Призадумался Насыр и продолжает:
- У нашего эмира придворный поэт живет. Много стран повидал, тысячу тысяч историй запомнил. Может, он что-то слышал? Но к поэту легко не попасть - во дворец просто так не пускают.
- И как быть? - озадачился Ермолай и поделился опасениями с Насыром. - Поначалу мне путь прямым казался, потом я по чужому совету шел, а в Бухаре и не знаю никого.
- Ирмола-нури, не вешай нос. Как никого не знаешь? Зачем такие слова говоришь? А я? Меня знаешь, - притворно обижается Насыр. - Я же сказал, плотник - почетное занятие. Просто так во дворец не войти, а вот если с подарка начать, тут другой разговор.
- Но где же я возьму подарок? - удивляется Ермолай. - У меня и денег-то нет. Сам питаюсь, что боги посылают - то кроликом, то карасиком, а то и ящеркой. Из всего богатства одна свистулька деревянная.
Увидел Насыр искусно сделанную птичку - будто живая, глаза заблестели.
- Смотрю, - улыбается Насыр, - не очень ты догадливый, Ирмола-нури. Но это дело поправимое. Хвала Аллаху, что послал меня навстречу. Для того чтобы я помощь оказал, не иначе.
И рассказывает, есть знакомые среди городских краснодеревщиков, делают для эмира кровати, столы и сундуки. Они в обмен на работу и покормят, и дерево хорошее дадут, чтобы Ермолай подарок изготовил. А уж что смастерить - самому решать.
Приободрился Ермолай. Чего ж теперь унывать, когда дело знаемое? С теслом да с долотом поработать.
И вот пошел с Насыром к столярам. Краснодеревщики жили за стенами крепости, вдали от города, за рынками, не доходя до караван-сараев, где селились персы, рахдоны, индусы и хани.
Идет Ермолай, на стену любуется, гадает, сколько времени ушло, чтобы такую построить? Глядь, а Насыра-то и след простыл. Пошарил за пазухой - нет свистульки! Пропало воспоминание о счастливых деньках.
Закручинился совсем, голову повесил. Так к столярам и явился. Те родного языка Ермолая не знали, но говорили на фарси.
Рассказал им Ермолай про ловкача. Выслушали и засмеялись:
- Сам Насыр Аддин тебя обманул. Это не страшно, главное, урок вынести.
- И какой же урок? - насупился Ермолай.
- А такой, что за все платить приходится, - смеются столяры. - Но направил он тебя верно. И про поэта не соврал. Мы поможем, не печалься. А что до свистульки - забудь, подумаешь, игрушка.
Хотел Ермолай возразить, а потом про сон и синего беса вспомнил и решил, что свистулька ему больше без надобности.
С краснодеревщиками такой уговор вышел. Увидели, что Ермолай искусен в ремесле, и в обмен на дерево и инструмент попросили, чтобы научил северному узору. Очень понравилось им, как ловко плотник птиц, оленей и волков изображает. Ермолай с радостью согласился.
Времени на подарки ушло много, но иначе Ермолай не мог - делал все на славу, а то душа не на месте, если плохо получается.
Через две недели и четыре дня изготовил Ермолай резных безделушек. Синичек да скворцов крошечных. В каждой птичке свой секрет. Одна под крылом тайник хранит. Другая, если в хвост подуть, трель испускает. Третья клюв раскрывает и крыльями машет, стоит на лапку нажать.
По одной синичке раздал стражникам, по скворцу подарил охранникам, а самую красивую птичку пришлось визирю отдать. Так во дворец и попал.
Звали поэта Юзеф Аль Бахуди. Худощав и ликом бледен, а взгляд, будто в каждом глазу по молнии притаилось.
- Человек ты не обычный, хоть и прост с виду, - грустно вымолвил Юзеф Аль Бахуди, узнав историю Ермолая. - Я расскажу, как найти дорогу к радуге. Был там однажды, но взбираться наверх не рискнул. А ты взамен должен помочь мне.
