— Я тоже, знаешь ли, великий поэт! — не пускаясь в лишнюю скромность, сообщил Лютик доверительно. — Признанный, между прочим, и во всех королевствах! Сегодня, например, будет выступать Присцилла, моя близкая… кхм… подруга. Мы вместе приехали с ней из Новиграда с новой концертной программой, а узнав, что приехала подруга Аники не сумели отказать себе в удовольствии продемонстрировать наши таланты. Дак вот, она будет петь мои баллады! Точнее, только парочку, но про знакомых тебе персонажей.
— Про Геральта и Йеннифер? — улыбнулась я, припоминая, как же он меня с ней достал. Лютик выступал с этой «песней» в каждой таверне, где знакомил обывателей со своим творчеством. Баллада о Белом Волке была не просто мега хитом, а классикой своего времени, бессмертным и бессменным лидером местных чартов, практически платиновым синглом маэстро, прославившим его в веках. Когда он еще заводил первые заунывные строки про ведьмака и чародейку, в зале подпевали абсолютно все, и даже звери иногда подвывали, попадая в чарующий тембр мастера. Бывало, что он пел её по три-четыре раза за вечер, а я, уже через неделю совместных странствий, помнила каждую строчку даже во сне, до тошноты, до физического отвращения к тексту. Поэтому я просто люто ненавидела каждый аккорд. — Кажется, я даже знаю примерное содержание…
— Эх… — пиит* огорченно вздохнул. — Аника рассказывала, да? Геральт и Йен знамениты, ибо каждая таракашка от залива Праксены и до самого края драконов, знает их историю. И раз уж сии скромные опусы дошли до вашего мира, значит, мой поэтический долг исполнен. И все же приятно, черт возьми, что Ани не забывает старого друга.
— Смотри, кабы Йорвет не разозлился, — попытался урезонить громкоголосого поэта Золтан. — Ты ж знаешь, он у нас шибко чуйствительный. А от одного упоминания Анькиного имени свирепеет, как бык при виде красных труселей на убегающей жопе.
— И пусть, — оскорбился порядком поддатый Лютик, но на всякий случай оглядел таверну, инициируя поверхностный поиск одноглазого духа мщения. Огребать от Йорвета поэт не горел желанием, понимая, что скоя’таэль, если и решит ударить, то всего один раз, но так, что Лютик просто-напросто забудет, как пишутся буквы. — Я думал написать балладу и о нем с Аникой, — шепотом поведал поэт со страшно наигранной интригой в голосе. — Однако я быстро понял, что писать там особо не о чем, к сожалению. Даже моего таланта не хватит, чтобы превратить эту историю во что-то изящное и прекрасное. А еще этот Йорвет… — поэт снова оглядел таверну с подозрением, будто бы эльф, как Волан-де-Морт поставил оповещение на произнесение своего имени. — Вещать на весь мир о безответной любви прекрасной девушки, которая, к тому же, твоя подруга кощунственно, и я верю, что Ани мне этого просто не простит. Но смолчать о такой очаровательной личности я не сумел! Поэтому я просто решил рассказать её историю существования в качестве гостьи нашего мира.
— «Любви», наверное, громко сказано, — осторожно поправила я.
— А как не любви? — Золтан тоже неплохо поддал, но не понял сути разговора, выхватив только мой вопрос из всего огромного контекста, и сразу, не разбираясь, начал (или продолжил давний, но мне до сего момента неизвестный?) спор с другом. — Ежели хошь знать, так мне до сих пор непонятно. Двойственность, ить, получается! Йорвет-то людей за версту чует и презрением осыпает с головой. Ненависть к ним у него на роду написана, да плюсом там много чего идет. А Аника-то человек, ж! А ему… Ох, тут лучше на примерах. Смотри: помнишь, она бросилась Детмольда колотить? — все засмеялись, подтверждая, что не забыто еще в памяти людей, как красиво смотрелся ночной горшок на голове одного из самых сильных магов Севера, — А эльф-то, ушастый хер, за нею! Бросив отряд биться без головы, командир хуев! За бабой кинулся, едрить твою налево! За человеческой бабой, дхойной! На ходу отстреливаясь из лука и её прикрывая! Я думал, такое только в книжках бывает! А какие он финты проворачивал! Дак даже Йорвет едва за ней поспевал, — повернулся Хивай уже ко мне. — Горячая была девка. Кровь с молоком! Отваги — телега с прицепом. И мозгов тоже как у телеги, если честно. Чуть себя не сгубила. Зато победили в той битве, это да.
