Причина Таниной напряженности выяснилась где-то в середине августа.
— Мама, у меня к тебе просьба, — нерешительно начала она как-то вечером, когда мы мыли посуду на кухне. — Или, по крайней мере, вопрос.
Я внимательно глянула на нее — нечасто мне случалось слышать просьбы от своей дочери.
— Говори, — коротко ответила я.
— Понимаешь… — Она снова замялась. — Мне, похоже, нужно будет на работу выходить. В сентябре Франсуа приезжает с новым проектом — очень большим проектом — и я вряд ли смогу работать над ним дома, как в прошлом году.
Мне показалось, что я поняла, о чем пойдет речь, и замерла в радостном ожидании, молча глядя на нее.
— Я знаю, я знаю, — мучительно поморщилась она, — мне бы нужно с Игорем до садика дома досидеть… Но, может, ты сможешь взять его к себе? Только в рабочие дни, — быстро добавила она, просительно заглядывая мне в лицо, — в пятницу мы его на выходные забирать будем, чтобы вы с папой отдохнули.
— Да я не против, — осторожно ответила я, — мне-то одной в доме целыми днями все равно делать нечего. Но мне нужно с отцом поговорить — он-то работает.
— Конечно, конечно! — с готовностью согласилась она. — Я потому и сказала, что, может, это не просьба, а вопрос. Но вы же сами видели, что Игорь вообще-то вовсе не капризный, его только занимать все время чем-то нужно, а мы все его игрушки привезем, а продукты покупать будем…
— Таня, — строго выпрямилась я, — надеюсь, со мной о правильном питании ты не будешь говорить?
— Пожалуй, не буду, — усмехнулась она.
— Вот и хорошо, — кивнула я. — Дай мне пару дней. Ты же знаешь, с отцом вот так, прямо в лоб нельзя — его подготовить нужно.
И я действительно весь следующий день размышляла, как бы мне подойти к Сергею Ивановичу так, чтобы он не возмутился покушением на свой заслуженный отдых после трудового дня. В моей способности обеспечить ему, наравне с заботами о ребенке, чистоту и порядок в доме и своевременный и полноценный завтрак и ужин он уже за много лет убедился, а дом у нас большой, и мы с Игорьком вполне сможем не входить в гостиную, чтобы не мешать ему вечером читать свои газеты или смотреть телевизор. Я была намерена любой ценой уговорить Сергея Ивановича пойти навстречу Таниной просьбе, потому что при одной мысли о том, что давящая тишина в нашем доме заполнится звонким детским голоском, у меня сердце от радости подпрыгивало. Да и приучить ребенка к здоровому режиму давно пора.
Как выяснилось, размышляла я напрасно. Лишь только разобрав, к чему я веду, Сергей Иванович буркнул:
— Ну конечно! На год ее не хватило на нормальные женские обязанности! Она же у нас на работе, а не дома, незаменимая. Ну и черт с ней, пусть идет над своими проектами пыхтеть, а мы с тобой парню покажем, что значит в настоящей семье жить.
На том разговор и закончился. И с сентября мы с Сергеем Ивановичем словно в молодые годы вернулись — только в сытые, уютные и спокойные.
Игорек очень быстро привык к жизни у нас. Когда Таня с Анатолием в первый раз оставили его, лица на них скорее не было, чем на нем. Перед отъездом Анатолий на какое-то время уединился с ним и долго говорил ему что-то, опять демонстрируя эту их глупую уверенность, что он речь понимает. Таня уложила его спать в кроватке в своей комнате (мы решили, что я первое время в ней буду спать, чтобы он не испугался ночью) и, когда он заснул, спустилась в гостиную и как-то странно посмотрела на Анатолия.
— Татьяна, мы решили, — твердо ответил он на ее невысказанный вопрос. — Здесь ему определенно будет лучше.
— Да конечно же здесь ему будет лучше! — горячо подхватила я. — И воздух свежий, и фрукты прямо с дерева…
— Мама, пожалуйста, — обратилась Таня ко мне с мучительным напряжением в глазах, — только не дави на него. Он — не ты и не я, он совсем другой.
— Как скажешь, — согласилась я, чтобы успокоить ее. — И не волнуйся, я с него глаз не спущу.
Таня судорожно вздохнула и до самого отъезда больше ни слова не произнесла.
