал мне глаза. На моем лице были такие же, как у дяди, усы, только пышнее. На кителе полевой формы ВМС её Величества были погоны генерала кавалерии, а я диким голосом орал в микрофон о вызове авиации и подводе флота на расстояние удара его главного калибра.
Помотав головой в попытке выгнать эту чертовщину из моего котелка, я переключился опять на мысли о возможных покупках и путях попадания в школу…
На периферии слуха хлопнула дверь машины прямо у нашего дома: дядя не стал заезжать в гараж, так как сегодня мы выкатим красавицу погулять, надеемся, по крайней мере, что она не загорится и не рассыпается в прах. Я буду расстроен еще больше, дядю же может хватить удар, и я не знаю, чего боюсь больше. Вздохнув, я отбросил тряпку на стеллажи с инструментами и сел на гору старых покрышек, укрытых какой-то занавеской. Улегшись поудобнее, уставился в потолок, считая минуты к приходу Вернона. Сейчас он будет задерган тетей, потом зайдет в комнату к Дадлику, покрутится голодным волком вокруг охраняемого Петунией холодильника, и, вздохнув, пойдет в гараж.
— Просыпайся, кузен, если не хочешь проспать ужин в этой грязной конуре! — Дадли растолкал меня самым наглым способом: ударами ног по башенкам резины.
Выкарабкавшись из кучи покрышек, я с понятными любому нормальному человеку намерениями двинулся к нему. На что он лишь расхохотался и пустился наутёк.
— Стой, я тебе сейчас так вломлю — мало не покажется!
Будучи отдерганным за ухо тетей и выслушав тонны нравоучений, я кушал её стряпню и бросал грозные взгляды на Дадли, он же от этого еще сильнее забавлялся и похрюкивал. В тот вечер мы не выкатили машину, как и в последующий, дядя оттягивал момент, ведь он, как и я, подспудно боялся неудачи.
Тридцать первое июля выдалось на диво облачным, синоптики передавали о надвигающейся буре прямиком из Европы — она должна была разверзнуться со дня на день, — и дядя, подгоняемый скорыми дождями, все-таки решился выкатить «красотку», как он втайне от тети называл серебристый Бьюик, и это совпало с моим днем рождения. Это все же было лучшим подарком, чем тот ужасный свитер от дяди и тети и старый велосипед от кузена — он изрядно раскабанел. Велосипед просто пожалели, ведь он реально прогнется под его тушей. Да и у Дадлички, как его называет тетя, скоро будет день рождения, через две недели, если точнее, и ему купят новый.
Толкать машину на выезд из гаража было трудно, но от того не менее волнительно — ведь я приложил свою руку к реанимации «старичка», — ему все же двадцать лет, но предыдущий хозяин настолько запустил машину, что другого имени я бы ей не дал. Дядя кряхтел в двери напротив, одной рукой придерживая руль, а другой толкая в стык двери, навалившись всем телом. По правде сказать, он сам толкал её — сравните тощего меня и огромного его, все и так ясно.
— Поднажмем, еще чуть-чуть…
Знаете, эта фраза на долгие годы вперед въелась мне в мозг как триггер к будущему пипцу, эта фраза не раз заставляла покрыться мой лоб потом, а пальцы — нервно сжимать палочку в ожидании проблем, что всегда настанут после неё.
Наша часть улицы — правая, если точнее, то часть со стороны Аллеи Магнолий и выезда на хайвей, ведущего в Лондон. Пригорок имеет наклон в десять градусов, а дом Дурслей, так уж сложились звезды, находится прямо на самой верхушке холма, и падение с высоты, пусть и минимальное, но есть. Естественно, дядя в предвкушении личной победы поддал «газку» своими ножками, чтобы поскорее лицезреть ожившее чудо, вес которого — полторы тонны. Я сразу почувствовал, что усилия, прилагаемые мной к выкатыванию «старичка», изрядно убавились, колеса прыгнули по поребрику, и я услышал грохот и матерный стон. В панике повернув голову налево, я увидел открытую дверь и отсутствие дяди.
