— Господи, да каких кандидатов? — завопил я в отчаянии. — Вы можете мне по-чело… по-простому объяснить, куда меня занесло и почему мне там не место?
— Люди постоянно обращаются к нам с просьбой помочь им сделаться лучше, чище и терпимее, — с готовностью перешел голос на менторский тон. — Мы отвечаем только на те запросы, которые приходят от субъектов, уже внутренне готовых воспарить над обществом, но еще не располагающих достаточным запасом собственных сил. При нашем содействии они становятся впоследствии вашими подопечными. И уж дальше, извините, справляйтесь сами, — не сдержался он под конец.
Я почувствовал себя хозяином каравана верблюдов, груженых бурдюками с водой, распихивающим во все стороны очередь изнуренных зноем страдальцев к скудному ручейку живительной влаги.
— А с другими что происходит? — с любопытством спросил я, вспомнив Людмилу Викторовну.
— Большинству людей достаточно создать ощущение бодрости и прилива сил, — нехотя объяснил голос, — они их потом обычно на самоутверждение в обществе направляют. Но ведь каждый запрос проверить нужно! Каждый! А каждый случай подпитки вообще кучей документов оформляется. Строгой отчетности. Вы себе представляете, сколько времени на это требуется? А тут Вы еще…
— Ну, извините, — неловко пробормотал я, — я действительно не знал…
— Не знал он! — вернулся к привычной, видно, сварливости голос. — А самому подумать, что своего-то сотрудника сразу, небось, по зеленому коридору пустят — мало ли, вдруг у него форс-мажор какой-нибудь…
— Слушайте, — оживился вдруг я, — а Вам от моей жены тоже ведь запрос пришел?
— Пришел, — тяжело вздохнул голос, — сейчас вот отказный формуляр заполнять придется…
Ой-ой-ой, потом возьмут еще и проверять начнут, чьей подопечной дополнительные внешние силы понадобились, и по какой, собственно, причине…
— Не надо! — быстро предложил ему я. — Я у Вас столько времени отнял — давайте теперь сэкономлю. Вы можете ее запрос прямо на меня переключить?
— Пожалуй, смогу, — неуверенно ответил голос. — Но Вы же сами на нее прямо воздействовать можете…
— Э, нет! — рассмеялся я. — Обычно инициатива от меня исходит, а так я ей по ее же просьбе внушать буду. Согласитесь, есть разница?
— Нет-нет-нет, — запротестовал голос, — мне эти ваши тонкости ни к чему. Ладно, направлю.
— И последующие тоже, договорились? — решил я выжать из вторжения в чужой огород все возможное. Пока хозяева не опомнились и не выкинули меня оттуда.
— Какие еще последующие? — как и следовало ожидать, снова взвизгнул голос.
— Но ведь нам и дальше придется эти упражнения делать, — принялся я уговаривать его. — И она всякий раз будет к вам обращаться — не стану же я ее посвящать во все наши подробности! Так вот Вы, вместо того чтобы с каждым из них возиться, просто перебрасывайте их мне — и все дела! По-моему, так всем проще будет.
— М-да? — На какое-то время голос затих. Я затаил дыхание. — Ну, не знаю… Не положено так, конечно, но с другой стороны… Волокиты уж точно меньше… И человек без внимания не останется… Ладно, договорились. И Вы… это… если у нее какая-нибудь непредвиденная реакция возникнет — обращайтесь, проконсультирую.
— Спасибо, — уже загорелся я, — давайте, переключайте — вот сейчас и проверим.
Я ей дам непредвиденную реакцию — в ответ на ее же просьбу!
Вот так впервые в жизни и совершенно неожиданно для себя я получил доступ к Татьяниным мыслям.
Ну, кто бы сомневался, что первой мне попадется на глаза именно эта: «Почему, почему у него опять все с первого раза получается — сидит вон, ни одной мышцей не вздрогнет — а у меня уже все затекло?»?
