Конечно, данные ему Ларатом деньги предназначались для комфортного путешествия, но входила ли в это понятие обувь для заключённой? Вряд ли она полагалась ей на каменоломнях.
В книгах, которым он предпочитал любое общение с приятелями, каменоломен не было вообще. «Теория военного искусства» гласила, что провинившийся командир возмещает убытки либо платит своей жизнью, но ни слова о каторгах и тюрьмах, в этом Левр был уверен. Он перебирал в памяти всё прочитанное когда-либо о военном сословии. Последней была книга «Славные соратники Имира Непобедимого», и Левр не успел её дочитать. Любимейшей — после «Описания достойных воителей», — как ни стыдился юноша того, было «Искусство ухаживания». Вот в нём-то и присутствовали дарения туфель, цветов, сложение песен и стихов.
Ухаживание в Мелтагроте было возведено в ранг всеобщего искусства. Приморье всегда считалось культурной областью, в противовес диким областям на востоке. Воспитанный с малых лет в окружении уроженцев Лукавых Земель, Левр не представлял себе другого образа жизни. Ему нравилось не думать о мире за пределами Приморья, избирательно относясь к тому, что именно он желает узнать о нём. Но с каждым днём внешний мир вторгался всё более грубо в прекрасный Мелтагрот: это были не только гости турниров и приезжающие полководцы.
Приближался конец целой эпохи. Мелтагрот, отделившийся от Элдойра, вновь подпал под его власть. В Мелтагроте всё было: храмы, Школа Воинов, Военный Совет. Но полководцы, приезжающие из столицы, отличались от тех, которые не покидали Лукавых Земель. Закалённые в настоящих боях, бескомпромиссные, решительные — как Ниротиль. Как Туригутта.
Левр с трудом прожевал жёсткое мясо и сглотнул. Солнце показалось из-за кучерявых облаков. Туман, собиравшийся на заливных лугах низины, рассеивался, и впервые за последние дни видны стали многочисленные поселения, разбросанные по холмам. Даже издали Левр мог разглядеть соломенные крыши одних и тесовую черепицу других. Стадо пёстрых коров паслось, медленно двигаясь к оросительному пруду мимо водяного колеса.
Это была знакомая умиротворяющая картина. Лукавые Земли во всём своём великолепии, разве что чуть севернее, чем привык Левр. Он уже чувствовал дыхание осени — далёкой, но неизбежной. Жаркое, знойное лето отступало. Здесь, на северном берегу Велды, вдали от побережья моря с его тёплым течением, дарящим почти девять месяцев лета, оно понемногу перетекало в осень.
Левр задумался об осени там, на восточных отрогах гор Кундаллы. Было ли там холодно? Какая погода в его родной Флейе? К своему стыду, он не помнил.
Опасавшиеся пленной воеводы оборотни — как бы они ни пытались показать обратное — потеплели к ней, заслушавшись её историей, и, как мог видеть Левр, как раз наперебой угождали ей, угощая подношениями вроде табака, тушёных овощей и жёсткого мяса. Женщина уплетала обед за обе щёки, умудряясь не смолкать при этом ни на мгновение, шумно распространяясь о преимуществах конных переправ в незнакомом для слушателей Черноземье.
— А ты, сестрица, не промах, — уважительно гнусавил один из волков. — За что же тебя к капитану Кнуту отправили?
— К кому-кому?
— Да каторжный капитан. Мы его Кнутом зовём. Оттьяр его имя. Разжаловали за что-то, озлобел, что не по нём, по спине огреть всегда горазд.
Левр вслушался. Тури сидела к нему спиной, и с минуту она не двигалась — но затем вновь принялась запихивать в рот хлеб.
— Я его знаю. Мельком, — неразборчиво прозвучало с её стороны. — Вот за что его сослали, за то и меня.
Северяне покатились со смеху. Они были смешливым народом, как заметил Левр.
— Ох и сестра! А знаешь, что у нас говорят о Кнуте? Слушай…
Лёгкое чувство досады и зависти овладело юношей. Каким-то загадочным образом Чернобурка находила общий язык с кем угодно. Левр нахмурился, неосознанно досадуя на волков, окруживших пленницу.
Она была его пленницей, в конце концов.
***
Мальчик её всё больше удивлял.