Если Игорек и скучал первое время по родителям, по виду его это было незаметно. Дом наш — большой и просторный — не шел ни в какое сравнение даже с их квартирой, и он с удовольствием взялся за его исследование. К тому времени он уже начал ходить — здесь мне пришлось признать, что он оказался из ранних. Хотя меня и тревожило, как бы у него ножки потом колесом не стали. Каждое утро, после подъема, и каждый вечер, перед сном я делала с ним зарядку, массируя и разрабатывая его конечности, и эти упражнения мгновенно пришлись ему по душе.
Ходил он еще неуверенно, но очень настойчиво. В доме ему больше всего нравилась лестница — он мог по десять раз вскарабкиваться на нее и затем спускаться, цепляясь руками за балюстраду, до перил он еще не доставал. Сначала я с ним рядом ходила, чтобы не упал и не скатился по ступенькам, но от помощи он категорически отказывался. Совершенно категорически и очень громко, показывая мне мужской вариант маминой самостоятельности.
Чтобы не испытывать судьбу, я старалась увести его в сад. Переехал он к нам в самое лучшее время года — погода еще теплая стояла, но в саду уже все созревало. Каждый день мы отправлялись с ним собирать яблоки — я их срывала, давала ему по одному, и он с очень гордым видом нес его в корзинку. В первый раз, правда, он это яблоко тут же в рот потащил — мне пришлось быстро отобрать его у него. Он удивленно глянул на меня и вдруг страшно разозлился: побагровел весь, ручки в кулаки сжал и какие-то звуки выкрикивать начал.
Я резко сказала ему, что яблоко — грязное, но он только еще сильнее разошелся — вот тебе и понимание речи! Испугавшись, что он сейчас голос себе сорвет (оправдывайся потом перед родителями!), я взяла его за руку и повела в дом. Он, было, уперся, но затем вдруг затих, испуганно оглянулся по сторонам, как-то весь сжался и неохотно пошел за мной. В доме мы сразу направились на кухню, где я показала ему, как мою яблоко, чищу его, и только потом отдала его ему.
На следующий день мы отправились мыть второе яблоко, потом третье, а потом он уже ждал, пока вся корзинка не наполнится, вопросительно поглядывая на меня всякий раз перед тем, как идти к ней. Я отрицательно качала головой, показывала ему на корзинку, и только последнее яблоко он своими руками нес домой и отдавал мне только возле самой мойки. Таня, небось, опять начала бы восхищаться тем, как он все понимает, а как по мне — так простой условный рефлекс сработал: он заметил последовательность действий, повторенную несколько раз, и запомнил ее. Я, впрочем, считала, что ему будет очень полезно усвоить, что любое лакомство заработать нужно.
Когда он уставал топать туда-сюда, он садился в саду прямо на землю (на подстилку, конечно) и принимался рассматривать окружающий мир. А жизнь в саду в начале осени ключом бьет. Сидел он всегда так тихо, что рядом с ним и бабочки со стрекозами присаживались, и кузнечики чуть ли не на руки вспрыгивали. Он их совершенно не боялся, ни звука при их зачастую неожиданном появлении не издавал и только поглядывал на меня вопросительно. Я ему, конечно, рассказывала, что это за зверь такой рядом с ним оказался, но очень скоро заметила, что буквально после пары моих слов он отворачивался и принимался разглядывать насекомое, забавно шевеля губами. Вряд ли бы он переставал меня слушать, если бы понимал, правда?
А вот всякие уменьшительно-ласкательные словечки он действительно не любил — тут, надо признать, Таня оказалась права. Хотя, впрочем, ничего удивительного — он опять же не на сами слова, а на тон, которыми их все произносят, реагировал, в силу своей мужской натуры. Я и его-то самого в лицо Игорьком не больше пары раз называла — он тут же вскидывал на меня глаза и отчетливо произносил: «Ига».
Одним словом, речь не речь, а отдельные слова он уже действительно узнавал. Особенно явно это было видно на кухне, на которой мы проводили большую часть времени в доме — вовремя я натолкнула Таню на мысль о том, чтобы стишки ему пораньше начинать читать, и они с Анатолием, молодцы, хорошие книжки ему купили — как раз о том, что его окружает. И опять же ничего странного — если ребенок с предметами обихода по десять раз в день сталкивается и слышит, как они называются, конечно, он такие слова запомнит, правда? И повторять постепенно начнет, хотя и по-своему. Со временем я тоже разобралась в этих его словечках.
