К заросшему глубокому карьеру, в котором когда-то добывали глину, мы выскочили как-то внезапно. Клим, конечно, высказался на тему, что «подошло бы языческое капище», но в нашем положении так рисковать точно не следовало.
На дне карьера, среди пластов отработанной глины, было то ли болотце, то ли озерцо. Костер на берегу мы зажгли сразу же как остановились.
— А не сбежит? — осведомился Алик, осторожно вытряхивая из рюкзака сверток-мопсика.
— А вот сейчас увидим, — отозвалась я и на всякий случай перекрестилась.
Освобожденный от веревок мопсик смерил меня лютым взглядом. Продемонстрировал было бездонную глотку — я отреагировала вполголоса: «Вах, баюс-баюс» (после сцены на кладбище мопсики мне были уже побоку). Визгливо рыча, покосился красными глазками на Алика.
— Криптовато, — сказал тот и поблестел очочками заинтересованно.
Зато вот Клим попятился. Он-то, конечно, помнил свою роль, но балансировать на грани «сейчас жахну» — это вам не камешки по Ладоге пускать.
— Кирие, я помню твой план и твои выкладки… — мопсик медленно наступал, попыхивая хвостом-драконом, — но хочу напомнить, что у меня нет вашей защи…
Тут мопсик подобрался для прыжка на бывшего хозяина и пропустил мой разбег. То есть, в конце-то он как раз повернул голову, но времени у него оставалось — выпучить до предела красны глазки, оценить мой кроссовок и потом с недоуменным «и-у-у-у-у-у-у-у-у!» унестись в сторону карьера.
— Хорошо пошел, — хищно сказала я, оценивая огненный след в воздухе. Из карьера донесся плеск, который показывал, что цель поражена. И многолетние детские гоняния в футбол во дворе с пацанами не прошли для меня даром. — А вот сейчас увидим — сбежит или нет.
— Может, он после такого вообще сразу к себе провалится, — усомнился Алик.
— Ну, он общался с Гераклом, — признался Клим, тихонько хихикая. — Хотя тот, конечно, до такого не додумался…
А жаль. Видок у вернувшегося через минутку Цербера был тем еще: тина, водоросли, обертка от конфеты на спине, яростно горящие глазки. Так могла бы выглядеть восставшая из ада Муму, явившаяся к Герасиму, чтобы предъявить жесткие претензии.
Жесткие претензии мопсик собирался предъявлять мне. Возможно, даже вводить против меня какие-то античные санкции. Вот только Алик зря собирался заступать меня со своей битой, которую он зачем-то прихватил.
Во-первых, все равно не заступит. Во-вторых — в груди с ночи так и пылает словно выжженное изнутри чем-то светлым «Не бойтесь!»
— Значит так, — сказала я Церберу вполголоса. — Кое-кто сказал, что ты вроде бы должен нас понимать. Значит, в лучшем случае ты сейчас возвращаешься к себе. В худшем случае тебе будет очень плохо.
В ответ последовал оперативный бросок к горлу. Ожидаемо — не к моему горлу (мопсик оказался не таким идиотом, чтобы бросаться на шею, чуть ниже которой висит знак Его). К горлу Клима — в попытке продолжить то, что начато.
Попытка оказалась пресеченной ударом биты. Удар у Алика оказался не поставленным, но координаты точными: Цербер улетел прямиком в костер.
Но и оттуда вернулся, окончательно приобретя сходство с собачкой, которую не до конца приготовили в корейском ресторане.
Мои надежды на то, что подземка (карьер) или огонь возьмут верх как родная стихия, и Цербера таки перетянет в другой мир, не оправдывались. После еще двух полетов в карьер и нескольких — в костер, у меня начала побаливать нога, а мопсик оставил попытки броситься на Клима. Но зато теперь уселся неподалеку и ехидно ощерился бездонной пастью. Вроде как — ага, давайте, пинайте, со мной так давно не играли. А оставшееся время я за вами похожу. Покушаю резиновых покрышек и конечностей беззащитных людей. Попутно расшатаю Клима хотя бы до половины Аида.
— Ну, так, — сказала я, отдуваясь. Мопсик только что начертил в воздухе устало-низкую траекторию. — Я-то надеялась, что придется без крайних жестоких мер. Но, видимо, не получится.