Ха, не я один подглядывал! Я мысленно расплылся в широчайшей улыбке и принялся осторожно-осторожно нашептывать ей, что рядом со мной и у нее все будет получаться. И даже если не с первого раза — так я ведь для того и послан к ней — весьма высокой инстанцией — чтобы научить ее, помочь, поддержать и направить. И противиться мне бесполезно, как горному потоку, катящемуся с той самой высокой… вершины — все равно унесет, куда следует, только синяки о встречные камни понабиваются. Куда разумнее довериться ему, чтобы он мягко и нежно, в обход всех препятствий…
Время от времени я чуть приоткрывал один глаз — сосредоточенность на лице у Татьяны сменилась растерянностью, затем удивлением, затем задумчивостью… Та-ак, похоже, мы этой йогой будем каждый вечер заниматься!
Вдруг я уловил рядом с Татьяной еще… нечто. Сознание — не сознание, но какой-то клубок… запутанный клубок всевозможных ощущений. Скорее даже, клубочек. И не совсем рядом, а как-то… еще ближе. От неожиданности я сбился с особо продуктивной мысли о неизбежном со временем превращении любого бурного горного потока в плавную и могучую равнинную реку, в которой нет и намека на всякие камни с корягами, а лишь удовольствие от поддерживающей тебя со всех сторон стихии. Это, что, я подсознание ее нащупал, что ли?
Сгорая от любопытства, я взялся исследовать неопознанный объект. И буквально через несколько мгновений увидел… нет, почувствовал, конечно, но увидел — так слепые пальцами видят — нечто крохотное, свернувшееся калачиком, затаившееся в полной неподвижности…
Это… что? Это, что… партизан, что ли? Похоже на то — вон и маленький такой же, как Татьяна, и недоверчивый… Ну, привет, парень — хорош прятаться, я тебя все равно нашел! Куда рванул? Метнулся в сторону, отвернулся и руками… с ума сойти, настоящими ручонками за голову схватился, словно уши прикрывает! Это я его напугал, что ли? Татьяна ведь тоже замерла, когда я ей в первый раз показался — даже расплакалась, по-моему, когда я в отчаянии рявкнул… Или до этого? Хоть убей, не помню. Но зато я точно помню, что она успокоилась, развеселилась даже, когда я о себе заговорил. Спокойно и негромко. Ладно, где там у меня неприкосновенный запас терпения? Сейчас я ему расскажу… Или ей? Слушай, ты кто? А ну-ка, повернись… Да не спиной же! Тихо-тихо-тихо, я не кричу — я тебе очень ласково объясняю, что познакомиться хочется… Вот молодец — бочок показал, словно ухо на меня наставил, а ну, еще чуть-чуть… Ну, я же говорил, что парень! Не удирай! Давай назад потихоньку плыви — я тебе сейчас расскажу, кто я. Не в смысле, кто я, а в смысле, кто я тебе — и как ты мне уже понравился, и как мне хочется, чтобы мы с тобой подружились, и как мне уже не терпится посмотреть на тебя глазами…
Чтение чтением, Людмила Викторовна, но приучить его к моему внутреннему голосу не менее важно!
Чтобы и думать не мечтал мысли свои за невинным личиком скрывать, как Татьяна.
Чтобы в свет вышел в твердой уверенности, что уж мне-то точно можно во всем довериться.
А то я потом умом тронусь — двоих постоянно на чистую воду выводить.
Через несколько сеансов регулярных, как и было обещано Людмиле Викторовне, занятий йогой он, кажется, стал понемногу ко мне привыкать. При каждом моем обращении к нему, он все также замирал, но уже не шарахался в сторону, а тут же разворачивался и начинал целенаправленно двигаться из стороны в сторону — явно в поисках источника… меня. Когда я рассказывал ему, как рад снова его видеть, и как здорово он вырос с прошлой встречи, он принимался помахивать ручками и ножками, а при особо удачно завернутом комплименте мог такой кульбит совершить, что у меня в первый раз чуть сердце не остановилось.
Меня уже просто на части разрывало от желания поделиться с кем-то своими наблюдениями. Но не с Татьяной же! Объясняй ей потом, как я доступ к сокровенным глубинам получил. Она с восторгом рассказывала мне, что в моменты особо глубокой сосредоточенности вроде бы начала чувствовать парня — не физически, а так, словно он к ней мысленно тянулся. Знала бы она, сколько я ему внушал, какая замечательная у него мать… Да и потом — она так раздувалась от гордости, что ей удалось совершенно самостоятельно установить контакт с малышом, что у меня просто язык не поворачивался сказать ей, что я его первым приручил.