Хотя, признаюсь, два из них очень меня расстроили. Я их давно уже от Игорька слышала и все никак понять не могла, что же он имеет в виду. И вот как-то вечером, когда мы разговаривали с Таней по телефону (она мне каждый день звонила, чтобы я ей отчиталась, как мы его провели), я протянула ему трубку, чтобы он голос матери услышал. Он схватил эту трубку, прижал ее к уху и вдруг как завопит: «Татья, Татья!»! Таня заворковала что-то, он ее послушал и затем коротко и требовательно произнес: «Толи!». Через пару мгновений я расслышала в трубке голос Анатолия — и поняла, что это он родителей по имени называет.
— Игорь, это не Таня, это мама, — оторопев от неожиданности, сказала я ему.
Он замотал головой, все также держа обеими руками трубку возле уха, и уверенно заявил: «Татья!».
И сколько я ни старалась его переучить, он не сдавался — намертво уже ребенка приучили. Сергей Иванович, узнав о такой фамильярности, тоже возмутился — не один день потом ворчал, что от такого безобразия и тянется потом через всю жизнь неуважение к старшим. Я и Таню потом отчитала, и Анатолию попеняла — они оба клялись, что ничему подобному Игоря не учили, но в том-то все и дело, что если мать себя мамой не называет, а отец — папой, то не стоит удивляться, что ребенок их вообще тетей и дядей назвать может.
Я им обоим тогда прямо сказала, что их дело — Игоря самому главному научить, а уж потом восхищаться его современностью. Речь о технике, конечно, шла — потому что даже мне пришлось признать, что к ней он явно неравнодушен. Тоже ничего странного — я и сама, уже во взрослом возрасте, всякий раз в восторг приходила, когда от одного прикосновения пальца новая машинка начинала жужжать и крутиться-вертеться, да еще и в одно мгновение всю работу за меня выполнять. На кухне Игорю больше всего нравились соковыжималка и миксер. С последним он явно был знаком — как только я ему в первый раз яблочное пюре начала готовить, он в ладоши захлопал и заверещал: «Мика, мика!». Вот скажите мне на милость — чему радоваться, если ребенок миксер называть раньше приучается, чем слово «мама» произносить? Почему нас с Сергеем Ивановичем он с самых первых дней «баба» и «деда» величать стал?
В отношении техники, правда, Сергей Иванович мою точку зрения никак не разделял. Очень он одобрительно к этому интересу Игорька относился. Я бы даже сказала, что баловал его — вот уж никогда бы раньше я в такое попустительство с его стороны не поверила. По вечерам, наигравшись с ним в Лего, он сажал его рядом с собой смотреть телевизор, пока я на кухне кушать на следующий день готовила. Что они там смотрели, я не знаю, только, когда я в гостиную заглядывала, пульт всегда у Игорька в руках оказывался, а Сергей Иванович показывал ему, куда пальцем нажимать, чтобы на тот или иной канал переключиться. А то еще лучше — принимались они то включать, то отключать звук, а я то и дело подпрыгивала, когда посреди программы новостей вдруг хохот раздавался.
А с возвращением Сергея Ивановича с работы у нас вообще целый ритуал образовался. Подъезжая к дому, он всегда короткий сигнал подавал, и Игорек сразу подхватывался и шел к входной двери. Заведя машину в гараж, Сергей Иванович обязательно давал ему за рулем посидеть, и на гудок нажать, и машину закрыть, чтобы она попищала. А вскоре у Игорька и новые игрушки появляться стали — машинки, конечно, и такие, чтобы все в них открывалось и поворачивалось. Я, было, заикнулось, что рановато ему еще внутрь машин заглядывать, но Сергей Иванович с довольной улыбкой заявил мне, что у мужчин склонность к технике не с молоком матери передается, а изначально в крови сидит.
Очень скоро я заметила, что он и домой стал раньше приезжать. Фирма у него уже давно, как часы, работала, и его присутствие на ней, строго говоря, лишь в утренние часы требовалось, когда план действий на день строился. Но он по привычке до самого вечера с работы не уходил, чтобы «держать руку на пульсе», как он выражался. Даже нередко задерживался, когда какие-то проблемы возникали. Но в последнее время все проблемы стали у него почему-то строго в рамках рабочего дня решаться, а то и раньше. И все вечера он неизменно посвящал Игорьку, давая мне возможность спокойно хозяйством заняться. И все чаще приходило мне на ум, что недаром говорят, что в каждом мужчине до конца его дней маленький мальчик сидит, который если не с сыном, так хоть с внуком с удовольствием в машинки играть будет.
