— А-а мне теперь…
— К стене, — выдохнул Аид как-то очень устало, бесцветно. — Идем, сейчас. Прижмись.
Стена у церквушки была вполне себе обычная. Холодная, покрашенная желтой краской — самое то для храма на окраине. Клим стал рядом со мной, и я увидела, как дергается его лицо и что-то шепчут губы — только не могла разобрать, что там по-гречески, молитвы, ругательства или все вперемешку.
Мопсик затормозил и недовольно уставился на нас, опасливо — на стену. Выпученные, водянисто-красные глазенки, потешные складочки у шеи, короткие лапки, кажется — за поводок и какой-нибудь… писательнице детективной в семью, да.
Бампер джипа сноровисто исчезал в глотке. Думаю, там бы хватило места еще на пару автоколонн. Мотался коротенький хвостик-дракошка: злобно попыхивал огнем.
Цербер неторопливо скребнул лапкой (на асфальте остался такой след, будто взрезали). Открыл жуткую пасть в ехидном ощере — закапал дорожку слюной, разъевшей асфальт. И неспешно, с чувством выполненного долга пошагал к тротуару, громко принюхиваясь по пути. На тротуаре-то, кстати, как раз скопилась изрядная толпа — видно, глазеть на тот самый джип…
— А-а… — застонал прижатый к стене Аид. — Я даже выругаться в таком положении не могу. Кирие — я пошел, а ты… ну, не знаю, думай. Лопату найди. Или еще что-нибудь.
— Ку-куда пошел? — печально вякнула я. — За-зачем?
— Пошел, пока он не начал убивать. Вот так, — в полусотне метров от нас белый мопс непринужденно целиком зажевал урну. — Попытаюсь договориться, а если не получится…
— Тогда искать лопату?
— Тогда бежать в храм. И не выходить. Слышишь? Если увидишь, что я… что меня… — лицо его болезненно передернулось. — Беги внутрь и не выходи.
И отошел от стены, а я только и успела заметить — что у него почему-то красные, как от ожога ладони. Вот спросить не успела: если его – что? Убьют? Так он же бессмертный? Съедят? А эта скотина вообще может съесть бессмерт… ой, ей.
Мопс, который уже собирался было прихватить за ногу наукообразного дядечку с портфелем, покрутил башкой, выцелил Аида и двинулся навстречу. Неспешно. С видом, который уж никак нельзя применить для свидания с любимым хозяином.
Вид очень подходил для удаления чьих-либо конечностей.
А Клима колотила явственная дрожь. Похоже, он не врал насчет трусоватости-то.
— Ст-стой, — он говорил почему-то не по-гречески, по-русски, — стой. Фу. Ну, ты же помнишь, кто твой…
Я только ойкнула: внушительные клыки сомкнулись в сантиметре от рукава моего гостя, Аид шарахнулся в сторону, а Цербер радостно приземлился на лапы, выцеливая — как бы получше прыгнуть в следующий раз.
Прыжок — рывок… трофеем мопса оказался кусок рукава, зато Аид теперь оказался лицом ко мне и прохрипел: — Кирие… или ты оправдаешь звание моего хранителя… или тут сейчас начнется…
Я уже рылась в сумочке (здоровой, вмещающей в себя при необходимости батон, пакет молока и полкило халвы — проверено), лихорадочно отбрасывая какие-то квитанции, ручки, пакеты на всякий случай…
Он ведь не собирается его убивать, — подумала я после очередного прыжка. Даже в горло ему вцепляться не собирается, и тогда — почему Аида так шатает каждый раз (вот он уже чуть не упал!), почему он так старательно пятится от бешеного мопсика, почему подрагивает земля и вокруг холодеет, холодеет…
Прыг. Клац. Скррр… Опять похоже на сценку на кладбище, там-то Клим тоже вел себя ну просто слишком тихо, как будто кого-то боялся разбудить…
Или что-то.
— А! Архи’дия бле’! * — завопила я при внезапном понимании, бросила поиски, ухватила сумочку наперевес и начала брать разгон а-ля средневековое таранное орудие.
— В храм! — прохрипел Аид, опускаясь все же на колени после очередного броска (кажется, Цербер чуть-чуть тронул его лапками, а гостенька шатнуло изрядно). — Поздно…
— Боржоми пить поздно, когда почки отвалились! — гаркнула я, подскакивая к нему. — Службу очистки вызывали?!
