После Нового Года, однако, я получил возможность убедиться, что одними упражнениями в прочном удержании блока Дара ограничиваться не стала.
— Ты что, гад, делаешь? — прошипела однажды вечером телефонная трубка голосом Тоши.
— Я? — Я с удивлением оглянулся по сторонам. — Сижу за столом, составляю план ближайших мероприятий по очередному найденному тобой фигуранту.
— Я тебя еще раз спрашиваю — ты что с Дарой делаешь? — Шипение перешло в натужный скрежет плохо смазанной двери. — Ты чему ее учишь?
— Способам самозащиты, — с готовностью ответил я. — В частности блокировке сознания. Как ты, собственно, и просил.
— А не скажешь тогда, — ядовито поинтересовался он, — с чего это меня весь вечер непреодолимое отвращение к ноутбуку душило?
— Ну, не знаю, — озабоченно удивился я. — А ты температуру мерял?
— Нет, — рявкнул он. — Не пришлось, слава Богу. Поскольку отвращение это у меня пропало, как только Дара спать пошла.
— А-а, — понимающе протянул я.
— Что — А-а? — снова скрипуче засипел он. — Я чье сознание просил тебя научить ее блокировать?
— А ты в следующий раз сначала выясни, что именно просишь, — любезно посоветовал я ему. — Если тебя самого азам тактики не обучили. Средств защиты в чистом виде у нас не бывает, они у нас все — оборонительно-наступательные, смотря, каким концом повернешь.
— А сказать об этом нельзя было? — процедил он сквозь зубы.
— Зачем? — искренне удивился я. — Вам тактика Тяни-толкая хорошо знакома, вы ею сами постоянно пользуетесь. Вот и побудьте немного на месте своих объектов, почувствуйте, откуда берется эта их тяга к вашему светлому будущему.
— Сволочь ты! — зашел он в истошном визге. — Чтобы я тебя еще раз хоть о чем-то попросил!
Вот оно, подумалось мне — очередной пример светлейшего понимания баланса сил, равноправия точек зрения и справедливости оценок. Когда я долгие годы униженно испрашивал соизволения на каждую мимолетную встречу с Дарой и терпеливо ждал неохотно снисходительного согласия, это положение всеми воспринималось в порядке вещей. Стоило же мне мгновенно откликнуться на просьбу поправить психическое здоровье ничуть не интересующего меня светлейшего отпрыска, радикальный способ лечения устраивал хранителей ровно до тех пор, пока его неминуемый побочный эффект не коснулся их самих. Что, естественно, дало им полное моральное право вместо изъявлений благодарности перейти на личности.
Но дело, к сожалению, не ограничилось лишь прямыми оскорблениями в мой адрес. Позволю себе напомнить читателям, что в нем принимали непосредственное участие и другие светлые. Те, которые, в отличие от задействованных хранителей и меня, имели весьма поверхностное представление о земных условиях работы вообще и о сложившейся ситуации в частности. Те, которые понятия не имели о психологических особенностях человеческой природы и о практической стороне наших с ней контактов. Именно они, решив по необъяснимым причинам выйти из своего созерцательного бездействия, открыли ларец Пандоры — надежду в который вершитель всех наших жизней положил на самое дно.
С наступлением холодов мы с Дарой все чаще стали встречаться у меня дома. Я довольно долго сопротивлялся этой идее — раньше мне не представлялось необходимым облагораживать свое очередное временное жилище, а теперь мне было как-то неловко демонстрировать его Даре. Но общественные места явно перестали подходить для ее тренировок в блокировании сознания и моих комментариев по поводу оных, особенно если они сопровождались бессловесным общением, а езда в машине по скользким улицам требовала от меня повышенного внимания, а Дару только отвлекала.
В тот день ей все особенно удавалось — у меня вдруг совершенно неожиданно появилось неистребимое желание взять телефон, набрать номер Марины и выложить ей все свои сокровенные мысли. К концу удлинившейся до полутора часов практики Дара откинулась на спинку дивана, тяжело отдуваясь, но сияя довольной улыбкой, когда я потянулся рукой к заднему карману джинсов, где у меня лежал мобильный.
