Его покои были недалеко от ее комнаты. Цепи хватало едва-едва. Она могла прийти, но не коснуться его. Просто встать рядом.
Иногда этого было достаточно, иногда — нет.
— Ты можешь их всех уничтожить, — говорила она. Когда еще была возможность… А потом они сварили цепи на его крови, и посадили их обоих как жалких тварей.
— Наша семья нас ненавидит, — говорила она, — Когда-нибудь я убью их всех.
Вэнь Нин не улыбался. Только смотрел на нее. Иногда ей казалось, что он плачет, но он никогда не плакал.
А потом случился этот день: тучи, духота, запирающая вдох в грудной клетке, и «существо» из камешков.
Вэнь Цин внезапно засмеялась. Захохотала, почти истерически.
Появились два человека, очень похожих друг на друга, один в белом, другой в белом и голубом. Вэнь Цин сидела на полу. Нога ужасно ныла. Рана расползлась красно-фиолетовой кляксой по голени.
Человек в белом наклонился над Вэнь Цин, не говоря ни слова, провел ладонью по кандалам, и они распались сами собой.
И тогда она поняла, что эти два загадочных человека — такие же как она сама и Вэнь Нин.
— Наши друзья отвлекут… Мы пойдем первыми. Ты знаешь, где девочка?
Вэнь Цин задумалась.
— Да… Из другого крыла уже несколько дней разносятся крики. Я туда не ходила. Возможно, она там. Нужно освободить брата.
— Где он?
— Соседняя комната со мной.
Человек в белом, Лань Ванцзи, ушел в покои Вэнь Нина.
Вэнь Цин смотрела на Лань Сиченя задумчиво.
— Уходите первыми. Я приведу девочку.
— С тобой пойдет Лань Ванцзи.
Вэнь Цин кивнула. Встала, подошла к стене и нажала на скрытую панель за сплошным красным шелком — панель отъехала в сторону. В нише лежал прекрасный клинок, острый как сталь, нежный как рассвет.
Лань Сичень удивился.
— У тебя был меч. Почему ты не сбежала?
— Из-за брата. А он бы не ушел из-за меня. Семейные узы — самые тяжелые кандалы.
Вэнь Цин взяла клинок в руки, поцеловала рукоять и заткнула его за пояс.
— Он нам еще послужит.
Девочку они нашли в Башне Западного ветра. По пути Вэнь Цин без сожалений убила двоих. Все находящиеся в Цишань Вэнь были родственниками. Даже эта парочка из хлыща и задиры, какие-то очень дальние родственники. Вэнь Цин было все равно. Она вытащила клинок из тела с влажным звуком, почти всхлипом, но лицо ее не выражало ничего, кроме решимости и слепой мести. Кровь обагрила ее пальцы. Вэнь Цин вытерла пальцы об одежду, не беспокоясь о том, как она теперь будет выглядеть.
Девочке было не больше четырнадцати. Худенькая, измученная и избитая до полусмерти. Полотняная рубаха на ней отвердела от грязи и крови. Лань Ванцзи снял кандалы и взял девочку на руки.
— Уходи. Я пойду замыкающей. Пусть меня увидят. Подумают, что это я освободила ее и сбежала втроем с братом. Вас не должны засечь.
Лань Ванцзи кивнул и пошел вперед.
Напоследок Вэнь Цин натаскала в подвал соломы и подожгла ее. Пошел дождь, как будто в небе что-то лопнуло. Вэнь Цин стояла у стены замка, где она выросла, и который она ненавидела всей душой. Дождь оставлял на лице дорожки, похожие на слезы.
***
А-Цин смотрела на новообретенных друзей подозрительно. Ее накормили жареным рисом, питательным супом из свинины с корнем лотоса, даже пиалу вина налили. А-Цин смела все и не сказала ни слова. Сяо Синчэнь поставил стул около ее кровати. Он молчал. Она — тоже.
— Вот только не говори мне, что я «доигралась», — хрипло произнесла она.
Сяо Синчэнь слегка улыбнулся.
— Не скажу, но ведь это так и есть.
А-Цин подалась вперед, пихнула Сяо Синчэня в плечо и засмеялась.
***
Через сутки Цзян Чэн сидел вечером в штабе и двумя пальцами левой руки держал бумагу. На лице Цзян Чэна было неописуемой силы отвращение. Словно несчастная бумага содержала в себе всю мерзость мира. Так и было.
Ну почти.
Лань Сичень потушил все лампы кроме одной.
— Ты идешь? — спросил он.
Цзян Чэн отмер далеко не сразу.
— Ты знаешь, что здесь написано? — спросил он.