Я врала и бодрилась: я видела, как недоуменно и радостно облизнулся Цербер сначала на сумочку, потом на меня — как ценный гарнир. Я видела оплавленные трещины асфальта, которые расходятся из-под дрожащих пальцев моего безобидного гостенька, пускавшего камешки по воде Ладоги.
Я знала, что ничего не сделаю со своей двухлетней сумочкой, но уж если в сумке нет топора, которым можно оглоушить тартарскую тварь — что уж тут поделаешь?!
— Таки ви готови, шо вас будут бить? — с неуместным одесским акцентом поинтересовалась я, выходя вперед и размахивая сумочкой как, ну, не знаю, очень большим нунчаки.
— Хргрррр, — энтузиастически прозвучало в ответ. Белый мопс неотвратимо пошел на сближение.
«Господи, — подумалось мне, пока я заслоняла одной рукой горло, а другой прицеливалась, — хоть бы мне раз вдарить по черепу этой твари, пока она меня не употребила!»
Но тут я увидела, что Цербер, кажется, целится не в сумку и даже не в мое горло, а скорее мне в ноги, в смысле, в мои замечательные, недавно купленные ботинки, удобные, непромокаемые, специально для Питера и…
— ФУ, СКОТИНА!!!
Смолкли гудки машин. С ближайшего дерева сорвалась и в панике улетела куда-то стая ворон. Думаю, что в ближайшей паре кварталов все собаки выпустили из челюстей то, что там держали.
Громко упал кто-то в толпе зевак.
Позади раздалось что-то похожее на «Прям как Гера!»
Цербер выпучил водянистые глазки и озадаченно присел. Потом посмотрел в глаза мне и, кажется, обернулся двумя призрачными головами, ища пути отхода.
— Жрать захотел, Тифоново отродье? — спросила я, подходя поближе. — Сейчас накормлю та-ак…
Цербер вяло клацнул челюстями на мой показанный ему кулак, потом попытался раскрыть рот еще — и вдруг попятился с повизгиванием.
— Никогда! Не покушайся! На мою! Обувь!
Сумочка по голове мопсика все же прогулялась, но он и не думал обращать внимание. Видимо, просчитав что-то и решив, что уйти огородами ему не дадут, тартарский пес взвыл и притворился, что удар сумочкой был смертельным.
Бякнулся на бок, потом на спину и задрал все четыре ноги.
Отброшен был даже дракон, выпустивший последнюю струйку пара.
— Обувь? — выдавили позади меня.
Состояние слепого бешенства схлынуло. Я рассеянно посмотрела на фантомно мертвого Цербера и пошарила в сумочке.
— А-а… с детства. У соседей был овчар, так он мне сандалики обгрыз. Любимые сандалики были, — я подумала и добавила мрачно: — А овчар был вроде как злой… был. Ну, и с тех пор…, а чего это он?
Аид выглядел уже получше и повеселее: стоял, его даже не качало, только вот рукава ветровки были как-то подозрительно обожжены.
— Смертные полны таких сюрпризов, кирие… скажи, на тебе ведь есть… Его знак?
— Ну… — я покосилась на мамин подарочный крестик, выскочивший из-под фуфайки в пылу беготни. – А, да, точно…
— Уи-и-и-и, — жалобно выдал Цербер, помирая на порядок больше прежнего. Я покосилась с опаской.
— Не тронет, — сказал Клим, усмехаясь. — Тебя защищают. Да, начинаю понимать, почему… Послушай, его нужно связать чем-то. И отправить куда-нибудь под присмотр: здесь оставлять опасно. У тебя ведь есть та веревка от Гермия?
— Ну да, — я вытащила небольшой моток, словно спряденный из чьих-то мягких волос. — А ее разве хватит?
Однако, хватило. Мопсика, который не рисковал даже разевать пасть и только косился опасливо и капал слюной, как Чужой, я упаковала как гусеницу. Место расположения зубов и бездонной бездны я фиксировала особенно тщательно, и через минут десять из кокона с вялой ненавистью смотрела только пара водянистых глазок.
Аид помогал держать узлы, но в целом старался держаться подальше.
— Нельзя приказывать, — вполголоса заговорила я. — Нельзя призывать свои силы, нельзя управлять мертвыми, быть поблизости от всего олимпийского или подземного. Убивать смертных тебе тоже нельзя. Что случится иначе?
Я поймала в серо-зеленых глазах неприятный отблеск пожара. Давнего и вечного пожара, жуткого, как вечно полыхающий вулкан.