— Я понял, что ты от меня хочешь, — проговорил я, спокойно возвращая пустую ладонь на свое колено, — но ты все еще действуешь слишком прямолинейно.
Она надулась.
— Это потому, — буркнула она, — что ты знаешь, что я могу делать.
— Разумеется, — согласно кивнул я, — к таким, как я, тебе нужно подходить особенно филигранно. Но дело не только в тонкости подхода — если ты будешь подталкивать человека к чему-то, явно противоречащему его природе, у тебя тоже ничего не выйдет. Зачем, к примеру, ты внушала Тоще отвращение к компьютеру? — Она втянула голову в плечи, бросив на меня короткий, настороженный взгляд. — Да-да, я знаю — он на днях жаловался мне, что чрезмерная нагрузка начинает сказываться. Ты не подумала, что он скорее это за симптом какого-то заболевания примет?
Дара вдруг сдавленно хихикнула.
— Да я же просто пошутила! — пробормотала она, смущенно отводя глаза. — Ты бы видел, как он целый вечер раз за разом бросался к ноутбуку и тут же отскакивал — с таким лицом, словно тот ему под носом воздух испортил.
— В самом деле? — вскинул я бровь, с трудом удерживая смех при виде открывшейся мне в ее сознании картины. — Но позволь мне уверить тебя, что пару таких противоестественных желаний — и человек просто перестанет доверять твоим внушениям.
У меня вдруг возникло ощущение мучительной жажды.
— А вот чаю можно попить, — усмехнулся я, делая движение, чтобы подняться с дивана.
— Я сама приготовлю, — мгновенно подхватилась с дивана Дара и исчезла в кухне.
Как только там зашумела льющаяся в чайник вода, я почувствовал рядом с собой присутствие. Ангельское. Которое сопроводилось раздраженно-встревоженным голосом. Мысленным.
— Я категорически требую, — возмущенно затараторил Дарин наблюдатель, — чтобы Вы немедленно прекратили ставить под угрозу достоверность результатов моей работы.
— Я не вижу ни малейших оснований, — холодно подумал я, дождавшись наконец-то возможности оказаться с ним лицом к лицу, наедине и по его инициативе, — учитывать в своем поведении что-либо, ни о целях, ни о правомерности чего меня даже не поставили в известность.
— Это вопиющая ложь! — перешел он на октаву выше. — Я лично и много лет назад объяснил Вам, что наблюдение проводится с целью составления психологического портрета и прогноза поведения нового биологического вида.
— И что же в моих действиях мешает Вашему наблюдению? — саркастически усмехнулся я.
— Ваше самоуправство по ознакомлению ее с практическим применением ее способностей! — Судя по голосу, он вдруг забегал туда-сюда по комнате. — В результате чего она перешла к открытому манипулированию всеми известными ей представителями нашего сообщества. Мне же придется отразить это в докладе!
— Вот и отразите, — пожал я плечами, — что эти способности не могут оставаться до бесконечности в спящем состоянии. Откуда следует вывод, что давно уже пора открыть ей глаза на ее происхождение и позволить сознательно развивать свой наследственный дар. Под руководством знающего и доверенного специалиста, конечно. Я подчеркиваю — доверенного.
— Выводы делать не Вам! — отрезал он. — Как Вы прекрасно знаете. До сих пор девочка выглядела очень перспективной — я в каждом докладе отмечал ее психологическую устойчивость и легкость адаптации как к человеческим нормам поведения, так и к обществу наших представителей. И другая давала все основания для обнадеживающего прогноза. А вот поведение мальчишки явно перечеркивает все надежды на принятие благоприятного решения.
— К нему я не имею ни малейшего отношения, — буркнул я, начиная испытывать некую смутную тревогу.
— Вы возможно, — дохнуло на меня горячей волной его возбуждения. — Но, как сторонний и независимый наблюдатель, уверяю Вас, что все они испытывают непреодолимое притяжение друг к другу — очевидно, вследствие единства своей природы — и, безусловно, подвержены взаимному влиянию. Поэтому будущая их судьба не может решаться в индивидуальном порядке. Прежде я был в полном праве уравновешивать негативную их оценку, высказываемую моим коллегой, направленным к мальчику — а теперь я буду вынужден зафиксировать ее склонность к программированию любого нашего сотрудника на земле!