— За славную победу! — поднял тост Лютик, поглядывая на меня с призывом не вступать в полемику. Все, дружно ударившись кружками, присоединились к тосту.
— Отчаянная она, ваша Аника, чего уж говорить, — добавил Шелдон Скаггс, занюхивая крепкое пойло своей бородой. — Да я тебе говорил уже, Золтан и при всех повторю: девка эта в наказание была дана. Йорвету, то бишь, — я посмотрела на него с крайним непониманием, чувствуя где-то в словах подвох. Типа, мной можно распугивать армии и наказывать самых опасных преступников Севера? — Сами ж знаете, — сразу же принялся оправдываться лысый краснолюд, — он вор и убийца, хоть и бывший. Сейчас ить то ж самое делает, хоть по приказу, и на благо, и во имя великих целей, а все равно людей больше губит, чем своих. Вот баба эта Асгардская ему и свалилась на голову. Человеческая ж была девка, хоть и с другого мира! Вроде как Предназначение. Чтобы показать, что нельзя всех под одну гребенку грести. Где-то есть еще нормальные люди…
— А не слишком ли сложная схема? — с надеждой спросила я, одновременно ожидая, что разговор как-нибудь сам собой поутихнет.
— Предназначение вообще штука странная, — ответил за всех Золтан. — И работает криво. Но работает, тут уж не сомневайся.
— За Предназначение? — я робко подняла кружку. Меня поддержали, не чокаясь.
Огромная платформа, сколоченная на скорую руку и в явно большой спешке, оказалась не чудом инженерной мысли или апогеем местного видения урбанистического абстрактного изыска, а элементарной сценой. Трактирщик, пыхтя и ноя про радикулит, установил на ее центр большую тяжелую скамейку, и, вытирая пот, удалился, пропуская в последний момент невысокую девушку. Маленькая, юркая, она вспорхнула, как бабочка, на пьедестал почета, и, поклонилась под громкие аплодисменты. Волосы ее, длиннющие, светлые, водопадом вылезали из-под милого беретика с пером, струились по плечам, привлекая внимание к изящному декольте и костям ключиц, выпирающих от невероятной худобы. Чуть выше, где-то в районе трахеи, оказался грубо зашитый шрам, нарочито подчеркнутый гримом, выставленный на показ, как медаль за проявленную отвагу в каких-то важных делах. Девушка чинно присела и, будто бы забыв про аудиторию, вальяжно расчехлила лютню из резного дерева, украшенную изображением нот. Принявшись настраивать инструмент, она ласково крутила тонкими пальчиками колки, будто бы поглаживала гриф и тихонько распевалась в полголоса, мурлыча легкомысленную песенку про свинарку и пастуха.
— А вот и Присцилла! — радостно представил коллегу по певческому цеху Лютик. — Сейчас услышишь — поет совсем недурно. Правда, с недавних пор хрипит немного, но лично мне так даже больше нравится. Придает особый, неповторимый шарм произведениям.
Изящные руки девушки заскользили по струнам, прикасаясь к тонким нитям почти невесомо, легко и свободно, создавая причудливые вибрации и извлекая мелодичное звучание, сплетающееся в единое, печальное вступление, разливающееся по комнате подобно теплому молоку, завлекая внимание присутствующих. Настроив дражайших слушателей на правильный лад, задав началом верное настроение, Присцилла затянула проникновенным, нежным голосом:
Путь пальцем проложи средь шрамов, ран суровых,
Чтоб наши слить пути судьбе наперекор.
