Максимыч переобнимал всех, пожал руку Сане, расцеловал Элю и привычно потискал льнущую к нему Лару.
— Ах вы сукины дети, тудыть вас и растудыть, — ласково побранился он, оглядывая ребят, — я уж думал, пропали с концами.
— Мы про тебя то же думали, — Саня еще раз с чувством потряс руку водителю, — не представляешь, что тут было.
— Да как не представлять, я-то с верхотуры смотрел, — и Максимыч кивнул в сторону видневшегося вдали Дейла, — еще смотрю, главное, и думаю: каково было бы там, внизу? Что, освоились, дохтора?
— Да и ты, как поглядим, — Лара никак не могла оторвать взгляд от родного уазика, — ты откуда лошадей добыл? Они ж дорогие, точно знаю.
Максимыч покачал головой.
— Одолжил. Так, давайте я припаркуюсь по-людски сначала. Где тут наша подстанция нынче обретается?
Игнорируя потрясенные взгляды остальных врачей, бригадные медики, хохоча и спеша поделиться всеми подряд новостями с обретенным четвертым членом своей компании, отвели его к складу. Уазик пришлось оставить метрах в пятнадцати — ближе не могли пройти ни лошади, ни сам автомобиль.
На долгие разговоры времени не было. Как и на короткие.
— Мы б тебя, Максимыч, уважили, — извиняющимся тоном сказал Саня, дуя в рукава и пытаясь согреться, — но у нас тут…
— Сам вижу, не маленький, — привычно заворчал водитель, — скажи, где разгрузиться, да и иди работать. Вечером посидим, побалакаем. Ларка! Погоди ты со своим добром! Никуда не денется!
Лариса, что-то сопя себе под нос по-цыгански, пыталась в одной охапке унести все добытое из уазика. Из рук ее валились упаковки туалетной бумаги и одноразовой посуды.
— Ты просто здешний народ не знаешь, — грозно стрельнула она глазами по сторонам, — сопрут и не покаются. А еще врачи, интеллигенция. Ори! Бегом ко мне! Тащи все на склад, головой отвечаешь…
Ори безропотно таскал в шатер и по настоянию Лары прятал в дальний угол запасы мыла, стеариновых свечей, шампуня, пачки семян и все прочее многообразие дачных запасов. Лара спешно перебирала аптечные припасы, то и дело восклицая радостно при обнаружении находок вроде адреналина и глюкометра.
Саня, куда-то было исчезнувший, внезапно вернулся.
— Присмотришь тут, Максимыч? Ларка, бросай шмотьё, кое-что поинтереснее намечается.
— Что может быть интереснее…
— Получка. Да брось ты все, давай скорее со мной!
Медики удалились. Лариса не переставая бурчала что-то про вороватых гномов и подлых остроухих. Максимыч огляделся и не рискнул оставлять драгоценный уазик без присмотра. К нему уже несмело начали подтягиваться любопытные зеваки. Какой-то молодой гном попробовал ногтем шину, обошел машину, попинал колеса, почесал бороду со значительным видом и сплюнул.
— Говно работа, — с чувством превосходства сказал он, косясь на Максимыча, — я бы такой цельнолитой за неделю забацал. И без зазоров.
Максимыч заинтересовался.
— А сварку могёшь?
— Могём и сварку, — не растерялся гном.
— А припаять на тонкую проволоку?
— Могу. Да что там, показывай, что тебе надобно. Сработаем!
***
У самой помойки собрались почти все лекари. Саня, который силой оторвал Лару от обретенного богатства в виде багажа уазика, быстро пытался ввести ее в курс дела, насколько сам был осведомлен.
Кажется, при виде изрядной толпы переселенцев их коллеги задумались о том, откуда будут брать хлеб насущный, и организовали небольшую стачку с требованием выдать плату за работу немедленно. Инициатором, как поняла Лариса, выступило ЭБЦ, но судя по молчаливому присутствию эльфов, те натуральный обмен своего труда на спиртное тоже не одобряли. Шумная же толпа гномов бесчинствовала, как футбольные фанаты в худшие времена: несколько из них с непонятными целями вовсю расшатывали ни в чем не повинную кабинку эльфийского сортира.