Я крепко стиснул зубы, чтобы не ответить ему столь же страстной речью по поводу тупого, бездумного большинства, меряющего все и вся своей меркой обобщения и собирательности. Лишь только многолетний опыт общения со светлыми позволил мне сдержаться.
— Хорошо, я все понял, — начал я, перебирая в уме самые эффективные способы воздействия на них. — И, в первую очередь, хочу поблагодарить Вас. Теперь я намного лучше вижу всю масштабность стоящей перед нами задачи и свою недальновидность. И чтобы сгладить ее последствия, ответственно заверяю Вас, что отныне все практические занятия моей дочери, отменить которые я уже просто не в силах, будут проводиться исключительно на мне. Вы можете даже представить их как отработку навыков защиты от сотрудников моего подразделения.
— Да уж будьте любезны! — проворчал он немного спокойнее. — Еще раз повторяю Вам — сейчас уже речь идет не об отзыве любого из вас и не о модифицировании памяти втянутых в орбиту вашей неортодоксальной деятельности людей. Под вопросом стоит сам факт существования ее плодов. Я лично склоняюсь к мысли о том, что они открывают перед нами широчайшие перспективы, но мне бы не хотелось — Вашими усилиями — остаться в меньшинстве.
Еще бы! Когда он исчез, я еще какое-то время сидел, перебирая в уме все детали нашего разговора. Так, похоже, пока ничего необратимого не произошло. Нужно будет ему при каждой встрече особую благонадежность продемонстрировать. И Даре строго-настрого запретить…
Я вдруг обратил внимание, что из кухни, где она как будто бы чай заваривает, не доносится ни звука. Встав с дивана, я шагнул в крохотный коридор, ведущий из моей единственной комнаты в кухню. И тут же наткнулся взглядом на бледное лицо Дары с огромными, особо яркими на его фоне глазами. И с ужасом вспомнил, что мысленный обмен мыслями моими же собственными стараниями с недавних пор перестал быть для нее беззвучным.
— Значит, ты все же знаешь этого… — медленно произнесла она, не сводя с моего лица застывшего взгляда. — И того, кто за Игорем… И за Аленкой… При чем здесь они? Что вам от нас нужно?
— Дара, подожди… — вскинул я руку в успокаивающем жесте, судорожно соображая, как отвлечь ее. В оправданиях опыта мне явно не доставало.
В ее сознании вдруг замелькали калейдоскопом обрывочные воспоминания. Ведущий безмолвный разговор с ее сестрой Тоша. Внушения Анатолия, отраженные в мыслях Игоря. Постоянно появляющийся и не сводящий с нее глаз я. Невидимый Киса, присутствие которого никто другой, казалось бы, не заметил. И неизменное, постоянное, ставшее вдруг зловещим, ощущение наблюдателей.
— Кто вы такие? — выдохнула она, отступая от меня на шаг к двери. — Что это за сообщество? Зачем нас изучают? Чего мы плоды? Новый биологический вид?
— Дара, ты все неправильно поняла! — в отчаянии повысил я голос, протянув к ней руку.
Она отшатнулась, упершись спиной в дверь.
— Мне нужно к Игорю, — пробормотала она, явно обращаясь не ко мне. — Мне нужно срочно к Игорю, — повторила она, судорожно нащупывая ручку двери за спиной, чуть приоткрыла ее, не сводя с меня загнанного взгляда, протиснулась наружу и рывком захлопнула ее за собой.
Через мгновение до меня донесся топот ног по лестнице. И только потом я заметил ее висящую на вешалке куртку и стоящие под ней сапоги. Схватив их в охапку, я бросился за ней, но ее нигде не было.
В этот момент я сделал небольшую мысленную поправку в своем разговоре с Дариным наблюдателем. Похоже, я все же имею некоторое отношение к Игорю. Поскольку он явно имеет отношение к Даре. И что он сотворит, узнав о только что подслушанном ею разговоре, да еще и в ее превратной интерпретации, я даже представлять себе не хотел.