— А я-то думал, ты вроде как… за милосердие по отношению к животным, — опасливо вставил Алик, разминая кисть.
— Точно, — кивнула я. — Это и было милосердие.
Потом прокашлялась, и вернувшийся в очередной раз из карьера Цербер обнаружил на моем лице бескрайность Любви, ему лично предназначавшуюся.
Бескрайность мопсику не понравилась.
— Ну, вот теперь я убедилась, что это самая-самая лучшая для меня собачка, — пропела я в той степени сладости голоса, которую обычно слышала от сюсюкающих мамаш на детской площадке. — Ну, иди ко мне, мой маленький, мы с тобой теперь никогда на расстанемся…
Цербер подумал и попятился. На морде белого мопсика проступило явственное «НАФИГ».
— Ути, какой ты миленький, а какой у нас хвостичек, — продолжала я, отважно борясь с собственной ненавистью к сюсюканью. — А какое у нас пузичко, какие у нас лапки ушки, как хочется потискать… А кто у нас хочет косточку? Цербя хочет.
Судя по взгляду активно отступающей от меня твари — ей таки хотелось поглодать косточку, но мою берцовую.
Из-за спины донесся звук тихо упавшего куда-то Аида. А потом захлебывающийся ржач и тихое «Цербя!»
Противник был деморализован и подавлен, но не уничтожен окончательно, и потому я продолжала давить:
— Мы поставим тебе самую красивую мисочку, будем кормить тебя овсяночкой, — от слова «Геркулес» пришлось воздержаться из-за подозрения, что в таком случае овсяночка пойдет на ура, — Купим тебе самый лучший ошейничек, каждый день будем с тобой гулять в парке… дважды… ой, а в парке так много людей, так много симпатичных детишечек, которые тоже хотят играть с собачкой!
У собачки задергался красный глазик. В тщетных попытках обрести спасение у мужской части экспедиции, мопсик обернулся…
— Ой, а я всегда обожал собак, — пропел Алик, — можно погладить?
— И, конечно, мы его переименуем, — нежно подключился Климушка (сквозь нежность послышались интонации опытного палача). — Можно назвать его Росинкой, или Пельмешком, или Гулькой…
На морде у Цербера нарисовалось немое «За что?!» Нужно было дожимать ситуацию.
— И, конечно, я буду тебе петь перед сном, — выдохнула я, набрала в легкие побольше воздуха и завела: «Спи моя радость, усни…»
Вообще, мой голос мог бы неплохо презентоваться на Евровидении — если бы мы захотели уничтожить Евровидение. В детстве он был источником лютого ужаса соседей, которые честно считали, что у нас кого-то убивают (регулярно). Учительница пения, подозреваю, до сих пор слышит «Кузнечика» в моем исполнении в не самых своих лучших снах.
Оказалось, что существо из подземного мира к отсутствию у меня слуха тоже оказалось неподготовленным: Цербер как-то странно заметался, сперва попытался прикинуться мертвым, понял, что не прокатит и с воем сиганул в костер.
Взметнулись искры. Костер втянуло в землю, оставив внушительную воронку, как от снаряда. Подземное чудовище явно понесло в свой мир вести о том, что сюда соваться не надо, тут еще страшнее.
— И это я еще до «Отче наш» не дошла, — выдохнула я и развернулась к явственно дезориентированным Климу и Алику. — Что смотрите? Это была моя темная сторона!
— Желал бы я услышать твое соревнование с нетрезвым Посейдоном! — потрясенно выдохнул Клим.
— А мне понравилось, — мужественно заявил Алик, с уверенностью мыши, влюбившейся в кактус.
Время было за глобальными решениями.
Комментарий к Бескрайняя нежность и немного футбола
Стратий - воинственный. Алик настолько достал Аида, что тот уважительно называет его… ну, вот так.
========== Об очень античных способах путешествовать ==========
Кто-о хотел движухи? Во-от она, началась. Подползаем к финальному недоэкшну, а в следующей главе - неканоничная Персефона!
Глобальное, как ему и полагается, подкралось из кустов и пнуло в печень.
- А почему бы нам все и не усложнить? – спросила я и начала рыться в своей сумочке. За моими жестами наблюдали со скупым недоверием. Когда на стол в лачужке Алика брякнулся тот самый бронзовый жертвенный нож – Климушка поднялся и дальновидно умотал в угол.