Оставался один Тоша. Мое общение с ним вернулось, наконец, в положенную по субординации норму: я повествую ему о неведомом, он слушает меня с разинутым от восхищения ртом.
К сожалению, рот его недолго оставался просто разинутым. Однажды из него посыпались слова. В форме вопросов. Технических, разумеется.
В тот день я со смехом упомянул человеческое УЗИ. Ну, ни в какое же сравнение не идет с тем, что я имею возможность наблюдать! Фиксирует себе равнодушно и механически встретившееся на пути препятствие — а так, чтобы попросить нужным бочком повернуться или вытянуться, чтобы поточнее рост измерить… Не говоря уже о том, чтобы успокоить, объяснить, что это не холодная лапа какого-то чудовища к нему тянется…
— Так ты говоришь, что все это и при УЗИ увидеть можно, — перебил он мою вдохновенную речь о преимуществах духовного наблюдения над техническим, напряженно хмурясь.
— Ну…. в целом, да, — неохотно признался я, — но картина совсем не такая отчетливая.
— И настроение по движениям даже можно определить? — продолжал допытываться Тоша.
— Конечно, — небрежно бросил я тоном знатока. — А ближе к концу — так и по мимике.
Он вытаращился на меня во все глаза.
— Ты, что, к врачу с ней не ходишь? — подозрительно прищурился я.
— Конечно, хожу! — возмутился Тоша. — Но не в кабинет — неудобно мне… А на УЗИ так вообще не прорвешься: одна выскочила, другая вскочила, а следующие в очереди, как тигрицы, дверь охраняют.
— Ну, туда-то тебе точно не нужно! — уверенно заявил я. — Ты и сам все можешь увидеть — и куда детальнее. Ты же наверняка и другое сознание рядом с Галиным ощущаешь — нужно только сосредоточиться на нем и подступаться очень осторожно, чтобы не спугнуть…
— Ничего я не ощущаю, — удивленно возразил мне Тоша. — Это же — не мой объект, как я могу его ощущать?
Я запнулся на полуслове, озадаченно моргая.
— А я почему ощущаю?
— Не знаю, — дернул плечом Тоша. — Может, тебя как-то случайно на обоих замкнули?
Отлично — если у меня что-то получилось, то это, разумеется, не мое достижение, а чья-то ошибка.
— И всякий раз случайно? — сдержанно поинтересовался я. — Ты бы поменьше ехидничал — я бы тогда, возможно, и за тебя словечко замолвил, чтобы и тебя замкнули…
— Не надо! — резко выпрямился Тоша. — Я могу что-нибудь… напортить. И так в доме такой бедлам — боюсь, что на ребенке уже сказывается, потому и посмотреть хочу… Но только на экране! — В голосе у него появилось уже печально знакомое мне нездоровое оживление.
Говорил бы уже прямо, что с новой техникой ознакомиться хочет. Я почувствовал, что нужно срочно переводить разговор на что-то другое.
— Какой бедлам? — озабоченно спросил я. — Ты же говорил, что все скоро успокоится.
— Говорил! — нехотя протянул он, и глаза у него как-то странно забегали. — Откуда же я знал, что Галина мать мою вину усмотрит во всем, что даже в мое отсутствие происходит?
— Ну, давай, я попрошу, чтобы тебя на нее ненадолго замкнули, — предложил я. — Правда, нужно, чтобы инициатива от нее исходила — чтобы она сама к нашим обратилась.
— О, к Богу она каждый день взывает! — разражено фыркнул Тоша.
— Ну, и отлично! — обрадовался я. — Судя по всему, по ее запросам отказ идет — можно будет договориться, чтобы их на тебя, хоть на полчасика, переключали…
— Нет-нет-нет, — решительно отказался Тоша. — На прямое влияние на посторонний объект я точно не пойду. Опять потом на контрольную комиссию вызовут — объясняться, по какому праву полномочия превысил и каким образом средства для этого выискал. И себя, и других под расследование подставлю. Так что, спасибо, но не нужно.
У меня возникло очень неприятное подозрение, что он опять что-то недоговаривает, но в этот момент рабочий день подошел к концу, и нам пришлось прерваться. И не просто рабочий день, а вся неделя — и за выходные, на которые выпало наше первое посещение концерта классической музыки и галереи изобразительного искусства, я как-то забыл о разговоре с Тошей. Да и доверять же я ему, паразиту, уже начал!
