Ночь мертвецов - IRKQ 3 стр.


Келли села в кровати. Воздух обжигал ей горло, в груди саднило. По лицу медленно ползли липкие струйки пота. Она потянулась к ночнику, чтобы при помощи света развеять остатки кошмара, загнать его обратно в мир сновидений… и глухо вскрикнула, увидев в дверном проеме высокую фигуру, такую же черную и мрачную, как ее преследователь.

Но вот свет вспыхнул, и тьма проема обернулась отцом. Он строго смотрел на Келли — от его тяжелого взгляда воздух будто еще больше сгустился. Ей захотелось спрятаться под одеяло, укрыться с головой, лишь бы не видеть это хмурое лицо, эти сдвинутые брови, неодобрительно поджатые губы; но вместо этого она выдавила слабую улыбку.

— Мне снилось… что-то плохое, — Келли старалась говорить спокойно, но голос выдавал ее страх и беззащитность.

— Тебе нужно снотворное? — отец вошел в спальню, почти вплотную подошел к кровати, и Келли с удивлением поняла, что от него пахнет алкоголем. — Можешь взять таблетки, которые принимала мама.

Келли покачала головой.

— Я в порядке.

Отец пристально смотрел на нее еще одну невыносимую секунду, затем отошел и щелкнул выключателем.

— Тогда надеюсь, что больше ты никого не потревожишь.

Сначала Келли пыталась успокоить себя тем, что ей нужно привыкнуть к новому месту, к новому дому, к шуму кленов по ночам. Но прошла неделя, вторая — а кошмары все не прекращались. Порой она не помнила их, и лишь мокрая от пота наволочка подсказывала, что ночь была беспокойной. Но чаще сны были реалистичными, плотными — она снова и снова убегала от тьмы по узкому коридору, спускалась по лестнице вниз, к двери, кричала не своим голосом, звала на помощь… Но все было напрасно, и раз за разом Келли опять оказывалась в удушающих объятьях тьмы, чтобы молить о пощаде и чувствовать, как жизнь медленно оставляет ее тело.

Эти сны влияли на нее, плавно перетекали из мира грез в реальность. Уже к концу первой недели ее стал пугать коридор второго этажа — казалось, что тьма, затаившаяся в углах, вот-вот обретет плоть и форму и бросится за ней в погоню, чтобы в конце концов настигнуть в холле, между зеркалом и комодом. Этот страх часто сопровождался тихим перезвоном часов, оставшихся в старом доме. Келли старалась не обращать на это внимания, обманывала себя, повторяя, что у нее разыгрались нервы.

Но ведь был еще голос матери: второй раз он произнес над ее плечом только одно слово.

Уходи

Келли замерла, напряженно прислушиваясь к хриплому бою часов внизу. Коридор был пуст — ее матери здесь не было и не могло быть, и все это было лишь плодом фантазии… Но только ее окружали ароматы гиацинта и сандала, знакомые с самого детства. Эти запахи были настолько реальны, что вытеснили беспокойный шепот кленов, и мягкий вечерний свет затопил весь коридор и породил узнаваемые образы. Келли видела усталую улыбку матери, ее бледное лицо и тонкие руки, всегда, даже в самую жаркую погоду скрытые рукавами тонкого кардигана. Она сделала несколько несмелых шагов навстречу этой иллюзии, утопая в запахе парфюмерной воды, щекочущей нос. Казалось, сейчас она узнает то, что позволит ей освободиться от кошмаров, сбросить морок, успокоить сердце…

Кто-то крепко стиснул ее предплечье, и Келли вскрикнула от неожиданной боли. Образы рассыпались, испуганно забились в щели, спрятались среди теней от хмурого отца. Его пальцы сжались еще сильнее, и аккуратные, ровные ногти впились в тонкую кожу Келли. Она отдернула руку, пытаясь вырваться из его хватки — но, конечно, ничего у нее не вышло.

— Ты взяла духи матери? — отец не повысил голоса, но в его глазах плескалась ярость — Келли узнавала ее безошибочно. Точно так же он смотрел на соседа, который парковал свою машину напротив их выезда, тем же ледяным тоном разговаривал с опоздавшим курьером, с медлительной официанткой, с нерасторопным коридорным в отеле.