— Ручник! Дерни за рычаг! — голос был приглушенным и дико злым, что придало мне сил. Одним махом заскочив в салон и ощущая нарастающую скорость машины, я потянул рычаг ручного тормоза на себя вверх, но он свободным ходом вышел на пик, а звука и ощущения торможения не было. На автомате захлопнув дверь, я едва дотянулся к педали тормоза и неистово начал долбить по ней в попытках остановить разгоняющийся в свободном скольжении автомобиль. Мое побледневшее лицо, отражающееся на стекле панелей приборов, было непередаваемо обреченным, но, переборов страх, я высунул голову в окно и громким криком известил бегущего по газону в мою сторону дядю:
— Тормоза отказали, я заведу её! Должны сработать! — дядя не ответил, он лишь рычал и брызгал слюной в одышке, пытаясь догнать укатывающегося меня. Провернув ключ зажигания, я услышал чих и взрывающийся рев восьмицилиндрового движка. Подняв голову, я с диким писком вывернул руль в сантиметре от красного внедорожника мистера Хетча. Рывок машины совпал с моим, и, дернувшись вправо, я ударился локтем в бесполезный ручник.
— Ай, черти побрали бы гребаную… -А-а-а-а-а! — я кричал, ведь машина с нарастающей скоростью нырнула вниз по склону дороги. Движок ревел как бешеный тигр, я визжал как маленькая девочка, пытаясь разглядеть дорогу перед собой. Приняв единственное на тот момент правильное решение, я подтянулся на руле и ехал стоя, визжал стоя и слушал музыку стоя в тот момент, когда машина, не сбавляя оборотов, несла меня по нашему городку. Виляя с диким ревом по улицам пригорода, я был готов умереть от страха, но на особо опасном моменте — когда я чуть не протаранил полицейский автомобиль, стоявший на перекрестке, — я не визжал.
Горел красный, машина словно осатаневший жеребец рвалась вперед, дымя покрышками и ненасытно урча движком. Словно в замедленной съёмке я видел машину полиции и то место, куда я сейчас врежусь. По наитию я дернул руль сначала влево, а потом — резко вправо, еще поддав газу, при этом выжимая сцепление — я никогда этого не забуду. Все на миг остановилось, приборная панель сошла с ума, подсветка радио моргнула приглушенным светом и ползунок закатился в самый угол, сквозь писк и треск радиопомех из нутра радио раздался звук барабанов и одного единственного рифа, исполняемого на электрогитаре — он был таким знакомым, и в то же время я никогда раньше его не слышал. Машина резко заскользила, в заносе визжа покрышками и виляя задницей как припадочная. Мои глаза, перепуганные и с плещущимся адреналином, пересеклись с растеряно-глупыми глазами бобби. Вовремя разорвав контакт, я глянул вперед — на меня несся грузовик, зеленый только что моргнул приглашающим светом — а я скользил по встречке. Мой отчаянный крик совпал с ревом солиста:
— А-а-а-I can`t stand it, I know you planned it
I`mma set it straight, this Watergate I can`t stand rockin` when I`m in here
Cause your crystal ball ain`t so crystal clear
So while you sit back and wonder why
I got this fuckin` thorn in my side
Oh my god, it`s a mirage I`m tellin` y`all, it`s sabotage
So, so, so, so listen up, `cause you can`t say nothin
You`ll shut me down with a push of your button
But, yo, I`m out and I`m gone I`ll tell you now, I keep it on and on
Cause what you see, you might not get And we can bet, so don`t you get souped yet Scheming on a thing, that`s a mirage
I`m trying to tell you now, it`s sabotage
Why Our backs are now against the wall
Listen all y`all, it`s a sabotage
Listen all y`all, it`s a sabotage
Listen all y`all, it`s a sabotage
Listen all y`all, it`s a sabotage
I can`t stand it, I know you planned it
I`mma set it straight, this Watergate
But I can`t stand rockin` when I`m in this place
Because I feel disgrace because you`re all in my face
But make no mistakes and switch up my channel
I`m Buddy Rich when I fly off the handle
What could it be, it`s a mirage
You`re scheming on a thing, that`s sabotage.
Сердце колотилось дикой птицей в грудной клетке, глаза были расширены в ужасе, а душа пела. Бросая машину в невероятные виражи, я думал лишь об одном: хоть бы никого не сбить и не протаранить. Серебристая ртутная капля с диким воем движка скользила по дорогам пригорода, унося меня в сторону полей и ферм, что расположились в десяти километрах от Литл-Уингинга. Город я знал хорошо и вовремя свернул, чтобы не вылететь на хайвей — там точно разобьюсь, а здесь можно вылететь в поле и попытаться остановиться, — на тот момент мысль была самой здравой, ведь я был на взводе не только из-за неконтролируемой пляски машины: глотая дым паленой резины, за мной визжали сирены и моргали гирлянды мигалок.