И поведал поэт, что уже год в Бухаре творится страшное зло: кто-то по ночам крадет души семилетних детей, и те наутро превращаются в глиняных кукол. Сыну поэта через три дня должно исполниться семь лет. И боится он за маленького Джугу, как никогда в жизни не боялся.
- Даже в день, когда морское чудовище поглотило корабль, что нес меня через мировой океан, я большего страха не испытывал, - произнес Юзеф Аль Бахуди и закончил так: - Сможешь злодея найти, что черное колдовство насылает, тогда узнаешь дорогу и еще другую награду получишь. А не справишься... - Юзеф Аль Бахуди помолчал, - а не справишься, что ж, дорогу я тебе все равно укажу.
На всякий случай Ермолай вооружился палкой, хотя и обещал оружия в руки не брать, но рассудил, что разговор про меч был, а палка - дело другое.
Первый день Ермолай расспрашивал тех, у кого дети куклами обратились. Страшным был день. Скорби чужой много Ермолай познал. Мир ближе стал казаться, когда понял, что не один он в горечи живет.
Второй день со стражей говорил и торговцами на базарах. Мало кто соглашался на вопросы отвечать, всякий боялся на себя проклятие навлечь.
На третий день совсем отчаялся Ермолай. А как тут не опустить руки, когда узнать ничего не смог, кроме того, что каждому ребенку накануне семилетия дарили глиняную куколку? Да вот только таких кукольников по Бухаре больше полусотни. Поди, угадай, кто из них колдун.
Ничего лучше не придумал, как к каждому кукольнику в окно заглядывать. Ходит по Бухаре, уже стемнело, базары затихли, слышно лишь, как собаки вдалеке лают да стражники перекликаются. Тут за спиной голос знакомый:
- И что это Ирмола-нури ищет в такую пору под чужим окном? - то Насыр с хитрым видом на глиняной ограде напротив сидит.
Ермолай все вору напрямую и рассказал.
Посерьезнел Насыр Аддин.
- Был я в одном доме по своим делам, - говорит уклончиво, - видел в подвале много одинаковых кукол. Так похожи на настоящих детей, я аж поразился мастерству кукольника. Может быть, туда тебе нужно?
Привел Насыр Ермолая к самому далекому дому на ремесленной улице. Хозяина, как ни странно, в поздний час внутри не оказалось. Спустился Ермолай в подвал, а там сотня детей из глины вылепленных - точь-в-точь как живые.
- Поторопись, Ирмола-нури, полночь скоро, - шепчет сверху Насыр.
И тут из темного угла - будто сама чернота - колдун выходит. Глаза как луны мерцают, скрюченный, сухой, как одинокий куст на ветру, пальцы как когти, и теми когтями к Ермолаю тянется.
Отшатнулся Ермолай, одну куклу случайно задел палкой. Упала на пол глиняная фигурка, разбилась вдребезги. А колдун вдруг завыл оглушительно. И понял Ермолай, в чем того слабость. Души детей в куклах заточены, ими колдун питался, ими и жил.
Размахнулся Ермолай и давай крушить глиняные изваяния. И с каждым ударом палки колдун все ниже пригибался к земле, все бледнее становились глаза его. А когда Ермолай освободил последнюю душу, заточенную в кукле, колдун скорчился с хрипением в углу и так издох.
Про то Юзефу Аль Бахуди сам Насыр поведал, что во дворец по лунной дорожке пробрался. У Ермолая наутро от пережитого сил говорить не осталось.
Как и обещал, поэт рассказал о тайне радуги, ведущей к чародею, и об испытании на пути.
Оказалось, вход на радугу охраняет древний змей Тахафут. Вреда случайным путникам не причиняет, но и прикоснуться к радуге не дает.
- Я обещал и другой подарок сделать, - Юзеф Аль Бахуди протянул свиток. - Прими в благодарность за спасение сына. Там мои вирши. Написаны непростым слогом, зачарованным. Каждая строфа, как ступенька к солнцу. Сам поймешь, когда им воспользоваться.