Она знала, что должна сделать — повиниться, попросить прощения, добавить в голос дрожи, сказать, что она больше не будет… Этот рецепт она узнала в семь лет, когда разбила его часы, и с тех пор использовала как своеобразный амулет от его гнева. Пусть будет наказание, но только не крик, не тот взгляд, в котором собирается бесконечная тьма; если все сделать правильно еще только раз…

— Я не брала их, — ее голос не дрогнул: неожиданно для самой Келли в нем прозвучала злость. Она рванулась сильнее, и отец, скорее всего от неожиданности, ослабил хватку и выпустил ее руку, оставив на коже яркие отметины.

Злая гримаса на мгновение пробежала по его лицу, исказила черты почти до неузнаваемости, и Келли почувствовала, как липкий страх сжимает горло.

— Тайное всегда становится явным, — звучный голос отца зачаровывал, отнимал силы. Тихая угроза, звучавшая в нем, тяжестью отдавалась в висках и щекотала шею мерзким холодом. Келли поняла, что признается, расскажет о голосе матери, о запахе духов, а может, даже о кошмарах…

Скрип двери нарушил звенящую тишину между ними, и Алекс показался из своей комнаты.

— Это я, — он смотрел прямо на отца, и хоть в его голосе звучало нужное количество вины, каждое слово звучало как вызов. — Когда мы разбирали ее вещи, я спрятал один флакон. И сегодня… разбил его. Прости.

Отец обернулся к нему. Келли успела заметить, как злость на его лице сменилась удивлением. Он подошел к брату, втолкнул его в комнату, вошел следом и закрыл за собой дверь.

Келли поспешила спрятаться у себя. Она надеялась, что Алекса ждет неприятный разговор и только… Однако свежие синяки, расплывающиеся по ее бледной коже, намекали, что все может обернуться и по другому.

Аромат гиацинтов порождает густую, плотную тьму. Келли отступает от нее, вжимается в стену, пытается спрятаться — но тьма сильнее, и она настигает. Тьма хватает Келли за волосы и швыряет о стену: боль в плече расцветает новыми красками, и кровоточит разбитая губа. Тьма наваливается сверху, забирается в нос и рот, полностью забивает горло, и Келли хрипит, пытается вырваться или позвать на помощь, но тщетно — она слишком слаба, слишком беспомощна, и с каждой секундой только теряет силы…

— Проснись… Келли… Проснись…

Тихий шепот Алекса разорвал кошмар, спас ее из удушающей хватки тьмы. Брат низко склонился над кроватью, и в желтом свете ночника его лицо казалось тревожным и больным.

— Я ведь… не кричала? — Келли, опасливо взглянув на дверь, села в кровати, плотнее укутавшись в одеяло.

— Стонала, — Алекс, ссутулившись, устроился рядом с ней. — Не волнуйся, отец не слышал. Кажется.

Они помолчали, прислушиваясь к печальной песне кленов, которые все трепал и трепал безжалостный ветер. Ночь выдалась безлунной, и в темноте движение листьев казалось волнами бурного моря, раз за разом накатывающими на стекло. На секунду Келли показалось, что со следующим приливом тьма разобьет стекло, схватит ее и утащит за собой, в тот сон, от которого уже будет не проснуться… Она вздрогнула, впечатленная собственной фантазией, и посмотрела на Алекса.

— Ты не брал мамины духи? — спросила она, чтобы заглушить шелест листьев.

Алекс отрицательно качнул головой.

— Он все выбросил сразу после похорон, — его голос дрогнул. — Даже часы. Я хотел взять их, так не разрешил. А мама их любила, помнишь…

— Помню, — прошептала Келли.

Алекс протянул руку и осторожно коснулся ее предплечья там, где багровыми пятнами рассыпались синяки. Прищурился.

— Он случайно, — поспешно сказала Келли, чувствуя, как пружина тревоги все сильнее сжимается в груди. — Я знаю, что он не хотел.

Сейчас, когда кошмар отступил, а брат был рядом, она сама отчаянно хотела поверить тому, что говорила — пусть даже клены за окном шептали ей, что это ошибка.

Сны затягивали ее, и к концу каникул Келли ощущала себя полностью разбитой. Она с трудом просыпалась по утрам, страдая от барабанной дроби пульса в висках и ломоты во всем теле. Ее горло саднило все больше, голос стал хриплым и отрывистым — отец, заметив это, строго запретил ей открывать окно на ночь, а Келли не стала объяснять, что дело совсем не в простуде.