С одной стороны, он был простаком. Наивным во многом. Он забывал нож на земле почти у её ног — если бы она только могла дотянуться. Он спотыкался, задумавшись о чём-то, и Тури не упускала возможности полюбоваться его виноватым видом, когда это происходило. Он витал в своих далёких мыслях, даже когда к нему обращались. Прозрачные зелёные глаза смотрели на воеводу из другого мира. Там не было места купленным званиям, выторгованным титулам и отданным без боя городам. Там были путешествия вдоль идеально ровных дорог, с почтительно кланяющимися крестьянами, с прекрасными девами, нуждающимися в помощи, и подвигами…
При этом Левр Флейянский знал, что такое драка. Возможно, шрамов у него и не было, но он не боялся боли. Разве что не привык к ней так, как она сама. И это легко объяснялось — всё-таки в Школе Воинов первое, чему учили, — это терпению. Чем Левр точно обладал в достаточном объеме, так это самообладанием — для своего возраста и опыта, конечно. Тури задумалась, насколько хорош был мальчик в настоящем бою.
Хотя, если она не поторопится с побегом, ей уже не представится шанс узнать. Она отогнала мысль о том, что, вполне вероятно, милого парня ей придётся убить, чтобы добыть желанную свободу. «Заточка, — рассудила Тури, размышляя над самым доступным оружием. — Если бы была у меня хотя бы ложка или кость попалась…» Но, как назло, у неё даже ремня с пряжкой не было. Ларат никогда не оставлял своим узникам шанса на побег.
Не подозревая о готовящейся ему участи, Мотылёк жаждал своих историй. Тури воображала, что он задаст ей сложный вопрос, который поставил бы их по разные стороны. Возможно, он спросил бы о её проступке, стоившем ей воеводских ножен. Или захотел бы, подобно многим другим, услышать о всех её любовниках — или любовницах. Но он предпочёл героическое повествование о званиях и посвящениях. У Мотылька определённо была романтическая жилка. Вот она, трепетная душа настоящего рыцаря.
Может быть, поэтому она так легко увлеклась своей собственной историей. Когда ещё, если не подобным прекрасным вечером, вспомнить былое. Возможно, это последний шанс перебрать пристально и бережно заветные воспоминания о счастливых днях её службы. Как раз тех, когда она не совершала «подвигов», будь они прокляты.
Помнится, в степях у Гремши она и Ниротиль — тогда ещё до того самого расставания — выстроили штурмовые войска вдоль берегов. Это было похоже на бесконечный праздник — начиная с весеннего цветения степи. Мирно паслись стада тучных овец. Цвели мальвы и ромашки. Ароматы жареного маринованного мяса доносились с обоих берегов. Горели костры и звенели напевы под барабан и флейту. Кельхиты и руги встречали Ниротиля и его воинов как родственников.
Тури не могла нарадоваться возвращению на родину. День она начинала с купания в реке; выбегала нагишом из шатра полководца и неслась наперегонки с Ясенем или Бриттом к воде; к обеду наряжалась в ружское воинское платье и отправлялась к кочевникам в гости. Тренировала юнцов и девчонок, развлекалась нехитрыми степными забавами — объезжала лошадей, играла с прыткими козами, танцевала под бескрайним небом родной степи и не уставала от ежедневного веселья. Бесконечные вереницы переселенцев, возвращавшихся в родное Черноземье, текли мимо их гигантского лагеря, и общее настроение было самое солнечное.
А ночью — степной, душистой, тёплой ночью того бесконечного лета — она сидела у костра, перебирая веники пряных трав и перетряхивая пуды фиников и сушёных фруктов с плодородных низин, отмахивалась от комаров и пела со всеми вместе любимые песни. Потом, когда меркли даже отблески заката, возвращалась к капитану.
К Тило. Бывало, за весь день она ни разу его не встречала, и это не беспокоило ни одного из них, потому что оба знали, что ночью она появится в его шатре. Порой до утра они не смыкали глаз, отчаянно, безумно, молча предаваясь страсти, снова, снова и снова. В другие ночи они говорили. Нежничали. Говорили обо всём — о друзьях, любовных приключениях, изысканных деликатесах, обычаях племён, суевериях и привычках. Обо всём, кроме войны и крови.
— …Я не вернусь в Элдойр, — в одну из ночей произнёс Тило, вытягиваясь рядом, — я уже решил. Мы могли бы отправиться к южному побережью. На запад.