— Золото! Золото за работу! Оплачиваемый световой день на поверхности! — раздавались голоса на всеобщем, но больше звучал все-таки кхуздульский мат. Несколько эльфийских целителей, вступившихся за достижение своей архитектурной мысли, выползли из-под толпы гномов чуть живыми и больше защищать хлипкую постройку не решились.
Внезапно на крышу взгромоздился плотный человек в видавшем виды кафтане и, простирая руки вдаль, возопил с трагическими нотами:
— Братья! Братья-целители! Доколе? Доколе мы будем терпеть?!
— Доколе?! — подхватили эсгаротские коллеги призыв своего друга.
— Доколе мы будем позволять издеваться над собой власть предержащим? Разве не их виной разрушен наш город и стоит пустой Гора? Разве не из-за них мы без крова над головой вынуждены обретаться теперь, надеясь лишь на милость соседей?
— Увы нам! — снова высказались люди.
— Разве можно в невыносимых условиях, — тут целитель-революционер обвел широким жестом помойку и собравшихся на ней, — вести борьбу за жизнь и здоровье наших храбрых воинов? Разве можно славить нашу блистательную победу?
— Нет!
— Потрясающее единодушие, — заметил вполголоса Саня, толкая Лару локтем, — как по писаному чешет, ты глянь.
— Подожди, что дальше будет, — шепнула она, присматриваясь к выступавшему энтузиасту, — сдается мне, весь надрыв лопнет, когда он провалится вниз прямо в очко, крыша там хлипкая.
— Скорее, из лагеря явится местная версия ОМОНа и похерит все собрание, — Саня кивнул через выгребные ямы в сторону воинских стоянок, где уже намечалось некоторое оживление в связи со стихийной стачкой.
Человек на крыше туалета продолжал декламировать, не сдаваясь даже налетевшему ветру:
— А теперь, когда жизни наших славных воинов вне опасности, когда Валар пролили свет своего милосердия… мы узнаём, что нам своими силами предстоит позаботиться о судьбах этих несчастных! — прямым жестом он указал на кибитки беженцев, сгрудившихся точно в центре между выгребными ямами, воинскими кострами и госпиталем, — разве не доля властителей — радеть за судьбы народа?
— Ну и чего надо-то тебе, человече?
И Саня с обреченным вздохом разглядел в центре круга прямо у деревянной кабинки маленькую фигурку своей бесстрашной подруги. Человек из Эсгарота не растерялся:
— Уважения к профессии?
— В чем оно должно быть выражено? — звонкий голос Лары перекрывал и шум ветра, и ропот толпы, — эй, коллеги! Чего хотим от жизни? Чего нам надо?
— Денег! Нормированного рабочего дня! — грянул дружный крик со всех сторон.
— Жилища! Законного вскрытия трупов! Свободы экспериментов! — посыпались предложения со стороны эсгаротских врачей.
— Золота! — не пытались оригинальничать гномы.
— Эля и закусить, — выбился из общего хора чей-то голосок, и все засмеялись.
— И чего кричим тогда в воздух? Требовать надо адресно, — Лара вскинула кулак в воздух, — айда с претензиями к тем, кто платит! Кто платит?
— Владыка Трандуил Ороферион, — слаженно и мелодично спели эльфы.
— Узбад Торин, сын Траина, — немного вразнобой проскрежетали гномы.
— Никто, — голоса эсгаротских целителей звучали совсем уж тускло, хотя их было больше всех.
Лара оглянулась на приятеля с видом «Что я говорила?». Саня только развел руками:
— Что я могу сказать? Бескорыстие — суть человеческой натуры.
— Скорее, тупизна и борзота поровну. Идеалист ты, Саня. А вы что молчали? — вдруг напустилась она на компанию гномов, стоящих чуть в стороне от основной массы подгорных лекарей.
— Мы из Железных Холмов, — тихо сказал самый бородатый.
