Чем больше комнат оставалось позади, тем сильнее мне хотелось заупрямиться, застучать ногами по начищенному полу и прекратить нежеланную экскурсию. Эти эмоции я списывала на разыгравшееся воображение, подпитываемое раскатами грома (после каждого сердце уходило в пятки) и предыдущими теориями о «живом» доме, подглядывающем за мной.
Майкл оставил меня в полупустой комнате, которую, как он мне с гордостью сообщил, присвоил себе.
Односпальная кровать и вентилятор, гоняющий горячие потоки воздуха, заставили меня поежиться и одернуть, как и прежде, платье. На плечах выступила испарина, принятая мною поначалу за непросохшие дождевые капли. Майкл пожаловался на духоту, а я едва сдерживалась, чтобы не застучать зубами, пока желудок сводило спазмом.
Очередное завывание ветра, сопровождаемое скрипом половиц, заставило меня вздрогнуть и судорожно вспомнить хоть одну молитву. Подслушанную, прочитанную краем глаза на страницах ветхого переплета Библии, рассказанную на воскресной службе, хоть какую-то… Пустота. Что ж, на крайний случай сгодится и повторение имени Господа.
Майкл с легкостью выбил из меня сдавленный шепот: «Боже», показавшись в распахнутом дверном проеме в латексном-мать-его-костюме. Если б он не снял практически сразу маску, то уверенность, что передо мной был именно он, колебалась бы у нулевой отметки. Складывалось ощущение, что прорези для глаз в этой маске и вовсе не предусматривались создателем.
— Это принадлежало старым владельцам, — предугадывая вопрос, ответил он. В его взгляде, обращенном на кусок латекса, сквозило больше щенячьего восторга, нежели на мою компанию, совсем как тогда, с пентаграммой Джейка на моей шее. — Мертвые не против, я спрашивал.
Я покачала головой, выдавив из себя натянутую улыбку, и провела рукой по его волосам, касаясь кончиками пальцев кожи головы. Это была старая привычка. Когда я нервничаю, то ковыряю кожу головы, а после отдираю корки с неприметных ранок. Или наоборот, когда я пытаюсь кого-то успокоить, как, к примеру, брата вскормленного дюжиной оплеух после каждого упоминания Сатаны, принимаюсь приглаживать его непослушные волосы.
Рука, облаченная в латекс, нагретый теплом тела, скользнула по моей ноге, задрав подол платья. Меня пробил озноб.
— Ты не мог бы снять это с себя? — специфическое одеяние меня не возбуждало.
Он хмыкнул, повторяя вопрос: страшно ли мне? В его вопросе не было никакой скрытой заботы, а лишь наслаждение произведенным эффектом. Опасность исходила от Майкла едва уловимыми вибрациями. Страх за собственную шкуру твердил мне поступать сейчас, как идеальная пленница: подчиняться и не сопротивляться. Раньше его непредсказуемость меня не пугала, а была еще одной особенностью - эдакий человек-настроение, в общении с которым все прямо пропорционально зависело от собеседника: вызывать в нем гнев или пытаться заслужить расположение.
Мне почему-то вспомнились все истории из криминальных сводок, что изображали подростков жестче зверья. Вроде тех случаев, когда группа подростков пустила по кругу шестиклассницу или когда парочка каннибалов проголодались и поужинали своей одноклассницей.
Кажется, все проглоченные за месяц противозачаточные таблетки образовали комок и подступили к горлу. Я дважды или трижды попыталась сглотнуть, но с каждым разом все сильнее чувствовала горечь в глотке. Дождевые капли отбивали дьявольский ритм по стеклу, лопасти вентилятора со свойственным им звуком не отставали в такт. Губы пересыхали от горячего воздуха, вынуждая вновь и вновь нервно их облизывать.
— Ты считаешь меня чудовищем?
Он задал этот вопрос на полном серьезе без тени усмешки или сарказма, что немало удивило и ввело в некий ступор. Считала ли я его чудовищем? Нет. По крайней мере, при мне за ним не наблюдалось ничего, что вызвало бы волну отвращения.
Мне бы хотелось сказать ему: «Ты не чудовище», но не было ни капли уверенности в достоверности этих слов, как и желания размышлять о субъективности мнений.