Тури сделала вид, что раздумывает. Но, как бы она ни противилась своей природе, стоило ему только произнести что-нибудь со словом «мы» — и она готова была идти за ним в пекло ада. «Возможно, мы оттуда вернулись, — думала Тури, наслаждаясь окружающей обстановкой, — мы все, кого наш капитан вывел». Она потянулась за виноградом в изголовье. С медного блюда упало несколько ягод.
— Позволь. — Тило выхватил одну гроздь, мальчишески улыбаясь, поднял вверх. — Без рук!
— Прекрати играться, — притворно рассердилась воительница, — и отдай мне долбаную еду.
— Я плохо забочусь о своих присягнувших оруженосцах. Некоторые из них голодают. Меня могут судить за это, ты знаешь?
— Отдавай, — она не сдавалась так легко, хотя и устоять перед его улыбкой могла с трудом.
«Забери», — сложились губы мужчины, и конечно всё закончилось объятиями и совсем другими играми.
В бесконечном танце мира и изобилия прошло почти два года. Были и приключения: торговля, налаживаемая с трудом по приказу его величества, стихийные бедствия — вроде внезапных разливов реки, уносящей в далёкое море одежду, забытую на берегу. Раз случился налёт солончаковых крачиков, внезапно решивших наворовать шерсти из войлоков на шатрах для своих гнезд. Они путешествовали — Тури побывала во многих городах, которые прежде были для неё лишь названиями на карте. Бывали драки с местными племенами — но ни одной смерти.
— Помнится, раз старейшина одного из кланов разозлился и закрыл переправу для меня, — делилась Тури, забывшая обо всём, с внимательно слушающим Левром, — и что бы ты думал — Ясень, мать его душу, догадался, завернул меня в ковёр и провёз на ишаке верхом на ту сторону; а берега у Гремши пологие, но воды в ней бывает предостаточно… и вот, мокрая, как кобыла по весне, свисаю я с ковром вокруг меня, и только надеюсь, что не утопну вдруг.
— И всё ради фиников? — не мог поверить юноша. Тури расхохоталась.
— Нет же, дурачок! Ради земли. Черноземье огромно. Племена рассеяны. Представь, что со всех сторон горизонта степь, гладкая, ровная, и вся эта земля наша. И на ней…
Она осеклась. Опасно отдаваться тоске по родине, очень опасно. Не в этих обстоятельствах.
— В общем, — кашлянула Тури, — за эту самую торговлю — финики, ковры, всякое добро, пшеница, ячмень — старейшина Мелот меня полюбил и написал в Школу Воинов. Ну и приложил что-нибудь ценнее слов, я думаю. Ему хотелось, чтобы мы там остались. Так мне дали звание мастерицы войны. Правитель подарил мне коня, а в Ибере во дворце Наместника мне полагались отдельные покои на всё время, пока я служила в Южном Черноземье.
Мальчик, давно заворожённо слушавший её, поднял подбородок со скрещенных рук. Тури невольно смутилась. Жаль, что юноша видел её даже без меча, грязной, оборванной, в оковах. Ничего общего с тем, как прошла её жизнь.
Смеркалось. Бескрайнее небо окрасилось в лиловый, редкие облачка истаяли и запели цикады. Густые кроны лиственных деревьев и пышные разросшиеся кусты издали стали похожи на пуховые подушки, взбитые на просторной кровати. Опускался густой туман.
Если бы ещё было новолуние! Но луна, хоть и пошла на убыль, освещала ночь достаточно ярко. Тури внимательно изучала местность, рассчитывая, где именно возможно будет спрятаться, когда она сбежит.
Это она собиралась сделать. Полагаться на то, что юнец вытерпит её девять попыток, было бы самонадеянно. Даже самый рыцарски настроенный мужчина — или юноша — вряд ли будет в восторге получить по голове камнем от пленницы. Как назло, и камней не попадалось подходящих. Тури озиралась в поиске хотя бы веток, но увы — дорога и окрестности не баловали её.
— Значит, вас не за сражение сделали мастером войны? — вдруг жалобно подал голос паренёк, и Тури вздрогнула.