— И что это значит?
— У нас там узбад Даин.
— Звучит как «у нас там эпидемия холеры», — скептически хмыкнула Лара. Судя по кривым ухмылкам железнохолмцев, от истины она была недалеко.
— Ларка, сворачивай забастовку, — посоветовал Саня, — упомянутый узбад уже на подходе.
В самом деле, раздалась тяжелая поступь нескольких десятков пар гномьих сапог, окованных металлом, и послышался хриплый грозный рык:
— Р-разойдись, медицина!
***
Я во все глаза смотрела на прибывших гномов. Никак не могла определиться с тем, как охарактеризовать их внешний вид — «вооруженные до зубов» или «стальные яйца». На каждом оружия и доспехов было столько, что самого гнома почти не было видно, только и торчали что бороды, косы и носы. Возглавлял их, как я поняла, сам Даин.
Нельзя сказать что зрелище меня радовало. По сравнению с ним Торин казался просто Божьим одуванчиком и миролюбцем. Передо мной в компании двух десятков настоящих головорезов стоял, уперев кулаки в бока, плотный рыжий мужик и криво скалился, поигрывая здоровенным топором в мозолистых руках массового убийцы. Глянув через плечо, я обнаружила, что железнохолмских целителей и след простыл.
Не могу винить. Судя по прищуру на лице узбада, репрессии для непокорных у них в Железных Холмах в полном ходу.
— Эт-то что тут за сходка? — спросил он у гнома справа от себя.
— Хотят платы за работу, ваше-с-ство.
— Нилфи, есть у нас деньги заплатить? — это — у гнома слева.
— Никак нет, ваше-с-ство.
— А ты кто, лепила-недоросток? — это Даин рявкнул мне; я убраться в сторону попросту не успела и вжалась в стенку хлипкого эльфийского «домика уединения».
— Лариса.
Обойдешься без услуг, жадина! Узбад Даин хмуро окинул меня недоверчивым взглядом.
— Из Харадрима, что ли, — буркнул он.
Дался им этот Харадрим. Надо, пожалуй, съездить туда и прояснить обстановку. Тем временем, Даин на кхуздуле резко выговаривал эреборским целителям. Слова он не произносил, а вырубал из воздуха, чем весьма напоминал мне руководителя нашей военной кафедры. Целители хмурились, но слушали, однако убираться прочь не спешили. Иногда кто-то даже отвечал — тогда в ход шли угрозы и натиск свиты Даина с топорами. Коллеги держались стойко, хотя многим прилетало если не дубинками, то кулаками как минимум.
Наконец, прибежавший гномий паренек, по виду ровесник Ори, что-то сказал гневливому королю, и тот, сплюнув, резко свернул разгон митинга. Напоследок окинув толпу внимательным взглядом, точно составляя расстрельный список. Вполне возможно, это он и делал.
— Кхазад! Позорище! Спелись с остроухими и всяким отребьем, — это узбад смачно харкнул в нашу сторону, — давно пора брату взяться за наведение порядка!
— Повесить бы каждого десятого, вашес-с-тво, и дело с концом.
— На каждом десятом вырезать кровавого балрога! — угодливо подпели бравые военачальники Железных Холмов, и вооруженная банда удалилась так же внезапно, как налетела.
Отлепив спину от стенки сортира, я опасливо потянула ближайшего ко мне гнома:
— Что это было?
— Даин Железностоп, — вздохнул тот, — кузен его величества Торина Дубощита.
Ну и семейка! Надо предупредить Элю хорошенько присмотреться к племянничкам. Дурная наследственность берет свое. Я отметила про себя, что познакомилась еще с одним королем — прижимистым диктатором-милитаристом.
А заодно убедилась — метод забастовки не работает и в Средиземье тоже. Так что, пошумев и сбросив напряжение, мы — и как так всегда выходит? — снова возвращались на работу.
Которой — я бросила быстрый взгляд на все возрастающее количество эсгаротских беженцев — нехило так прибавилось.