Открой те раны, вылечи их снова.
Пусть сложатся они в судьбы узор.
И из снов моих с утра бежишь проворно.
Крыжовник терпкий, сладкая сирень.
Хочу во сне твой видеть локон черный,
Фиалки глаз твоих, что слез туманит тень.
По следу волка я пойду в метели,
И сердце дерзкое настигну по утру.
Сквозь гнев и грусть, что камнем затвердели
Я разожгу уста, что мерзнут на ветру…
Не смотря на то, что текст песни Лютика была известна мне от заглавия до станка и типографии сборника, в котором её напечатали впервые, услышав эти знакомые мотивы другим, женским и, как будто бы специально задуманным Вселенной для исполнения, голосом, я вспомнила, как Геральт ночами звал свою чародейку и приемную дочь. Как не помнил на утро, кто эти люди, и не понимал, почему ему так больно слышать эти имена,. С легкой непринужденностью Присцилла сумела донести до мира, может быть даже лучше самого Лютика, о чем много лет думал и страдал Белый Волк. Каждая нота-мысль, несущая в себе запах сирени и крыжовника, шла откуда-то извне времени, вне толпы, выше бытового понимания любви и отношений. Ведьмак, не забыв своих любимых, не просто пошел дальше, выйдя за рамки баллады (это хорошо чувствовалось в каждой строчке), но и не отказался от желания найти их, спасти от опасности, которой сам, быть может, был не в силах понять, и уж тем более, не способен противостоять ей. И если вело его именно это понимание своей собственной реальности, но я, как та, кто также близка ему и разделяет его чувства и желание быть нужным близким, обязана отыскать друга.
— Геральт, где же ты? — услышала я свой неожиданный шепот будто бы со стороны.
— Разве ты еще не разобралась с записями Итлины? — прямо над ухом раздался ехидный, вкрадчивый голос, тянущий слова с поистине садистским удовлетворением. От неожиданности я подпрыгнула на месте, сразу же ища источник дискомфорта, резко оборачиваясь в полете. Йорвет поморщился, почувствовав, что я случайно ударила его хвостиком волос по лицу: — Я думал, вы уже празднуете расшифровку дневников, — продолжил скоя’таэль, но вдруг замер, не успев сказать что-нибудь саркастическое. Увидев влажные глаза, эльф смекнул, что я, похоже, была тронута балладой, и вообще прониклась сюжетом до кончиков пальцев, очевидно, списал мою сентиментальность на превышение дозировки алкоголя в крови. Поэтому протяжно, противно-тоненько, произнес, имитируя мой голос и не стараясь даже скрывать издевку: — Ой, а кто это у нас тут такой уже никакой, а?
Я проигнорировала несправедливые выпады и обвинение в неподобающем поведении в свой адрес. Я не пьяненькая, просто у меня кость по жизни веселая:
— Ваша писанина, знаешь ли, это не английский язык. Хотя, уверена, если бы мне сказали, что завтра — экзамен по Старшей Речи, я бы, наверное, сумела выучить её часов за пять. Но это только в экстремальных случаях, на резервных батарейках организма и исключительно по команде «Сессия». Но я, кстати, знаю, как отправить тебя в кукушкину задницу, но только устно. Увы и ах, я даже не могу в ваш алфавит, — действительно, проще в иероглифах сесть и разобраться, чем в этих эльфийских закорючках.