Вересковое поле открылось предо мной, когда я уже достаточно удалился из наполненной людьми местности и, не справившись с заносом, вылетел в кусты. Меня сильно тряхнуло, выбросив грудью на руль, в глазах потемнело, а движок утробно рыкнул и захлебнулся. Машину понесло по влажной от росы траве и мотнуло последний раз — смертельная пляска закончилась. Грудь ныла тупой болью, во рту был вкус металла — прикусил губу, — ребра при каждом вздохе отдавались ноющим чувством, надеюсь, легкие не повреждены.
Схватившись за дверную ручку, я со стоном толкнул дверь, вывалившись на землю. Отползая к заднему борту, я слышал приближающийся вой сирен. Тихий треск заглушенного и перегретого движка успокаивал нервы, облокотившись на колесо я расслаблено и немного устало наблюдал за машинами полиции и констеблями, что бежали в мою сторону. Губы растянулись в усталой улыбке:
— Это было чертовски круто…
Комментарий к Глава 3 “Саботаж”
Beastie Boys - Sabotage
========== Глава 4 “Сказки в обезьяннике” ==========
Комментарий к Глава 4 “Сказки в обезьяннике”
Отредактировано.
Трясущимися от бессилия вспотевшими пальцами, в ноющей тупой болью руке я сжимаю пятипенсовую монетку. Металлический кругляш со звоном падает в приемник общественного телефонного автомата. Подняв трубку, прислоняю её к уху — пальцы невпопад нажимают на кнопки от затрещавшего гудка, отчего приходится дергать за рычажок сброса и выслушивать недовольное сопение молодого констебля, что стоит рядом со мной и дышит буквально мне в затылок: я ведь невысокий, так что стул мне одолжили.
Все же сумев набрать номер попытки с десятой, я с мнимым извинением улыбнулся офицеру и слушал гудки в ожидании голоса дяди или тети:
— Алло, перезвоните позже, — мальчишеский голос с легкой одышкой пытался побыстрее отвадить звонившего и умчаться обратно к приставке.
— Дад, это я, Гарри.
— Оу-у, какие люди, я думал, что больше не увижу и не услышу тебя, — сквозь треск помех я слышал его веселящийся голос: он, скорее всего, снова накручивает провод телефона на палец, тем самым вызывая помехи в гребаном телефоне.
— Так, слушай сюда, кузен, дай трубку дяде или тете. Лучше дяде. Ты меня слышишь вообще? Алло? — в трубке была тишина, а в моей груди все похолодело, спина покрылась бисеринками пота и слегка зазнобила.
Не выдавая лицом подставы кузена, я продолжал вслушиваться в динамик.
— Алло, кто это? Если вы пытаетесь мне что-то впарить, то идите вы на…!
— Дядя, это я.
— Гарри? Шельмец, мать твою! Что с машиной? Если ты её разбил, то я тебя..! — в этом весь Вернон, за машину беспокоится, а обо мне вообще не спросил… В голове щелкнула идея, наверное, в этот момент веселые бесята заскакали в моих глазах:
— Дядя, рядом со мной стоит полисмен… — в трубке прозвучал звук, похожий на тот, при котором кто-то давится особенно жирным и сочным кусочком индейки.
— Эм-м, значит, с тобой все в порядке? Где ты?
Улыбнувшись офицеру самой, по моему мнению, обаятельной улыбкой, я не добился результата и слегка испуганно отвернулся обратно к телефонному автомату:
— Нормально, я в участке номер девять, тридцать четвертая улица на Багнот аве..
— Я знаю, где это, сейчас приеду! — и громкие гудки, извещающие об окончании разговора, застали меня при окончании фразы.
— Вот мудила… — прошипел я, снова осторожно улыбнувшись офицеру, и, повесив трубку, спрыгнул со стула: — Опять в камеру, сэр?
— Вперед давай…
— Какой чудесный день, лучший день рождения, который у меня был — это сарказм: меня подняли засветло, так как нужно было проредить тетины розы, но это было не так плохо, как пересказываемые ею сплетни, лившиеся три часа в благодарные и молчаливые, по её мнению, уши. Позже была попытка побега в исполнении Бьюика и дикие пляски со смертью. Третий, и самый немаловажный, пункт — мудак, называющий себя моим дядей, заявил, что я, мол, угнал машину, но он на меня не злится и в наказание слезливо просил подержать юного хулигана здесь всего лишь одну ночь. Нет, — подняв руки в жесте, что должен был объяснить весь объем дичи, что со мной произошла, –этот козел испугался ответственности за недосмотр над ребенком и решил все свалить на меня. Ну вот и как мне с ними жить, нет, снова же, я привык, но так и хочется сжечь дом ко всем чертям.