Вернувшись, я забаррикадировалась на складе, наотрез отказавшись его покидать. Хотела даже нацарапать углём «Приём товара» или «Ревизия», но кто здесь обращает внимание на то, что написано, даже если умеет читать? Так что ограничилась тем, что прямо на входе посадила Нори и велела меня охранять. Не учла особенностей характера этого очаровательного мерзавца: через полчаса его не было нигде в радиусе километра.
Снаружи, судя по звукам, происходила репетиция армагеддона. А может, и сам армагеддон. Всклокоченный и озверевший прибежал Вишневский, требуя себе навесной гномий замок.
— Куда вешать собрался, ушастый? На палатку свою?
Он притормозил немного. Высунулся из шатра, вернулся.
— Что это за металлическая колымага стоит там?
— Уазик. Повозка для лекарей.
— Уа-с-сике? Можно, я там переночую?
Оказалось, король Трандуил в знак добрых намерений снизошел до беженцев и выделил им тридцать два шатра и сорок с чем-то палаток. Беда была лишь в том, что ни палаток, ни шатров не было в таком количестве во всем госпитале, так что эльфы жертвовали уже имеющиеся в добровольно-принудительном порядке, сами расселяясь кто куда. При особом отношении этого народа к личному пространству я понимала трагедию Вишневского — он даже среди своих слыл мизантропом.
На склад въезжать эльф наотрез отказался ввиду наличия там гномов. Громким шепотом я призывала его отказаться от употребления в их адрес эпитета «вонючие». На мой взгляд, никто из нас другого не заслуживал. Гномы, впрочем, гостеприимством также не пылали. Пускать кого бы то ни было в уазик отказался Максимыч.
Путем сложных перестановок мне удалось выделить Вишневскому в шатре пространство между полками с перевязочными и бадьями с маслом. Он мгновенно соорудил что-то вроде балдахина и испарился — спасать свою лабораторию. Я же, глядя на предполагаемое спальное место для эльфа, гадала, как одновременно расположить на крохотном пятачке двухметрового остроухого, Максимыча со всеми его железками и свои дачные прибамбасы.
Саня, зашедший проведать нас на склад в перерыве между обходами, окинул его нехорошим взглядом. Я знала причину его дурного настроя: у него тоже отобрали шатер, и «Душегубка» теперь была совмещена с палатой выздоравливающих.
— Что-то у тебя тут просторно, — зловещим тоном произнес он, — не пора ли уплотняться?
Я огляделась. На оставшихся незанятыми двух квадратных метрах ночью мы раскладывали жаровню, оставляя вокруг мизерное пространство для пожарной безопасности.
— Саня, если ты умеешь открывать пятое измерение, сделай это. Где мне спать, не представляю — там сейчас ящик с нашей земной аптекой.
— А вон в том углу, где какое-то тряпье?
— Это не тряпьё, а Бофур.
— Я всё слышал, — и Бофур выполз на свет Божий, зевая и морщась. Я подошла к нему и уселась на его койку.
— У меня к тебе деловое предложение.
— Весь внимаю.
В его усах запутались сушеные лихолесские грибы, в бороду набилась пыль. Вряд ли я сильно изменю ситуацию с чистотой, если лягу рядом.
— Ты будешь возражать против соседства одной очень грязной женщины?
— А если буду? — гном сделал попытку отодвинуться от меня, но потерпел неудачу — некуда было, — давай ты с Ори поменяешься, а он здесь ляжет.
— Причина возражения — то, что я очень грязная?
— То, что ты очень женщина.
— Помнится, тебя это не смущало, когда мы…
Тут я осеклась, потому что на нас смотрели и жадно впитывали каждое слово Максимыч, Саня, Ори и Нори — паршивец опять дождался, пока мы со всем справимся без него, чтобы явиться.
— Совет да любовь, Ларка, — хмыкнул Максимыч, грохая очередной баул из уазика на мое прежнее место, — вот что значит — без моего присмотра!
— Не дождётесь, — усилием воли я не отодвинулась от Бофура. Ну что, в самом деле, не школьница уже.