— И как ты собираешься выкручиваться? — ухмыльнулся Йорвет самодовольно. Я потрясла головой, выгоняя остатки баллады из закромов сознания. Успокоившись за пару секунд, я удивленно заморгала, глядя на скоя’таэля. Он-то откуда тут взялся? Или что, белочка нагрянула, да не простая, а эльфийская? Окинув быстрым взглядом стол и оценив обстановку, я поняла самое страшное: пушистохвостых крыс прибавилось на три условные полу-трезвые единицы. А именно, собственно, на Йорвета, подсевшего ко мне ближе всех; его лучшего друга — Киарана, о чем-то разговаривающего с краснолюдами; и какой-то незнакомой темноволосой эльфийки, поместившейся аккурат между двумя остроухими мужчинами. Расположившись по правую руку от моего «бывшего», который и сам был об этом не в курсе, она пыталась то незаметно приобнять его, то кинуть томный, полный обожания взгляд на своего командира, то пламенно вздохнуть со страстным придыханием. От такого, ужасно непристойного и нарушающего все мыслимые и немыслимые нормы поведения, на секундочку у меня в душе вырос пламенным столбом синдром «бабки у подъезда», и сердце, вторя бестелесной оболочке, ультимативно потребовало назвать её наркоманкой и проституткой. Могла бы, так-то, и поздороваться, да?
— Я надеялась еще немного поэксплуатировать тебя, — кося лиловым глазом на потенциальную соперницу относительно мужика, на которого у меня совершенно нет планов, выдала я нагло. — Ты же эльф, должен же что-то в этом понимать.
— Какая ты наблюдательная. Выражаю свой восторг по поводу твоего интеллекта, — едко ответил Йорвет, наливая себе в кружку моё вино. — И как ты додумалась до такого сложного умозаключения?
— Иногда у меня-таки включается мозг. Редко, но случается. Обычно, пару раз в месяц, — эльф удовлетворенно хмыкнул. — Нет в тебе полёта, Йорвет. Запомни, оскорблять человека надо аргументированно, — важно подняла я палец. — Например, ты дурак, потому что ты — мудак.
— Забавно, — ответил скоя’таэль. — Ты что-то пропищала, а мне показалось, что это нечто похожее на «Господин Йорвет аэп Сидриэль, не будете ли вы столь любезны, чтобы помочь мне, глупой dh’oine, расшифровать записи? Ведь ваш несравненный ум и талант…» — противно пародируя мой голос, начал эльф.
— Нет, про ум я сказать точно ничего не могла. Чего нет, того нет. Тут уж не обессудь, — фыркнула я. Выбора-то у него все равно нет. Саския сказала помогать, так что заткнись и делай, что приказала твоя обожаемая королева. Куда ты денешься с подводной лодки, ушастый?
Стол мгновенно отреагировал на перепалку. Перешептывания, ухмылки и многозначительные взгляды, перекрестным огнем пролетевшие над столом, попытались продемонстрировать, что всем всё понятно, и на мне и моей адекватности можно ставить крест. Нарисовалась новая жертва, падшая под обаянием одноглазого эльфа. В принципе, не только наша компания считала, что всё пошло по накатанному кругу — вся таверна, нет-нет, а прислушивалась к сумбурному короткому диалогу. И если краснолюды, находясь в доступности пиздюлей эльфа, ограничивались безобидными вздохами: «Как в старые-добрые.!» и «Эх, Ани сразу вспоминается, да?!», то зал корчмы был менее толерантен и более конкретен в своих сплетнях: «О, очередная подстилка из другого мира приехала!», «Тварь ушастая! Только девок мидгардских портит!», «Ишь, понаехала! Новое, говорят, направленье нынча в моде. Как у ентих, у черных, да. Секс-туризьм! Тьфу! Срамота». В итоге, приз лучшего комментатора по вопросу, в котором никого не спрашивали, был признан Тишка с улицы Литейщиков, двадцать минут рассуждавший на тему, кто из нас больший извращенец: я, если желаю переспать с представителем другого вида, или Йорвет, падкий на инопланетянок.
Эльф хмыкнул:
— Я подумаю, и к концу вечера скажу, стану ли я тебе помогать, или нет.