Лань Сичень вздохнул:
— Предполагаю.
— А написано здесь, что нам нужно найти человека-колдуна с мотыльками, Вэнь Цин и ее брата, а также девчонку. Они совершили, послушай-ка, — Цзян Чэн замолчал на мгновение, — ди-вер-сию! — проговорил он по слогам.
Кольцо на правой руке Цзян Чэна выбросило маленькую сиреневую молнию. Лань Сичень подошел к Цзян Чэну и положил свою ладонь на руку Цзян Чэна с кольцом. Цзян Чэн опустил бумагу и долго смотрел на чужую ладонь на своей. Кольцо выбросило еще одну крошечную молнию. Но Лань Сичень не убирал руки.
Даже маленькая молния болезненна. Даже маленькая молния Цзыдяня отдается болью.
Но он никогда не убирает руки. Никогда.
***
Вэй Усянь не спал. Он смотрел на потолок и пытался по сероватым прожилкам побелки вычислить свое будущее. Будущее смотрело на него и ухмылялось. Под пальцами затесался пепел. Лань Ванцзи в другом конце коридора спал как монах, накрывшись по грудь тонким одеялом, руки по бокам. Монах или мертвец. Он всегда так спит. Вэй Усянь откинул одеяло и вышел из комнаты.
Когда он открыл дверь, Лань Ванцзи резко поднялся.
— Что случилось? — спросил он.
Вэй Усянь поднес палец к губам и подошел на несколько шагов ближе. В темноте он смотрел на парня перед собой и не решался сделать хоть малейшее движение.
Лань Ванцзи протянул руки и обнял Вэй Усяня за пояс.
========== 7. Прощай, моя наложница: Пролог ==========
В школе их долго учили цзинцзюй ляньлу. Несколько лет. Как ставить руку, как смешивать краски, какие цвета для какого образа подходят больше всего. Образов много, но за каждым актером рано закрепляется основной.
Он любил наносить грим, в этом было что-то медитативное. Ожидание своего выхода ощущалось как скачок в неизвестное. Каждый раз как новый. Потому, к этому скачку нужно было подготовиться. Дело не в репетиции: он знал свои роли на зубок, до последнего слова, до последней интонации. Нежный жест руки выглядел многозначительно и одновременно хрупко. Количество шагов было определено заранее. Наложница идет к императору пять шагов. Не больше, и не меньше. Ровно пять строго отмеренных шагов.
Он все это знал, выучил давно-давно. Так, что повторения не требовалось. Но ему всегда требовался этот час, в который он сам себе или партнеру накладывал грим. Медленными движениями кисти, с ювелирной точностью.
Из всего грима свинцовые белила были самими ядовитыми. Он не знал, многих ли тянуло облизать кисть и дожидаться смерти. Его тянуло.
Его всегда тянуло к смерти. Каждый день, каждый выход на сцену. На сцене он тоже каждый раз умирал. Это была придуманная смерть, театральная, но все же — смерть.
Смерть — это значит, ты не будешь существовать. Смерть — это значит, ты не будешь помнить.
Смерть — это значит, пришла тишина и темнота, и никаких больше огней (сцены в том числе), шума, аплодисментов. Все закончилось. И ничего не болит.
Как хорошо!
***
Вэнь Цин быстро навела порядок. Они ругались с Цзян Чэном, но в его глазах, когда он смотрел на нее, скрывалось что-то еще, кроме раздражения. И это неясное «что-то еще» было восхищением, запрятанным глубоко-глубоко.
С Цзян Яньли Вэнь Цин быстро подружилась. Они смеялись в комнате Цзян Яньли над какими-то своими шутками, Цзян Чэн ходил мимо настороженно. Даже завидовал. С Вэй Усянем они давно так шушукаться не могли, только переругивались, цепляли друг друга, били по-больному. Вина висела на обоих. Хотя вина Цзян Чэна была не настолько тяжелой.
Он все же не убил.
Но он знал, что мог бы тогда докончить все, раз и навсегда. И тогда он бы не знал, каким бы жил сейчас. Наверное, вообще бы не смог жить. Никаким не смог. Умер бы там же, рядом с Вэй Усянем.
А Вэнь Цин лечила Цзян Яньли. Она поила ее отварами трав, делала ей массаж, тонкие иголочки втыкала в загадочные точки на теле…
Через неделю, ранним пасмурным утром, Цзян Яньли смогла подняться с коляски и постоять на слабеющих ногах несколько секунд. Улыбка сестры была как лотос, полный надежды и чистоты. Цзян Чэн никогда не видел ничего настолько же прекрасного, как ее улыбка в то мгновение. Ему даже стало не по себе от ее улыбки. Внутри что-то заныло.