Несмотря на свою усталость, она заметила перемены, произошедшие с отцом за этот месяц — спокойная холодная ярость, читавшаяся раньше во взгляде, жестах и крупной фигуре, уступала место странной тревоге. Порой он вздрагивал за ужином и бросал боязливые — боязливые! — взгляды в сторону холла; в такие моменты Келли так и подмывало поговорить с ним, спросить, слышит ли он бой старых часов… а может, ему чудится что-то свое? Но лишь взглянув на его мрачное лицо с крепко сжатыми челюстями, она сразу отказывалась от этой мысли.

Впрочем, ей хватало и своих собственных миражей. Старые несуществующие часы били все чаще, отмечали теперь почти каждую четверть часа, и однажды вечером Келли почудилось их отражение в зеркале. Она даже обернулась, чтобы проверить, вдруг отец каким-то образом вернул их, пока она была на прогулке? Но стена была пуста, и только дребезжащие мерные удары сообщали дому о том, что сейчас девять часов.

Келли со вздохом повернулась к зеркалу — и вместо своего отражения увидела тонкую фигуру. Несмотря на кровь, запекшуюся на левом виске, и черные отметины на изящной длинной шее, она безошибочно узнала черты матери в посеревшем мертвом лице, с опаской приблизилась к зеркалу — и в этот момент тонкие руки легко скользнули за стекло и сомкнулись у нее на шее.

Келли издала хриплый вскрик и рванулась назад, стараясь сбросить с себя ледяные пальцы. В панике она ухватилась за вешалку и нанесла удар; стекло пошло мелкими трещинами и серая фигура исчезла, оставив лишь воспоминания о липком прикосновении и почти неуловимый запах гиацинтов. Не успела Келли отдышаться, как из гостиной появился отец. Он перевел взгляд с вешалки на треснувшее зеркало и нехорошо усмехнулся.

— Так вот что вы делаете, — медленно процедил он, пока его глаза наливались такой знакомой яростью. — Портите мои вещи, — он вырвал вешалку из рук Келли и бросил ее на пол. — Пакостите. Ломаете.

— Я видела маму, — выпалила Келли. — Маму. В зеркале.

На долю секунды взгляд отца затуманился страхом, но почти сразу он взял себя в руки и шагнул к Келли.

— Мы ведь говорили о том, что врать нехорошо, — он наклонился, крепко схватил ее за плечо, и Келли почувствовала запах виски. — Пойдем. Побеседуем.

— Не тронь ее!

Алекс втиснулся между ними, уперся руками отцу в грудь. Он тяжело дышал, и Келли видела тонкие струйки пота, стекающие от затылка вниз по такой же изящной как у матери шее.

— Не лезь, — процедил отец. — Иди к себе. Пошел!

Его пальцы сильнее сжались на плече Келли, и она всхлипнула от боли, но Алекс ударил отца по руке, заставив ослабить хватку.

— Ах ты… — отец выпустил Келли и, развернувшись к Алексу, крепко схватил его за грудки. — Если ты еще раз, то…

Брат расхохотался, и этот смех был страшнее призрачного боя часов, ужаснее, чем голос умершей матери. Келли замерла, глядя то на безумную улыбку Алекса, то на полное гнева лицо отца.

— И что ты мне сделаешь, чертов пьяница? — четко и громко произнес брат. — Превратишь мою жизнь в ад, как сделал это с ней? — он кивнул на комод, где стояла урна, и в этот момент отец взревел и отшвырнул его к лестнице.

Келли услышала, как Алекс вскрикнул. Отец подошел к нему, ухватил за волосы на затылке, рывком поставил на ноги. Алекс хрипло дышал через рот, прижав ладонь к носу; крупные капли крови скатывались по его губам и падали на светлую футболку. Келли почудилось, что в глазах отца полыхнули алые отблески.

— В машину, — он выпустил волосы Алекса, и тот побрел к порогу, неловко перешагивая через разбросанные куртки и вешалку. — Прибери здесь, — отец взглянул на Келли и вышел, подхватив с пола свой спортивный пиджак.

К большой радости Келли, кровь каким-то чудом не попала на лестничный ковер, и ей удалось быстро справиться с беспорядком. Это помогло отвлечься от мыслей о произошедшем, не вспоминать холодные пальцы матери на своей шее, ярость на лице отца, странные слова Алекса, въевшиеся ей в память.

Ей хотелось дождаться возвращения брата, и она уселась было в гостиной за книгу, — но листва за окном нашептывала что-то утешительное, и Келли поддалась этой странной колыбельной.