Я отвернулась, про себя хихикнув и невольно чувствуя, что все вокруг так или иначе правы — ничего не изменилось и Йорвет, так же, как и пару лет назад, продолжает вести себя, как редкая, почти исчезнувшая падла. Помнится, что у него это такой способ флирта. Нет. Хренушки, я второй раз на это не куплюсь, сколько угодно выпендривайся. Ищи себе другую дурочку. Дабы выкинуть из головы всё лишнее, я попыталась снова слушать Присциллу, но уловить снова то настроение, трогающее за струны души, уже не смогла. Трубадурша пела балладу о каком-то Кагыре, рыцаре в шлеме с крыльями хищной птицы, верного долгу кого-то там защищать. Но этого «кого-то» для начала было необходимо найти, потому что неизвестность пребывания сей личности существенно осложняло ему задачу. И пусть пела она уже не так впечатляющее, хмельной пипл хавал в прямом и переносном смысле, не скупясь на овации молодому таланту. Закончив воспевать павшего смертью храбрых парня, Присцилла с чувством поклонилась, и спустилась отпить воды.
— Вот! Сейчас будет! — на всякий случай отодвинувшись на максимальное от Йорвета расстояние, возвестил Лютик. — Рассказ о жизни Аники!
Я быстро запустила руку в свой рюкзак и извлекла на свет божий заботливо обмотанный в тряпки мобильник. Пока он включался, а экран переливался разноцветными огоньками, возвещая о своем пробуждении, весь стол смотрел на гаджет, вытаращившись и чуть ли не приоткрывая рты, как на очередное чудо света. Оно, конечно, я все понимаю — у них со смартфонами напряженка, связь вообще не ловит, а звуки извлекает всё, кроме динамика, но зато есть драконы и мегаскоп — тоже вещи не частые во Вселенной. Так что можно было бы быть и поскромнее. Я прикрыла светящийся экран рукой, дабы не бить в глаза прогрессом всем случайным посетителям таверны, и приблизилась к сцене. Приблизившись к сцене, я включила диктофон, готовая слушать и сохранить в памяти моих потомков и ютубчика балладу про себя, любимую. Не каждый день о тебе пишут песни, тем более, если они с претензией на гениальность. Был, правда, один недобитый доморощенный поэт в моем темном и страшном детстве, который посвящал парочку стихов каждой новой пассии, и мне в том числе, но так как дальше рифм «кровь-любовь-морковь», не ушел, то и считать это полноценным произведением, пожалуй, не было смысла. Но я на всякий случай тоже гордилась.
Присцилла начала эту мелодию напряженно. Во вступлении явственно читалась тревога, опасность и отчаянье. Но когда она запела… Высокий голос, проникновенно прекрасный, сильный, вобрал в слова всю давнюю, с трудом заглушенную, боль, срывал повязки со старых ран, буквально прожигал до визга нахлынувшими воспоминаниями. Где-то в животе проснулось чудовище, которое своими щупальцами задевало в такт музыке органы, играя на них, как на струнах лютни, а сердце и разум вторили ему, дрались между собой, до кровавого месива раздирая друг друга. Песня Лютика и Присциллы не повествовала о каких-то событиях. О том, как именно я попала сюда, о жизни в Каэр Морхен, о Профессоре и его зомби, ходящих по столице Темерии, о огражденном завесой тьмы Вергене. Нет. Она рассказывала о смене эмоций, идущих в ногу со мной по карте Ведьминленда. О том, как отчаянье, боязнь не вернуться домой, и зависимость жизни от одного только ведьмака пожирали меня изнутри, разрушали до основания. О том, как отделенный Асгардом кусок души выпивал эмоции, жадный, пожирающий всё и даже меня саму, как Черная Дыра, как я почти умерла. И как я просто исчезла в один момент и больше никогда и нигде не появлялась.