Поблагодарив поэта, Ермолай поспешил покинуть Бухару. И то вовремя - про него уже слух пошел, какой он необыкновенный человек, и визирь задумал древича в своих целях использовать.
Да благодаря ловкости Насыра Ермолай сумел всех стражников обойти и так хитро из Бухары выскользнуть, что о том только на другой день узнали, потому как Насыр целые сутки Ермолаем прикидывался. А Юзеф Аль Бахуди ему помогал, рассказывая страже, будто только что видел плотника на рынке, на площади или возле каравана со специями.
Ермолай и радуга
Через несколько дней пути попал Ермолай в скалистый край, где располагался вход в соляную пустыню. Углубляться, как и учил бухарский поэт, Ермолай не стал, а пошел по кромке. Через день увидел тайный знак, что указывал на нужную тропку.
Шаг, другой - пропала пустыня. Выросли вокруг изумрудные луга, налитые такой спелостью, казалось, выжми траву, родниковая вода польется.
Вскоре Ермолай увидел вдалеке огромную сияющую дугу, что возвышалась над лугом, окрашивая траву в разные цвета. У основания радуги, как и предупреждал бухарский поэт, свил тугие кольца гигантский змей Тахафут. Чешуя бесцветная, бликов от радуги не отражает, глаза безразличные. Одно слово - сторож.
Едва Ермолай руку к радуге протянул, как Тахафут зыркнул в его сторону да копотью в лицо дохнул.
Вздрогнул плотник. Понял, пришло время свиток с виршами читать. Прокашлялся и выкрикнул первую строфу на фарси - выросла из-под земли прозрачная ступенька. А змей не дремлет, тут же пламя изрыгнул и спалил ступеньку. Ермолай следующую читает, Тахафут тут же плавит ее в стекло. Как быть?
Досада за душу взяла, огорчение когтями в горло вцепилось. И стал тогда Ермолай скороговоркой читать, сам расслышать не поспевает, до того быстро тараторит.
Растет лестница, да Тахафут тоже разошелся - пламя во все стороны летит, вот-вот Ермолая заденет.
Уж вирши скоро закончатся, а на глаз до края радуги всего одной ступенечки не хватает.
Зажмурился Ермолай и начал плести, что в голову придет. О судьбе горемычной, об удивительных странствиях, о любушке своей, Злобушке.
А потом бросил свиток, взбежал по лестнице, надеясь до радуги дотянуться.
Почти достал. Стоит на цыпочках, смотрит на полосы радужные вблизи. Залюбовался на мгновение, а лестница уж под ногами горит-плавится. Один миг - и пропадет!
Решился Ермолай прыгать.
За красную полосу хватать побоялся - много в ней огня солнечного. За золотую постыдился, так как жадным до богатства никогда не был. Попытался за зеленую, оказалась она вязкой, не ухватишься, а вот за синюю легко, потому как синяя соткана из небесной тверди. Вцепился и карабкается. Ползет, оглянуться боится, слышит, как на земле Тахафут лютует.
Повыше взобрался и побежал, опасаясь, как бы радуга не растаяла под ногами. А внизу уж бездна распахнулась. Пропали изумрудные поля.
Вдруг видит, навстречу спешит кто-то. И не разминуться - узкая радуга в этом месте.
Лицо незнакомца по восточному обычаю тряпицей закрыто. Ермолай рукой помахал, на фарси к нему обратился. Не понимает встречный. А полоска радужная тонкая, что делать? Уступать никто не хочет. Столкнулись и стали бороться. И так оба с радуги и упали.
Встречный сразу в облаках затерялся. А Ермолай продолжил падение. Летел, наверное, сутки без малого. Точно не сказать, так как сияние от радуги солнечный свет перекрывало.
Проголодался страшно, жажда замучила. Тут чувствует, в плечи острые когти впились. Вверх голову задрал - огромный орел.
"Эх, - кручинится Ермолай, - что за напасть, осталось добежать всего ничего, а теперь или упаду, или птица склюет".