— Нельзя управлять подземным миром и не… нахвататься, — он поморщился, - тот, другой, который может прийти… неприятен. Это возврат… к ним. Еще одно предательство. Отречение от того, к чему иду.
Наверное, я бы поняла, о чем это он. Полностью и с подробностями.
Но в данный момент меня волновало — куда это мы денем кокон ненависти, моргающий из веревки алыми глазиками.
— Слушай, Клим… — я решила больше не называть его Аидом, — а как он у тебя врата охранял?!
— Люто, — немного подумав, ответил бывший божок. — Тени сначала веселились… первые мгновения, помнится. Потом уже только бежали. Несмотря на то, что тени.
Потом возвел глаза к небу, вспоминая, и хихикнул:
— Но и это пустяки, кирие. А вот выражение лица Геракла, когда он понял, с кем ему придется бороться… — он посмотрел на мое лицо, пожал плечами и пояснил: - Ну, первые два часа этот герой вообще пытался Цербера найти…
Комментарий к Собачьи нежности
* нецензурно бранится, перевод затруднен
** аффтор в курсе, что в античности не было белых мопсиков. Но Тифон и Ехидна чего только ужасного не породили, так что…
========== Ангел без чина ==========
Проходная главка с кучей недоговоренностей, прощения просим. В следующей — предупреждаю: много разговоров-пояснений и христианской философии. Зато выяснится, как Аида угораздило, собственно)
Из нового: в Жжшечке будут выкладываться иллюстрации к этому и другим фикам, а также к роману, заходите смотреть http://steeless.livejournal.com/
Дела, вроде как, начинали понемногу налаживаться, но налаживались как-то криво и страшновато. По-античному.
Мы сидели на скамейке и опять ожидали автобуса.
Из рук у меня торчал спеленутый веревкой и засунутый в пакет трехголовый мопсик, издающий задушенные, но жуткие звуки.
Я была мрачна, мопсик зол, Клим веселился, прохожие ненавидели нас за издевательство над собакой.
Куда ехать — мы не имели понятия. Потому что оставлять мопсика где-нибудь здесь, даже в связанном состоянии — было бы все равно что…
— Ты читала про ящик Пандоры? — малорадостно осведомился у меня Клим.
Я читала. И еще мне как-то сильно не хотелось выпускать вот это у себя в квартире. Я и так-то недолюбливаю собак, а особенно мопсов, а особенно мопсов с ядовитой слюной, адски горящими глазами и пропастью в брюхе.
— Этот твой котел, — сердито сказала я, — он слабеет, что ли?
Клим старался ко мне особенно близко не придвигаться. И не заглядывать в пакетик, откуда слышалось подозрительное «Гррр». Переговариваться приходилось почти через всю скамейку и под взглядами жаждущих собачьей свободы прохожих.
— А? — отозвался задумчивый Клим. — Наверное. А может быть, чудовищам проходить легче. Они же все-таки не боги. Может, их не выбрасывает обратно.
— Здорово, — сказала я упавшим тоном, — то есть, нам на голову того и гляди скинут Ехидну, Химеру, Медузу…
— Не-е, они же мертвые, — не согласился бывший глава античной подземки. Потом подумал и тоже понизил тон: — Вот Ламию или Эмпузу могут. Или какую-нибудь из гидр. Или…
На скамейку между нами уселся средних лет мужчинка малость бомжеватой наружности. Устало ссутулился, уткнул лицо в ладони. Я почему-то обрадовалась: не надо было слушать, кого нам еще могут подбросить из золотого века мифологии.
Радость длилась недолго: Аид замолкать и не подумал.
— Ну, с таким хранителем мне-то особенно ничего не грозит. Я скорее беспокоюсь за… случайные жертвы: не у всех может быть твоя защита…
— Защита?! — вскипела я. — Крестик?! Слушай, Климушка, если ты принимаешь меня за по ошибке не постриженную в монахини высокодуховную особу — то заруби себе на носу: это не так! И… и даже это — это подарок! И верующей я себя назвать не могу, так что…
Мужичок как-то странно хмыкнул в ладони (я его понимаю — такой разговор…). Клим по другую сторону скамейки вздохнул.
— Не сбрасывай со счетов пути провидения, кирие. Здесь все делается не только по нашей воле. Как мне называть тебя теперь, ангел?