- Кирие, я надеюсь, что ты не в этом смысле, - заявил он уже из угла, потом вспомнил расправу над Цербером и бодро закончил: - Ты хотя бы дашь мне пару часов форы?
Я в ответ хмыкнула и достала из сумки основательно забытый мною флакон. Полученный от Гермия, с мутной взвесью.
- Голос оракула, вроде как, - доложила я общественности. – Поскольку твоего быстрого перехода в новую религию упорно не наблюдается – предлагаю открыть и послушать.
- А, собственно, почему ты раньше… - начал порядком удивлённый Клим.
- Память девичья, - отрезала я в ответ. Нет, в самом деле, не рассказывать же ему, что встреча с богом подземки, пускающим камешки по волнам Ладоги, слегка выбила меня из колеи. Как и все последующее, включая злобных мопсиков (теперь уже – злобных пнутых мопсиков).
- Ачивки, - вмешался наставительный Алик, - нужно юзать сразу.
На него я цыкнула. Потом протянула флакон Климу, но с усмешкой покачал пальцем – мол, но-но, не надобно нам ничего античного. И вообще, решение на мне, вроде как на хранителе бывшего царя подземного мира.
- Ладно, - сказала я сурово. – Алик, ежели оттуда чего не то вылезет – контролируй и…
Что должен был делать Алик в том случае, если бы из флакона выплыл какой-нибудь античный джинн – я не стала уточнять. Наверное, совершить абстрактно-непонятное геройство.
Крышка оказалась пригнанной плотно и залитой какой-то ароматной смолой, так что мне пришлось над нею попотеть.
Само собой разумеется, что из флакона все вылезло не то и не так.
Голоса не было. Была туманная дымка, из которой проступали неспешные символы.
Змея свилась в кольцо, кусает собственный хвост, вырастает из дымки алтарь… на алтарь брызжет серебристая жидкость, превращается в кровь, алтарь обращается в прах… раскатываются гранатовые зерна, пачкая землю алым соком.
После блеснули запоздалым осенним золотом волосы, и раздался мерный голос. Он нараспев произнес одну лишь непонятную фразу, просительно, надрывно, тихо. Но, судя по дернувшемуся лицу Клима, эта фраза ударила в него молнией.
Потом все смолкло, только качался гранат на столике. Тот самый гранат, который мы пока так и не придумали, куда пристроить.
Клим смотрел на него неподвижным, тяжелым взглядом. Я смотрела на Клима. И чувствовала себя Иванушкой-дурачком, который только что спалил лягушиную шкурку.
- Это разве оракул был? – проявил некоторое понимание ситуации Алик.
Клим (Аид?) пожал плечами так, будто его это мало интересовало. Поправил шторку на окне, подошел из угла.
- Вроде как, - ответил он с подобием спокойствия. – Тень прорицания мертвого предсказателя. О том, что я смогу отречься от бессмертия. На том же месте, где вышел за пределы.
- А не мог соврать? – продолжил Алик.
- Да вообще-то, мертвые в этом деле ограничены. Думаю, мне придется вернуться на родину, кирие. Если мы, конечно, хотим, чтобы все это закончилось.
- Да неужели, - сказала я и вперилась в собеседника подозрительным взглядом.
Он посмотрел мне в глаза своими – древними, чуть прищуренными, тем взглядом, который не прочитать.
- Не могу сказать, что меня самого это радует: все же там… больше искушения. Больше… памяти. Но с самого начала ясно было, что иначе не…
- А как это сделать? – перебила я. – Ну, как тебе отречься?
Он потер подбородок и поежился.
- Думаю, что есть один обряд, - пробормотал, - Сложный и древний, но есть, вот только к нему нельзя приступать, не будучи готовым окончательно…
- А ты, стало быть, готов?!
- Нет, - честно ответили мне, - но ведь если на нас напустят еще кого-то – будет только хуже! И в конце концов, в Греции же столько православных храмов…
Как я не закатила глаза – не знаю, наверное, чудом.
- А это, - подал голос Алик, - ты это… как ты туда, до Греции-то? Вроде как скастуешь портальное заклинание? Материализуешь крылья? Или призовешь мощь некромагии? Или…
- Ну, для начала куплю билеты, - отозвался Клим и почесал нос. – Что?! Виза у меня в паспорте есть – поддельная, конечно, но пока проходит. Стратий, ты же не ожидал, что я вызову подземную колесницу и буду разъезжать по небу с риском столкнуться с самолетами?!