Вот так постепенно и установилась у нас новая жизнь, хотя, к стыду своему признаюсь, настоящего режима было в ней немного. Заставить Игорька что-то сделать оказалось практически невозможно. Я, конечно, и кормить его по часам старалась, и спать вовремя укладывать, но какой дисциплины можно было от него с такими родителями ждать? Бывало, положу его в кроватку — так он час пролежит, потолок со стенами разглядывая, а я рядом сижу, чтобы он из нее не выбрался — укачивать себя он не позволял. Заснет потом, а когда просыпаться пора, тут тебе и слезы, и обиды — весь вечер куксится, а от меня вообще отворачивается.
И с едой не лучше. Сидит за столом, губы изо всех сил сжал и только головой мотает, пока я возле него чуть ли не лезгинку с ложкой пляшу. А он еще и ухмыляется — думает, что это я с ним играю. А потом, когда надоест ему эта игра или нанюхается запахов вкусных, вдруг отберет у меня эту ложку и сам за еду принимается. Мне только руку его направлять нужно, чтобы мимо рта не промахивался. И чего, спрашивается, столько времени упрямиться было?
Прикрикнуть на него я не решалась — не мой все-таки ребенок — но Тане пару раз не выдерживала, жаловалась.
— Мама, да оставь ты его в покое! — всякий раз отвечала мне она. — Какая разница, если он на полчаса позже пообедал!
— А та разница, что желудочный сок вырабатывается! — возмутилась я. — И начинает желудок разъедать, если пищу не получает!
— Да желудочный сок вырабатывается, когда человек готов принять эту пищу! — горячилась она. — А значит, проголодался. Ты же сама говоришь, что когда он есть хочет, его заставлять не нужно.
— А потом что — и сон сдвинулся, и весь режим под откос? — поинтересовалась я.
— Мама, — вздохнула Таня, — вот сколько лет ты со мной насчет этого режима и спорила, и ругалась, и что? Удалось тебе меня переделать? Вот и он — не ты и не я, он — другой, и ты сама прекрасно видишь, что он не капризничает, он просто не понимает, почему он должен есть и спать, когда ему этого не хочется.
— Так что, — прищурилась я, вспомнив наши с ней вечные разговоры, — так и будем его воспитывать — что хочу, то и ворочу?
— Да не «хочу», — упрямо тряхнула головой она, — а «нужно»! Ну, поел он чуть позже — так с удовольствием, а потом и заснул сразу и проснулся отдохнувшим и радостным. Неужели тебе режим всего этого важнее?
Анатолий тоже завел мне свою старую песню о том, что душевное состояние человека играет в его жизни ничуть не менее важную роль, чем физическое. Я с надеждой глянула на Сергея Ивановича — он хмурился, но в открытую меня не поддержал. А когда мы одни остались, ворчливо поинтересовался, не пора ли нам прекратить над каждым шагом парня трястись и начать приучать его к самостоятельности.
Бороться с ними со всеми у меня просто сил не хватило, и я махнула на все рукой — вот пойдет Игорек в детский коллектив, тогда посмотрим, как эти передовые родители будут там объяснять, что их сын кушает, когда хочет.
Но в доме действительно стало намного спокойнее. Когда мы возвращались с прогулки, как только я раздевала Игорька, он тут же тащил меня на кухню, громко причмокивая: «Ам-ам!». А потом, поиграв с чем-нибудь, пока я посуду мыла, потягивался, тер кулачками глаза, направлялся к лестнице на второй этаж и, устало пыхтя, сам на нее карабкался. И по вечерам частенько он первым игру с Сергеем Ивановичем прекращал, громко и отчетливо заявляя: «Баи!». Сергей Иванович только значительно на меня поглядывал.
И стала я задумываться. Когда Танюша маленькая была, мне ее побыстрее спать уложить нужно было, чтобы хотя бы той же стиркой заняться — а сейчас белье в машину загрузил, кнопку нажал, и никаких больше забот. И с микроволновкой, в которой любую еду за пару минут разогреть можно, не нужно уже больше всей семье бегом за стол бежать, как только суп сварился, чтобы он не остыл. Что же это получается — неужели мое требование режима для Тани происходило из того, что у меня просто не хватало для нее времени? А вот теперь, когда я перестала тратить часы, чтобы подогнать ритм жизни Игорька под поминутно расписанный распорядок дня, у меня и времени-то больше стало. Чтобы и поиграть с ним, и книжку ему почитать, и мультфильм с ним по телевизору посмотреть, и просто поговорить…