Вэй Усянь стоял рядом, прислонившись к косяку двери плечом, и тоже улыбался. Но в его улыбке было больше боли.
Цзян Чэн хотел попросить вылечить их всех, всех до одного. Но он знал, что Вэнь Цин не сможет. Отвары не помогут, массаж не подействует, для иголок нет таких точек на теле. У них ничего не сломано, руки-ноги шевелятся. Они спят, едят, работают.
Улыбаются улыбками невидимой боли. Живут.
— Это не может продолжаться долго, — сказал он Вэнь Цин.
— Я знаю, — вздохнула она, — Пройдет еще пара недель, подлечу А-Ли.
Вэнь Нин оказался сильным телепатом. А еще с помощью его крови можно было управлять Измененными. Наверное, он был самым сломанным из них всех.
Что в Цишань Вэнь делали с ними, с братом и сестрой, сиротами, они с Вэнь Цин никогда не рассказывали, больше отмалчивались или отделывались односложными фразами.
Отворачивали одинаковые лица. Не смотри и не спрашивай. Сразу все эмоции (а у Вэнь Нина их было не так уж и много, основная — робость) исчезали. Лица каменели, застывали.
Вэй Усянь подружился с Вэнь Нином. Этому Цзян Чэн тоже немного завидовал.
Но жизнь с нежданными пришельцами принесла ноту какого-то спокойствия и эфемерной надежды. Удивительной надежды.
Приказ Цишань Вэнь завис дамокловым мечом. Лань Сичень придумал план, в котором Сяо Синчэнь взрывал пару построек на самом севере города и оставлял пару десятков своих мотыльков. Лань Сичень лично отнес отчет в Цишань Вэнь. А еще — украденное А-Цин золото. По-хорошему, ее надо было сдать властям, но за нее встали всей командой. Даже Цзян Чэн не поморщился: Цзян Яньли убедила его помочь девочке. Он всегда шел на поводу у своей сестры. Она могла двинуть одним пальцем, а он уже перед ней на коленях. Ничего не мог поделать. Лань Цижень только очень-очень-очень тяжело вздохнул. И махнул рукой.
Золото все вернули. Заплатили за ущерб. Лань Цижень сказал А-Цин отрабатывать свои «подвиги», и да, деньги в счет ущерба. В общем, работать бесплатно. Вэй Усянь хохотал так, что даже слезы выступили у него на лице.
А потом, недели через две после освобождения А-Цин и брата с сестрой, Цзян Чэн пошел посмотреть на труп, найденный недалеко от театра.
Трупа оказалось два. Сначала он не понял, почему позвали их, а не основную Префекторию. Вроде ничего мистического.
Вроде ничего такого. Совсем ничего. Кроме нескольких десятков ударов мечом, точных, резких, умелых. Труп мужчины стал похож на решето, в котором моют рис.
Труп женщины… Цзян Чэн даже смотреть не стал, сказал только, чтоб доставили к ним в штаб для исследования.
========== 8. Прощай, моя наложница: Часть первая ==========
Утро манило свежестью, акварельными красками апреля.
Лань Сичень распахнул настежь окна прозекторской. Отделанное кафелем помещение напоминало бы обычный врачебный кабинет, если бы не застоявшийся запах, который не убирало ничего. Ни регулярная уборка, ни сжигаемые благовония. Лань Сичень подошел к рабочему столу. На столе лежал труп молодой женщины, миловидной, с нежными чертами лица. Она была когда-то улыбчивой и кокетливой — лучики морщинок у глаз застыли навсегда. Сейчас же выражение лица ее замерло между болью и негой. Лань Сичень смыл кровь с ран, чтобы осмотреть их.
— Сколько примерно ударов? — спросил Цзян Чэн.
— Около пятидесяти. — Лань Сичень перевернул труп на спину. — На спине есть тоже. Не все удары прошли насквозь.
Лань Сичень тяжело вздохнул.
Вэй Усянь сидел чуть в отдалении и жевал сушеную локву. Цзян Чэн скривился.
— Как ты можешь что-то есть сейчас?
Вэй Усянь с деланной растерянностью замер с локвой в руке.
— А что?
Цзян Чэн махнул рукой: бесполезно. Лань Ванцзи просматривал какие-то бумаги и молчал. Цзян Чэн нашел скальпель среди разложенных инструментов и подал его Лань Сиченю. Тот взял скальпель и тяжело вздохнул.
— Я могу сделать это вместо тебя, — сказал Цзян Чэн.
Лань Сичень покачал головой.