— Гораздо вернее внушить страх, чем быть любимым. Макиавелли.
Я понятия не имела, откуда знала это, может, выписывала для каких-то школьных эссе, но Майклу фраза, очевидно, пришлась по душе. Его губы растянулись в самодовольной улыбке.
Когда моя голова коснулась подушки, в сознании выброшенной на берег рыбешкой билась мысль все прекратить, сославшись на глупость вроде переутомления на солнце или месячных. Меня било и от жара, и от озноба с каждым последующим прикосновением латекса к коже. Казалось, что сейчас по всему телу проступят красные пятна аллергии — мои неразлучные друзья после переедания шоколада, но ничего этого не происходило.
Я помню, что собиралась крепко зажмуриться и открыть глаза только по окончании, но часть прелюдии затянулась. Двумя пальцами он неряшливо обвел контур полуоткрытых потрескавшихся губ, а после надавил на кончик языка. Вкупе с латексом все это напоминало прием у дантиста, правда, тот никогда не водил пальцами у меня во рту с целью проверить, когда сработает рвотный рефлекс или сколько я могу вобрать. Когда сглатывать стало тяжелее, струйка тягучей слюны скатилась по подбородку, он убрал руку и растер всю бесцветную жидкость у меня по промежности. Довольно экзотические познания, которыми не владела и четверть одноклассников. В первый раз тоже было недостаточно смазки не то из-за волнения, не то из-за того, что партнер не вызывал бури эмоций. Пункт потери девственности до шестнадцати затерялся в списке дел где-то между исправлением прикуса и покраской волос.
Исчезнуть.
Исчезновение — навязчивая идея во время первого секса, когда от боли я прикусила язык, но зачем-то приторно изображала удовольствие. Десятиклассницу из нашей школы прозвали фригидной, кричали это вслед, посмеивались за спиной. Крайне неразумно после подобного инцидента лишаться невинности с ее бывшим парнем.
Неплохо было бы исчезнуть.
Об этом я думала сейчас, не зацикливаясь на том, что ладони касаются не горячей кожи, а латекса, и глаза, хоть и не крепко зажмурены, но полуприкрыты. Так охуительно хорошо, хоть после и больно сидеть - еще несколько дней назад, и так до горечи в горле омерзительно - сейчас, под жужжание вентилятора и крик ворон.
— Я совсем забыл показать тебе подвал! — в его голосе прозвучало столько болезненного энтузиазма, а я была занята лишь тем, чтобы стереть сперму с тела собственным платьем, не замарав чужого постельного белья.
«А вот так начинаются все фильмы ужасов, где девушек насилуют и убивают, или сначала убивают и потом насилуют» с ужасом подумала я.
— Я не хочу спускаться в подвал, — попугаем повторяла я, сжимая в руке мобильный телефон и то и дело одергивая липнущее к еще влажным бедрам платье, словно это помогло бы высушить его в кратчайшие сроки. — В нашем полно крыс и, возможно, его затопило.
Майкл меня не слушал.
Боже.
Господи, помоги.
— Ты что-то сказала? - он резко обернулся и хищным взглядом оглядел мое лицо, точно видел впервые в жизни.
— Н-н-нет, - заикаясь, выдала я и для пущей убедительности отрицательно покачала головой. — Ничего.
— Уверена? - его неуместная ухмылка вызвала у меня раздражение.
Я кивнула.
Треск ламп накаливания в подвале еще хуже жужжащего вентилятора и горячих потоков спертого воздуха в лицо. Внизу стоял запах сырости и спирта, как в процедурном кабинете.
Что-то испугало меня в тот момент, когда осталась позади последняя ступенька и предстояло осмотреться вокруг. Не исключено, что добрую службу сыграл последующий раскат грома, от которого разве что стены не задрожали. Здесь все в памяти смазано: я попятилась назад, размахивая телефоном в руках, городя околесицу о позднем часе и звонке брата, затем побежала назад, крепче хватаясь за пыльные перила. Должно быть, мой первый и последний театральный перформанс получился убедительным, ведь Майкл перестал возражать, лишь раздраженно следил за происходящим.