Он произнес это почти без перехода, ровным и дружелюбным голосом, но у меня что-то похолодало внутри, когда я увидела, как мужчинка по соседству распрямился, потер ладонями усталое лицо со щетиной трехдневной давности, и ответил тихо:
— Настолько ли уж важны имена? Можешь звать предателем. Перебежчиком. Нерадивым слугой, перешедшим на сторону врага. Трусом.
— Это вообще-то обо мне, — заметил Клим негромко. Помолчал, добавил: — Ты не сменил цвет крыльев.
— Не на земле. Меняю, когда дома.
— Дома?
Уголок губ тихо приподнялся, подтверждая: ага, дома. Где-то дома.
Я соображала в этом разговоре очень мало, но на всякий случай держала мопсика изо всех сил. Да он и не вырывался. По-моему, он прикинулся безвременно почившим в объятиях веревки.
Я осторожненько, искоса рассматривала профиль человека на скамейке. Он был не очень-то ангельским, этот профиль. Тонкое, преждевременно состарившееся лицо, щетина, усталый прищур глаз, наползающие на лоб светлые пряди, густо разбавленные пепельной сединой. Да и если в целом посмотреть — плащ потрепанный, джинсы потерты, кеды какие-то забавные, ярко-зеленые и с надписями. И футляр — то ли для скрипки, то ли для инструмента поуже. То ли уличный музыкант, то ли обедневший преподаватель…
— Я… искал тебя. Ты явился поэтому?
— Вестники не бывают бывшими. Они бывают — чьими-то. Как и голоса. Я вестник и голос, как прежде. Спрашивай.
Голос Клима — Аида — был странным. Он как-то скомкался и упал до трепетного, тревожного шепота.
— Это… возможно?
— Да.
— А… остальные?
— Да.
— Все, кто хотел?
— Все, кто не свернул с намеченного пути.
Клим молчал еще три секунды, потом прошептал:
— Что нужно сделать?
Ангел — хотя есть у меня нехорошие подозрения на этот счет — повернулся так, чтобы посмотреть на моего гостенька. Почему-то мне показалось — это был довольно однозначный взгляд. Что-то вроде: «Ну, ты вообще-то и без того в курсе. Или притворяешься?»
— Закрыть ее, — тут же сказал Клим, - да, я уже понял. Всё? Нет, конечно, не все. Не закрыть, запечатать навеки. У меня не получится. Я не знаю, как. И даже если я только подойду к разлому…
— Что случится тогда?
— Ты знаешь. Хотя нет, ты же, наверное, уже не знаешь. Ты скажешь — все равно все по воле Его…
Вестник пожал плечами.
— Не забывай о собственной воле. Есть очень малое из того, что не мог бы человек — и не могла бы его вера.
— Но я не человек. И понятия не имею — как… хоть ненадолго… Хоть ненадолго.
Он замолчал. Чей-то там вестник вернул голову в прежнее положение. Теперь он опять рассматривал проезжую часть. Мне до зуда и одури хотелось вмешаться, но держало что-то. Всяко уж понадежнее веревок, которыми я спеленала мопсика.
Клим потирал лоб, пару раз порывался спросить что-то — и обрывал себя. Будто у этого его старого знакомого был лимитированный запас фраз. Или будто знакомый был джинном, выполняющим только три желания.
Тогда вестник заговорил сам, чуть приподняв футляр и указывая влево.
— Хоспис. Один из местных. Скажи, когда ты искал меня возле больниц — ты заходил внутрь? Если бы зашел — ты увидел бы: они не стали меньше плакать и меньше кричать. И их родные не стали горевать меньше. Скажи, переменилось ли что-то за века? Они пугают этим детей. Проклинают разлуку. Просят пощады. Моего имени нет в их книгах, и лица не изображают на фресках. Впрочем, вестнику не по чину.
— Тогда в чем разница? Есть ли разница?
— Во мне, — просто сказал ангел и уселся на скамейке, поудобнее, прошуршав невидимыми крыльями. — Не слепое орудие. Не острие рока. Проводник и ключ. А тебе ли не знать, что ключ, который запирает двери, может ее и открыть? Или…
— Я понял, — тихо откликнулись с другой стороны скамейки. Устало как-то. Дальше зазвучала уже греческая речь — от души надеюсь, что не ругательства. А то ведь нахватаюсь, буду мопсиков пугать. Или кого они там нам еще подкинут, из античности. — Спасибо за подсказку. Поведаешь нам что-нибудь на прощание? Из секретов своей новой стороны?