— Нет. Я справлюсь. Не люблю делать вскрытие, но что поделаешь.
— Ты больше любишь механизмы. Или камешки, — усмехнулся Вэй Усянь.
Цзян Чэн нахмурился. Тут вошла Вэнь Цин с прозрачной колбой в руках, в которой плавало что-то лохматое. Она внимательно оценила обстановку: хмурого Цзян Чэна, Вэй Усяня, что-то меланхолично жующего, Лань Ванцзи, тихо листающего какую-то папку, и застывшего в горестной позе, со скальпелем в руке, Лань Сиченя.
— Всё ясно, — вздохнула она и подошла к Лань Сиченю: — Дай сюда. Сама сделаю. Я лекарь, видела и не такое.
Лань Сичень покорно отдал скальпель и отошел в сторону. Вэй Усянь хихикнул и тут же закашлялся, подавившись локвой. Цзян Чэн приблизился и сильно ударил ему по загривку. Вэй Усянь охнул и запричитал, потирая ушибленную спину.
— Как-нибудь бы само прошло, — сказал он, сузив глаза, — без твоего «лечения».
— Всегда пожалуйста, — пожал плечами Цзян Чэн.
Вэнь Цин сделала пару точных разрезов. Все вытянули головы, как стая гусей, и следили за каждым ее движением. Цзян Чэн оглянулся.
— А вообще, что вы здесь все забыли толпой?
— А что? — спросил Вэй Усянь, облизывая пальцы.
Цзян Чэн старался не смотреть на него.
— Как тебе сказать… — проговорил он задушенно, — Есть еще театр. Свидетели. Бери Лань Чжаня и идите.
Вэй Усянь слез со стула и отряхнул руки. Лань Сичень зажег ароматную палочку благовония.
— Я ждал, когда ты мне прикажешь, — заявил Вэй Усянь с нахальной улыбкой.
Цзян Чэн скривился.
Лань Ванцзи с шумом захлопнул папку.
— Это не первое убийство, — сказал он, вставая.
Все обернулись к нему в удивлении.
— Двадцать лет назад было похожее, — продолжил он, — Если получится… Нужно попытаться понять каким клинком сделаны удары.
— Фамильный клинок, имеешь в виду? — спросил Лань Сичень, догадавшись.
— Или фамильные, — согласно кивнул он.
Лезвие каждого фамильного клинка индивидуально. Особенно если род богатый и древний. Клинки передаются из поколения в поколение. Рисунок на лезвии несет в себе историю рода. Найдя клинок, можно понять чьему роду он принадлежит. И тогда можно понять, кто убийца.
— Тогда я все равно не понимаю, почему Префектория скинула это дело нам, — задумчиво проговорил Цзян Чэн, — Если это сделал человек.
— Ран слишком много, — сказал Вэй Усянь, — Было бы одна-две, они бы и сами справились. А тут… Как будто толпой накинулись.
— Ну так если и накинулись? Толпой?
— Как ты себе это представляешь? Угол ударов.
— Вэй Ин прав. Угол ударов, — произнес Лань Сичень.
— Сверху, сразу несколько мечей. Либо кто-то очень высокий. Либо… — ответила Вэнь Цин, окуная руки в воду в лохани.
— Либо кто-то пустил мечи по воздуху, — кивнул Вэй Усянь.
***
Гримерная воняла потом, лежалыми тканями, крысами и красками. Особый клей варили для париков. Он тоже пах своим специфическим запахом. А еще — множество ароматических масел. Часто между спектаклями актеры не успевали вымыться. Масла и сухие ароматические композиции выручали.
Завядший, сморщенный, как будто состарившийся букет чайных роз на одном из столов выглядел одиноко.
— Это Чэн Диюя, — сказала Чжао Фэн, работница сцены.
В послеобеденный час театр был пуст, безмолвен. Солнце растворялось в покрашенных охрой стенах. Большие окна давали много света, и свет бегал от зеркала к зеркалу, от большого к малому и наоборот. Вэй Усянь считал солнечных зайчиков на потолке. В большом помещении располагалась мебель красного дерева — тумбы, кушетки, стулья, туалетные столики. Всё очень дорогое. Большое трюмо — тоже Чэн Диюя.
— Память о нем принадлежит опере. — пожала Чжао Фэн плечами. — Он сам принадлежал опере, до последнего вздоха. А опера — принадлежала ему.
— Но ведь его имя больше не упоминается?
— Его помнят и знают все актеры. Даже через пятьдесят лет после смерти.
Вэй Усянь подошел к трюмо и вазе с розами на нем. Дотронулся до розы — под пальцами лепестки рассыпались в пудру.