— Я совсем забыла, что мне нужно встретить брата, — напропалую врала я, пытаясь дрожащими пальцами завязать шнурки роликов между собой, — Что-то со связью, думаю, наверное, повредились какие-то линии.
Все еще ни слова об отъезде.
Бездумно закинутые на плечо ролики грязью колес перепачкали ткань платья, и без того нуждавшегося в большой стирке. Мне хотелось обнять его, как одну из тех школьных подруг на прощание, когда вы обе прекрасно осознаете, что дальше ваши дороги расходятся и вряд ли пересекутся. Однако Майкл, точно почувствовав или предугадав, что будет дальше, отстранился еще до того, как я протянула руку в его сторону.
Так делает Джейк, когда мама пытается к нему прикоснуться.
— Мне, правда, жаль, - вторила я. — Но уже поздно.
Он ничего не сказал, скривил губы в подобие улыбки и распахнул дверь, точно сдерживаясь, чтобы не сказать вслух: «А теперь убирайся».
Дождь не стихал ни на минуту, когда я выбежала за порог и интуитивно вобрала голову в плечи, ощущая, как ткань моментально прилипла к спине. Майкл смотрел мне вслед еще с минуту, а после с силой хлопнул дверью.
Я хотела обернуться еще пару раз и махнуть рукой, щурясь от воды, льющейся в глаза, но побежала вперед, опустив взгляд на перепачканные грязью ноги в резиновых сандалиях, хлюпающих по земле. Желание сбежать подальше было слишком велико.
Дома с порога чувствовался запах разогретой пиццы с пепперони, перебивающий едкий запах жидкости для снятия лака, слышались голоса ведущих ток-шоу. Мама сидела на большом кресле, закинув одну ногу на пуфик, и пыталась накрасить ногти. Тщетно, судя по количеству окрашенных в розовый цвет ваток на полу. Она повернула голову, мельком взглянув на меня, чтобы удостовериться, что никто чужой не застал ее в неподобающем виде, и изумленно открыла рот.
— Ты вся мокрая! Не знала, что там дождь, - мама прищурилась и посмотрела в окно, а после добавила:
— На столе пицца, но она немного пригорела по краям. Ничего?
— Не страшно, - дрожащим голосом отозвалась я, чувствуя, как вода стекает на пол, где тут же образовалась приличных размеров лужа. — Пойду, переоденусь.
Мама лишь промычала в ответ и прибавила звук на телевизоре, словно отгораживаясь не только от меня, но и от погодных условий за окном.
Мокрое платье сразу же отправилось в мусорное ведро. Я дважды вымыла волосы и намеревалась сделать это в третий раз, выдавив больше нормы шампуня, но взбив в руках пену, растерла содержимое по телу и медленно опустилась на дно ванной. Только сейчас, сидя под тонкими струйками воды, закрывшись от окружающего мира длинной шторкой, местами тронутой грибком, я почувствовала себя защищенной. От взглядов непрошеных гостей, непогоды, дома и Майкла. Особенно от него.
Неизвестно сколько времени я провела, сидя в ванной, но, когда решилась отдернуть штору, стены и зеркала уже запотели. Юркнув в свою комнату, я заперла дверь и для большой безопасности подперла ее стулом.
Заснуть под нестихающий шум дождя я не смогла, даже наплакавшись. В голову постоянно лезли глупые мысли вплоть до такой, что тот дом меня проклял, стоило переступить порог. Ночь прошла в бесконечном сборе вещей и сортировке их между коробками с надписями «ЗИМНЯЯ ОДЕЖДА», «ТУФЛИ», «КНИГИ».
Сон пришел только с рассветом, когда дождь постепенно превратился в морось, а после и вовсе прекратился.
Следующие несколько дней все СМИ твердили о превышенной норме осадков, которой не наблюдалось последние полвека, жаловались на повреждения и затопленные улицы, а после выяснилось, что пропала десятиклассница из пригорода. Я ее знала, она училась в моей школе и метила на место редактора школьной газеты. Тело нашли через пару дней около бензоколонки, без сердца и органов брюшной полости.
Это была последняя новость, которую я прочитала о Лос-Анджелесе, прежде чем изменила город в настройках, надеясь огородить себя от происходящего дерьма на ближайшие годы.