Часы отбивают полночь, и тьма клубится по полу коридора, вытекает из всех потаенных углов, собирается в плотную, угрожающую фигуру. Келли медленно отступает к лестнице. Шаги болью отдаются в спине и голове, горло ужасно саднит, и каждый вдох дается с трудом. Но медлить нельзя — тьма сгущается, и Келли уже слышит тяжелые шаги. Она бросается вниз по лестнице, и горячий сухой воздух забивает ее легкие, мешает дышать. Но Келли знает — стоит лишь немного потерпеть, и все кончится, она распахнет дверь и выбежит из этого дома, обретет свободу, наконец сможет вздохнуть полной грудью… Вот-вот ей удастся: она почти у двери!

Тьма настигает ее у зеркала, хватает за плечи, прижимает к стене. Келли отбивается что есть мочи, но не может справиться с крепкими щупальцами, забивающими нос и рот, — они только скользят все глубже и глубже, стремясь добраться до ее легких. Она чувствует сильный запах алкоголя, и ее тошнит. Захлебываясь собственной рвотой с мерзким привкусом желчи, Келли бросает последний взгляд в зеркало — и не видит себя.

На ее месте мать, истерзанная, с лицом, перепачканным кровью, бьется в агонии, что есть силы вцепляется ногтями в плечи и шею плотного широкоплечего мужчины.

И Келли наконец решается увидеть истинное лицо тьмы.

Часы отбили полночь, и Келли проснулась. Песня кленов за время ее сна стала громче, свирепее и опасней. Во рту еще оставался привкус желчи, а к горлу подкатила тошнота. Она не успела даже встать с дивана, и ее вырвало прямо на дорогую обивку, на книгу, на мягкий ковер, и вместе с остатками обеда и желчи из Келли как будто вышел весь страх.

Ведь нет и не было никакой тьмы.

Тяжелый взгляд обжег ее спину, и Келли впервые не содрогнулась от этого ощущения.

— Как Алекс? — спросила она, не поднимая головы.

— Побудет в больнице до утра, — половицы скрипнули, и массивная тень нависла над Келли.

— И что ты им сказал? — она поднялась с дивана, отступила на пару шагов, с вызовом глядя в лицо отца.

— Что еще за вопросы? — он неожиданно ответил ей не злым, а усталым взглядом, и Келли пошла в атаку.

— Ты сказал, что сломал нос своему сыну? — ее хриплый голос сделал этот вопрос почти угрожающим. — Сказал, что швырнул его через холл?

— Что за фантазии, — отец шагнул к ней, и Келли пришлось отступить за кресло. — Твой брат неудачно упал. Ты ведь все видела, не так ли?

— А мама?

— Мама? — он спросил это нарочито спокойным голосом, но в самой глубине его взгляда шевельнулась ярость. Но и это больше не могло испугать Келли — наоборот, только вызвало волну ответной злости, живой, горячей, невыносимой.

— Как умерла мама?

Отец скривился словно от зубной боли.

— Ты сама знаешь.

— Как умерла мама? — Келли осторожно протиснулась между креслом и камином, так, чтобы оказаться ближе к двери.

— Она повесилась, — он произнес это резко и, заметив ее маневр, тоже сделал шаг в сторону.

— Разве? — Келли почти чувствует на своих губах холод, которым пропитан этот вопрос. — А вот она говорит, что ты задушил ее. Сжал горло, закрыл нос и рот, и смотрел, как она задыхается, как бьется в твоих руках, — она шагнула назад, пристально глядя в глаза отцу. — Так это ты убил ее, папа?

Лицо отца одеревенело, и в следующую секунду ярость все же выплеснулась из берегов. Он бросился вперед, но Келли была к этому готова — развернулась и кинулась в холл, прочь из этого дома.

Тяжелые шаги отца за спиной только подгоняли ее, и Келли в два счета оказалась у двери, торопливо повернула ключ — раз и второй. Замок послушно щелкнул, и в этот момент отец схватил ее сзади за волосы, развернул легко, словно куклу, и ударил лицом о комод.

Лоб обожгло болью, и Келли почувствовала, как вязкие струйки стекают по щеке. Отец резко дернул ее назад, не давая опомниться, но она успела схватить то единственное, что попалось под руку, и повернулась, чувствуя, как от боли в затылке на глаза выступают слезы. Она поняла, что ошиблась — тьма все же существовала, и сейчас плескалась в глазах отца, грозилась вот-вот вырваться наружу, опасная, мощная… убивающая.

Назад Дальше