Нужно срочно предупредить Тошу. И Анатолия. И как можно быстрее найти Дару с Игорем. И ни под каким видом не допустить, чтобы неуравновешенные хранители сами объяснялись с ними. Особенно, если придется объясняться не только с ними. Перед начальством они только козырять умеют. Без меня им, как всегда, ни здесь, на земле, ни там, у нас… нет, у них… нет, все-таки у нас не обойтись. И почему-то меня это сейчас вовсе не раздражает.
На этот раз моя рука, потянувшись к заднему карману джинсов, рывком вернулась к уху с крепко зажатым в ладони мобильным.
Глава 12. Очередная импровизация Анатолия
Уже практически не остается сомнений в том, что удержать исполинов в неведении в отношении их небесных корней на протяжении всего срока их пребывания на земле не представляется возможным. С другой стороны, решительное введение их в курс их двойственной природы вызывает у них чисто человеческие сомнения в причинах предшествующего ее сокрытия, для разрешения которых требуются специальные навыки, выходящие за пределы стандартной подготовки небесных резидентов на земле. В результате, попавшие под влияние исполинов ангелы обычного звена оказываются совершенно неспособными адекватно реагировать на возникшую кризисную ситуацию.
Кроме того, усилившееся под влиянием исполинов чувство враждебности между некоторыми подразделениями небесного сообщества на очередном витке напряженности выходит за рамки исконного противоборства двух точек зрения на развитие человечества и ангельское участие в нем. Следует с прискорбием отметить тот факт, что отдельные представители подразделений, призванных обеспечить прямые контакты с людьми, оказываются безвозвратно втянутыми в конфликт по защите так называемых прав исполинов и временами даже позволяют себе забыть о принципах терпимости и выдержанности, лежащих в основе реализации их миссии на земле. Уже зафиксированы, к сожалению, случаи, когда для подобных ренегатов переставал быть священным даже статус неприкосновенности наблюдателей, которым приходилось, во имя обеспечения необходимых условий работы, обращаться в высшие инстанции, отвлекая их внимание от задач куда большего масштаба на решение тривиальных проблем местного значения.
В связи со всем вышеупомянутым, хотелось бы обратиться к руководящему звену с ходатайством о рассмотрении явно назревшего вопроса о расширении штата отдела наблюдателей и перевода его на качественно новый уровень работы за счет создания аналитического звена, группы моделирования и отряда личной охраны.
(Из отчета ангела-наблюдателя)
Почему-то я совершенно не удивился, узнав, кому доверена высокая честь письменно, своей рукой, изложить подробности самой скандальной части нашей истории. Правильно. Кто любой воз тащит? Тот, кому больше всех нужно. А если его еще и подзуживать сзади — желательно, чем-то острым — так, глядишь, и вовсе вскачь помчится.
Единогласное решение моих почтительных соратников передал мне Стас — в присущей ему безапелляционной манере. И, похоже, крайне удивился, когда я не выказал приличествующий случаю восторг от оказанного доверия. У него даже совести хватило напомнить мне, что, хотя выпутывались мы тогда все вместе, первым камнем, сорвавшимся с горы и родившим лавину, оказался именно я. А отчего тот камень сорвался? Если бы мои тогдашние соседи по скамье подсудимых чуть раньше доверие с почтительностью испытывать начали, то нежились бы мы с ними до сих пор на верхушке той самой горы. Земной.
С другой стороны, момент тогда действительно выдался настолько ярким и впечатляющим — до нервного тика в обоих глазах — что лучше мне его описать. Чтобы краски в пересказе не поблекли. Я-то знаю, для кого, в первую очередь, все это пишется — меня ни неопровержимость обвинения, ни убедительность защиты не интересуют. Мне нужно, чтобы все те события как живые перед глазами встали — и если этот миг балансирования между небом и землей (в самом прямом смысле, между прочим) не оживит воспоминания о них, тогда я не знаю, что мне поможет.
И еще одно. Человеку, вернувшемуся к себе в дом, проданный и заселенный другими людьми в его отсутствие, и с порога заехавшему чемоданом по голове новому владельцу, принятому за грабителя, можно, конечно, предъявить обвинение во взломе и покушении на убийство. Но только владей он всей информацией вовремя, он бы наверняка в другое место задавать вопросы пошел. Вежливо и не размахивая тяжелыми предметами.