— Мой милый Мотылёк, ты представляешь себе, что такое поле битвы? — Тури размяла плечи, выпрямилась. — Видимо, нет. Чаще всего это… — Она попыталась подобрать слово, понятное и ёмкое, вспомнила турнир. — Свалка. Лучшее, что ты можешь совершить, — это выжить. И нет в этом великого мастерства — чаще лишь везение. Но иногда ты помогаешь выжить кому-то кроме себя. Иногда ты помогаешь кормить этих выживших. Стирать их одежду. Лечить их. Кормить. Согревать. Обувать. — Она со вздохом подёргала ногами в его сапогах, задумавшись, не потребует ли он их обратно: в них всё же легче было бы убежать.
— И за это дают звание? — недоверчиво протянул юный рыцарь.
— Прими это. — Она не могла перестать ухмыляться его очевидному разочарованию. — Я выживала дольше других и принесла нашей казне немного больше денег, чем они. Но если ты хочешь узнать, за что твои воины на самом деле дают тебе руководить собой… если ты хочешь узнать, что на самом деле, кроме званий, даёт уважение среди войск…
За долгую паузу она успела вдоволь налюбоваться своим охранником: рот был открыт, глаза блестели, упавшие на лоб пряди светлых волос он убирал обеими руками, забыв про её цепь, забыв о том, как по-детски выглядят его жесты…
— …то тебе придётся ждать следующей истории, — с удовольствием завершила Тури и вытянула ноги вперёд, шмыгнула носом. — На сегодня это всё. Я устала. Ты не будешь столь любезен одолжить мне что-нибудь мягкое? Нет? Какая досада. Мои кости устали от сырой земли…
Юноша отодвинулся, задумчиво глядя куда-то вдаль. Тури притворялась засыпающей, усиленно сопя. Он не взял её цепь в руки. Он смотрел в сторону. «Должно быть, прикидывает, сколько стоит звание. Считай, считай, засранец. Если мне удастся смыться, тебе придётся накопить долбаное состояние, чтобы купить его». Теперь ей нужно было всего лишь дождаться — дождаться заснувших оборотней у костра, или, может, дождаться, пока юношу тоже сморит сон.
Она затаила дыхание, когда Мотылёк, вздохнув, принялся снимать нагрудник. Он даже не раздевался полностью на ночь, настороженный и всегда напряжённый. Как назло, именно сегодня Мотыльку вздумалось помечтать. Поворочавшись, юноша прислонился к колесу экипажа, оперся о локоть, задумчиво глядя в далёкий огонь костра.
«Хорошенький, — признала Тури, вздыхая тихо и стараясь не выдать себя. — Всё-таки люблю светленьких. А брови горские. И ресницы чёрные. Эх, если и папашка такой был, жёнушка капитана всё-таки не дура оказалась. Жалко, если придётся зарезать его, чтобы бежать». Не догадываясь о рассуждениях своей коварной пленницы, юноша засыпал. Тури осторожно приподняла голову, когда он первый раз всхрапнул. Тихо, по одному звену, она принялась вытягивать цепь из-под его ног.
Некстати раздался хохот от костра — кто-то, видно, до сих пор шептался. Левр вздрогнул, вскинулся, но, не обнаружив угроз, вновь уронил голову. Тури едва сдержала смешок. «Вот поэтому я никогда не ставила молодёжь в ночные дозоры».
Она скосила глаза в сторону края дороги. Ей придётся совершить хорошую пробежку, что в цепях было совершенно невозможно. А значит, надо уходить тихо. Тури помедлила, привставая. Придержала цепь на пальце — только бы не звенела! Медленно, плавно, она отползла на шаг назад, стараясь не издавать ни звука, так же медленно встала на ноги. Ненавистные оковы на ногах задевали траву и позвякивали. Мальчик заворочался. Она замерла, сглатывая.
Снова тишина. Ещё два шага. Нельзя рисковать, звук в ночном воздухе разносится далеко, это не военный лагерь, где не слышно собственных мыслей из-за шума. Ещё шаг. А спит он не слишком крепко. И губы вытягивает во сне. Мальчишка. Ещё шаг…
Она отошла почти на десять шагов, когда он проснулся. Выбора не оставалось: его придётся или вырубить, или прибить насмерть. Тури не думала долго, роняя цепь и хватая его же нагрудник — бросившись на него пластом и больно ударившись о край — в отчаянной попытке найти хоть какое-то оружие. Но Мотылёк был хорош. Чертовски хорош в избегании столкновения.
— Довольно! — прошипел он, уклоняясь от ее ударов. — Ты уже не убежала!