- Не хотел бы я… это увидеть… - признался Алик, явственно вообразивший себе лошадей, с демоническим ржанием идущих на таран «Боинга». В стиле «камикадзе».
- «Земля, это борт ноль семь, в нас только что врезалась лошадь», - подсуфлировала я мрачно. – Значит так. Я с тобой.
Клим сощурился оценивающе, но потом кивнул с видом «я так и знал». Ну да, кто его еще будет ограждать от неадекватных подземных порождений.
- Значит, нужны будут билеты для тебя, виза для тебя… и помни, кирие, с собой мы берем минимум вещей. Документы, деньги, разговорник…
- Разговорник?! – возмутилась я. – Это же Греция, а ты, предположительно, разговариваешь на всех языках!
- На всех, - уточнил Климушка, - и на древнегреческом. Ну, кто бы мог подумать, что язык так изменится. В общем, мои высказывания там звучат примерно как «О доблестный страж, возглаголь же, где могу я отыскать галеру…»
- Разговорник, - тут же согласилась я и заметила, что гостенек поднялся. – А ты это куда?
- На добычу, - коротко обозначил Клим и слегка подрастерял энтузиазм под моим негодующим взглядом. – Кирие, ты же не хочешь сама оплачивать билеты до Греции?!
- А если твои родственники опять… - начал было Алик, но Клим только подмигнул ему с тем самым лукавым видом, который меня неистово бесил.
- Думаю, пока они ничего не предпримут. Могу поспорить, отфутболенный Цербер их озадачил. Я вернусь скоро, кирие, не нужно тревожиться. Авио!*
Он махнул на прощание уже от дверей и исчез, заверив, что провожать его тоже не надо.
Мы посидели молча. Я пыталась собрать мысли и выстроить во что-то стандартно-технарское. Алик, предположительно, паниковал, оставшись со мной наедине.
Однако разговор начал мужественно и даже вроде как четко.
- В общем так, - сказал он и тоже поднялся, - я тебя с этим психом никуда одну не пущу.
Я подняла глаза и посмотрела хмуро. Алик засопел и не сдался.
- Если надо, билеты я куплю сам. У меня еще дедушкино наследство…
- Ревнуешь? – спросила я вяло.
Алик сделал такое движение, будто хотел убежать к любимому компу. Но пресек себя и засопел еще сердитее.
- При чем тут это?
- Ага, конечно, - сказала я уже сердито. – Как может бывший античный бог сравниться с геймерской неотразимостью.
Если бы в Питере все еще рулила Афродита, то она сделала бы сейчас жест «рука-лицо». А ее сынок со стрелами при виде меня попросту суициднул бы.
- Да ну ее в пень, античность вместе с неотразимостью! – зашипел Алик, в отчаянии срывая очки и начиная поедать дужку. – Я же… я же за тебя волнуюсь. Он же непонятно куда тебя затащит со своими недомолвками. Он же соврет – и не увидишь, да и вообще у меня такое ощущение, что он врет постоянно!
- Да, - сказала я и вдруг почувствовала две вещи. Первое – внезапное и глубокое уважение к Алику, из которого постоянные стрелялки таки не вытряхнули умения видеть. Второе – камень в желудке. Тяжелый, покрытый изморозью камень.
Потому что вот она – недостающая деталька в мозаике, которую я пытаюсь выстроить. То, чего не хватало мне после того, как я открыла этот флакон.
Он лгал нам, спокойно и приветливо. Естественно, будто дыша. Не думая о том, что ложь – вообще-то, тоже грех. Глядя в глаза, забалтывая какими-то мелочами о визах, колесницах, разговорниках…
А в это время уже знал, что будет делать. Принял решение в момент, как только…
Я вспомнила голос в конце послания, дрогнувшее лицо Клима, золотистые кудри, похожие на приувядшее золото кленов в октябре.
- Алик, - бедняга подпрыгнул, глядя на мое переменившееся лицо. – Когда он тебе все объяснял… он тебя не спрашивал… про эту? Которая…
Я кивнула на гранат, будто боясь накликать. В голове включился безумный метроном – тик-так, тик-так…