Посмотрел на огромного и бородатого сокамерника, что с участливым выражением своего пугающего и косматого лица кивал на мою отповедь. Я не всегда такой болтливый, но сначала я был перепуган, потом обнадежен, затем обескуражен и вот теперь — разочарован и зол, а этот, не побоюсь соврать, огроменный мужик ростом в три метра и полтора в плечах был лучшим слушателем из всех встреченных мною ранее — по правде говоря, он был первым. Хагрид, а так его звали — имя еще это странное, но не суть. Так вот, Хагрид был огромным, нет, пугающе огромным мужиком, закутанным в латаный-перелатанный плащ-пальто, который можно использовать как автомобильный чехол. У него была кустистая борода лопатой, длинные косматые волосы и огромный нос картошкой. Глаза были черные и маленькие словно бусинки, но в них не было злобы или опасности, он был очень добрым — пусть и описал я его как маньяка-убийцу.
— Да, нехорошо вышло. Прими мои, это, эм-м… — он гудел словно паровоз и служивые все время стучали дубинками по решетке в попытках заткнуть его, так что он перешел на шепот, но все равно оставался громогласным — конечно, с его-то легкими, вон какой здоровый вымахал.
Поняв затруднение здоровяка, что в попытке подобрать слова впал в ступор, я понял, что он паникует и переживает, разговаривая со мной, он все время порывался что-то мне сказать, но я, разгоряченный злостью на Дурслей, не давал ему и слова вставить. Сдув челку, в приступах злости и самобичевания падавшую на лицо, я ненароком увидел его расширенные в узнавании и неверии глаза:
— Эм-м, Хагрид? — прочистив горло, тем самым выведя его из ступора, я снова обратился к добродушной горе мяса: — Хагрид, что ты хотел сказать? Ты уж извини, что перебил тебя, но я все же на взводе, и мне стоит успокоиться.
И тут он сказал всего одну фразу, от которой я вскочил на ноги и отпрыгнул от него на добрых пять футов, прижавшись спиной к решетке:
— Ты Гарри Поттер, — сказав это, он с неверием смотрел на мое лицо и не проявлял и капли агрессии. Успокоившись, я медленными шажками приблизился к спокойному и недоумевающему гиганту и, сев на краешек скамейки:
— Откуда вы знаете, кто я?
— Какие «вы»? Называй меня просто Хагридом, без сэров, мистеров и чего-то там такого, вот.
— Хорошо, Хагрид. Так откуда ты знаешь мою фамилию? Я же тебе имя только сказал.
Он добродушно улыбнулся и придвинулся слегка ко мне, заслонив собой свет:
— Твое имя знает каждый волшебник в мире, как и твой отличительный знак, — его огромный палец слегка не достал до моего лба, указывая на шрам.
— Я что, знаменитость? Я же ничего не сделал, я просто Гарри, Гарри Поттер.
— Э-э нет, тут ты ошибаешься, — он хлопнул в ладоши и начал копаться в своем плаще.
Я не видел, что под ним, так как он не распахивал полы до этого момента, но в нем были сотни кармашков разных размеров и разных цветов и узоров. Под плащом на нем была одета огромная жилетка из толстой кожи непонятного зверя, но по чешуйкам с мою ладонь я понял, что раньше это была огромная ящерица или змея, очень огромная. Из карманов под моим завороженным взглядом извлекались огромные связки ключей, падали монеты размером с чайное блюдце, сыпались обрывки засушенных листьев и трав, орешки и даже несколько ножей длиной с мою ногу. Увидев мою реакцию на переносимый арсенал холодного оружия, великан смущенно улыбнулся:
— Ну эт, я купил новый набор для сбора трав, в прошлом году. Забыл вытащить, понимаешь, забывчивый я, — он достал коробку, которая по всем законам физики не могла поместиться в кармашке, и, засунув обратно инструмент, выхватил двумя пальцами тонкую книжку с потертой фиолетовой обложкой. Протянув зажатый меж двух пальцев том, он передал его мне. Книга казалась обычной, хотя потом я увидел, что все же нет. Надпись позолоченными буквами переливалась искрами и слегка шевелила размашисто отпечатанными кончиками.