Поход в филармонию мне очень не понравился. По целому ряду причин. Во-первых, пришлось променять на него очередной сеанс йоги. Во-вторых, вместо спокойного отдыха дома пришлось тащиться через полгорода, да еще минут пятнадцать место для парковки искать — народ там, судя по всему, собирался непростой. Настроение этого народа в зале прямо подпадало под определение болезненного возбуждения — публика, казалось, настраивала себя на предстоящее действо так же, как и музыканты свои инструменты. Люди примеряли на лица выражения различной степени восторга, обмениваясь впопыхах последними репликами перед тем, как замереть, затаив дыхание и уставившись в одну точку — точь-в-точь, как перед сеансом гипнотизера.
Когда же заиграла музыка, я вжался в кресло под ударами — как будто прямо по нервам — сырой энергии, мощными волнами накатывающейся на меня со сцены. Временами мне удавалось перевести дух, но затем опять следовал громоподобный аккорд, и я цепенел, испуганно косясь на Татьяну. Это же если я вздрагиваю, то каково там парню сейчас?
Татьяна, как выяснилось чуть позже, полностью разделила мое мнение. Чуть ли не впервые в жизни. И молча, разумеется. Но это неважно — главное, что через пару дней она гордо продемонстрировала мне кучу дисков (опять в обеденный перерыв Тошу в магазин потащила!), и с тех пор мы эту классическую музыку дома по вечерам слушали. Тихо — и исключительно то, что нам понравилось. Она еще и диски со звуками природы купила — и их мы слушали намного чаще. Если закрыть глаза, то даже ощущение возникало, что сейчас — лето, и мы — у реки: вода журчит, птицы чирикают, листва шуршит…
С галереями же мы смирились. В конце концов, там можно было прохаживаться не спеша, останавливаться у тех произведений, которые вдруг зацепили что-то в душе, или даже возвращаться к ним, если желание такое возникло… Не было в них навязчивости — вот, наверное, в чем дело. Стоят себе… хочешь — рассматривай, не хочешь — мимо проходи… не вцепляются мертвой хваткой во все органы чувств, истошно вопя о своей непревзойденности…
Мои подозрения в отношении Тоши подтвердились дней десять спустя. Как всегда, интуиция меня не подвела — и, как всегда, я узнал об этом последним. Когда гром грянул.
А началось все, естественно, с легкого потрескивания невидимых электрических разрядов в воздухе.
Татьяна как-то вечером спросила меня, в какой из дней я смог бы на обед подъехать.
Я расчувствовался. Надо же — мне ведь и самому так давно уже не хватало тех замечательных обедов на заре нашего знакомства, когда мы каждый день открывали друг в друге все более и более замечательные стороны… По крайней мере, я открывал. Ведя крупномасштабные раскопки чайной ложкой.
— Ну, что же ты раньше не сказала? — проворчал я с досадой. — Вот сегодня мог бы… А теперь только в пятницу.
— А четверг никак? — озабоченно нахмурилась она.
— У меня же в четверг две встречи, — удивился я ее забывчивости.
— А ты не можешь вторую перенести на послеобеденное время? — продолжала настаивать она.
— В принципе, могу, — пожал я плечами, ненавязчиво напоминая ей, что сам командую своим временем. — А в чем спешность?
— Да я с Тошей договорилась уже, что мы в четверг пойдем по магазинам — Светке подарок выбирать… — Она глянула на меня, сложив домиком брови. — Ты же не забыл, надеюсь, что у нее скоро день рождения?
Я улыбнулся. Как бы я мог об этом забыть — в тот день, ровно год назад состоялся мой первый выход в человеческое общество. В смысле, видимый и осознанный. Который начался подозрительно легким завоеванием всех друзей Татьяны, продолжился ее вспышкой ревности к Марине (вот с тех пор последняя и стоит все время у меня на дороге!), но зато закончился моей полной уверенностью в том, что Татьяна ко мне неравнодушна.
Минуточку… О чем она там с Тошей договорилась?
— А мне позволено будет узнать, — сдержанно спросил я, кладя, на всякий случай, вилку на стол, — с кем мне тогда обедать?
— С Галей, — ответила Татьяна, словно не заметив моего сарказма. — Ей с тобой срочно поговорить нужно.