В частности, от Берро Драйв.
Paupieres baissees, visage gris
Surgissent les fantomes de notre lit
On ouvre le loquet de la grille
Du taudis qu’on appelle maison
Protect me from what I want
Protect me
Опущенные веки, серое лицо…
Внезапно появляются призраки в нашей постели…
Открывается задвижка решетки
Этой конуры, которая называется домом…
Защити меня от моих желаний
Защити меня
— Placebo - Protege-Moi
__________________
* Квады - четырехколесные ролики или же “ретро” ролики
Берро Драйв, где-то была упомянута, как название улицы, где расположен Дом-убийца в сериале. В реальности он расположен на Westchester Place.
========== 3 - Every man desires ==========
Учеба в университете мне нравилась.
Я вообще любила учиться и узнавать что-то новое. Литература, американская история, социология, английский и испанский языки. Мне нравились и точные науки, например, формулы по физике всегда завораживали, хоть я ничего не смыслила в исписанной мелом доске. Химические соединения и реакции тоже ничего, но тесты я писала отвратительно.
Зубрежка мне не удавалась, но стоило кому-то сказать что-то интересное, либо обыденное, но интригующим тоном, я моментально это запоминала. Вот одна из основных причин, почему мне захотелось стать репортером.
Хорошая память, понимание психологии человека и умение придавать услышанному ранее и собственным рассуждениям облик на бумаге. Много ли нужно для успешного журналиста?
Потратив в Новом Орлеане почти три года на совершенствование своих журналистских умений в школьной газете, в выпускной год в Лос-Анджелесе я сразу дала понять, что место главного редактора должно стать моим.
Еще одна зарубка на память — ты можешь быть хуевым писателем, художником или актером, но если умеешь себя преподнести, то окружающие это сожрут и не заметят.
По результатам проведенного студентами опроса выпускники Новоорлеанского университета нечасто сталкивались безработицей, что немаловажно, и всегда добивались высот, подчеркивая, что занять кожаное кресло руководителя можно и без «Лиги плюща».
«Не все умные люди едут в Новую Англию!» — так гласил заголовок статьи, написанной третьекурсницей, которая уже заполучила колонку в газете. Ее печатали в каждом выпуске, и этим она, сраная выскочка, побила рекорд прошлой выпускницы, что числилась в штате местной газеты в последний год.
Все эти успешные выпускники были кем-то вроде наших кумиров, думаю, каждая из студенток в глубине души хотела увековечить свой выпуск и отличиться, стать живой легендой. Я уж точно хотела.
Дело в том, что я тщеславна, не скрою. Думаю, что даже слишком, и это в итоге повлияло на мою дальнейшую судьбу. Мне всегда хотелось большего. Я сравнивала с остальными свои возможности и умения, и всякий раз приходила к мнению, что могу стать лучшей. Не просто казаться самой умной на потоке, а-ля «Мисс-я-знаю-как-устроен-мир», а действительно превращать мечты в реальность.
Любовь к состязанию, дух соперничества навязываются в школе, амбиции и вера впитываются с молоком матери. В этом плане я была образцовой американкой, не сдавала позиций, но класса до восьмого не показывала этого. Я намеренно утаивала свои сильные стороны от врагов, коими считала весь свой класс в Шугар-Ленд, хотя иногда моя скрытность была вызвана и банальной стеснительностью. Теперь уже сложно сказать, но факт оставался фактом. Я стремилась к большему, и университетская жизнь была для меня не еще одной ступенью перед этапом бесконтрольного размножения вкупе с выпечкой пирогов и утюжки рубашек будущего мужа. Я не собиралась обрекать себя на роль домохозяйки, скрашивающей свое жалкое существование верными подружками «Маргаритами».
У меня было желание написать статью, а еще лучше провести независимое расследование. Желательно сделать это на первом курсе, чтобы на втором курсе опубликовать ее и за счет этого поднять средний балл, получить дополнительную стипендию и стать новой легендой. Но мне мало было написать статью и опубликовать ее на сайте университета, который просматривают разве что абитуриенты и администраторы сайта. Я хотела продать материал какому-нибудь изданию или же редакции.