Татьяна помолчала какое-то время, хлопая глазами.
Я тоже ничего не говорил, чтобы до нее, как следует, дошло, чего только можно ожидать от Марины.
Татьяна вдруг прыснула.
— Что смешного? — опешил я.
— Да, Марина, если уж берется за дело, то с размахом, — с восхищением в голосе произнесла Татьяна. — Хотела бы я послушать, как она с ней говорила… И, между прочим, и этот твой пример только в ее пользу говорит — ведь удалось же ей нас с бабушкой помирить. Ненарочито и ко всеобщему удовольствию.
— Ко всеобщему удовольствию?! — взорвался я. — Кто теперь ежедневно по магазинам бегает — Марина? Кто к высокому с прекрасным приобщается в приказном порядке — опять она? Кто Галю с Тошей нашел, куда пристроить, пока ее мать от Марининых гениальных идей вылечиваться будет? А если бы не было у тебя свободной квартиры? А если бы нам с тобой некуда переехать было? К себе бы Марина их пригласила пожить?
— Но ведь люди для того и дружат, — с искренним удивлением ответила мне Татьяна, — чтобы выручать друг друга…
Я понял, что больше мне с ней говорить не о чем. Когда улучшить Татьянину жизнь пытаются ее родители или я — это она называет вмешательством и неуважением к ее мнению. Когда тем же самым занимается Марина — речь сразу же заходит о сплошном взаимопонимании и взаимовыручке. И не важно, что взаимо относится к разгребанию последствий Марининой самоуверенности.
Но должен же кто-то остановить эту авантюристку от борьбы за справедливость, пока она во что-то более серьезное не вляпалась!
Ни с Татьяной, ни с Мариной спорить я больше не буду. А вот разговор со Стасом откладывать больше нельзя.
Глава 7. В работе нужно уметь видеть перспективу
Нельзя сказать, что приглашение зайти в кабинет к начальнику являлось для нее необыкновенной редкостью. Там она получала объем работ на ближайшее время, там же выслушивала распоряжения о том, что плановую работу нужно временно отложить и в максимально сжатые сроки провести измерения вот этих образцов, туда же она приносила результаты этих самых измерений.
Самодуром его назвать было нельзя, но за трудовой дисциплиной следил он неукоснительно и фамильярности с подчиненными не допускал. В журнале учета прихода на работу и ухода с нее его подчиненные могли расписываться друг за друга только во время его отпуска и командировок. Ровно в девять часов материально ответственная заносила этот журнал ему в кабинет, и опоздавшие, бочком заходившие туда, чтобы подписью отметить свое появление на рабочем месте, сразу же попадали на ковер.
А уж если кому случалось попасться отделу кадров, вышедшему на очередной рейд поимки нарушителей трудовой дисциплины, то одним громогласным разносом дело не заканчивалось. По пальцам можно было пересчитать случаи, когда начальник соглашался подписать объяснительную записку, в которой провинившийся клятвенно уверял начальника отдела кадров, что не опоздал, а задержался в местной командировке, в которой пребывал с самого раннего утра. Обычно самое незначительное опоздание влекло за собой незамедлительные меры. Проштрафившемуся сотруднику объявляли выговор в приказе, а в случае, если он попадал на карандаш больше трех раз в месяц, лишали премии.
Всем этим рейдам, однако, никак не удавалось превратить трудовой коллектив НИИ, в котором работала та, которую позже назвали Мариной, в образцовый. Никак не хотели его работники понять, почему они не могут, опоздав на четверть часа, просто уйти с работы на те же пятнадцать минут позже, выполнив весь запланированный объем работ. Учреждение было солидным, с несколькими корпусами, разбросанными на довольно большой территории, обнесенной единым забором. И дырок, через которые можно было проникнуть на рабочее место, было в нем отнюдь не меньше, чем в заборе фруктового сада возле ее дома.
Та, которую позже назвали Мариной, опаздывала редко. Детей муж в школу отвозил, и времени, чтобы спокойно собраться, у него всегда хватало. Но случалось. То троллейбус, идущий к метро, окажется переполненным — никак в него не втолкнешься; то, выйдя из метро, обнаружишь, что автобус из-под носа ушел. Она терпеть не могла такие дни — опаздывая, она обычно так нервничала, что в первые полчаса рабочего дня нечего было и думать о том, чтобы за приборы садиться — руки тряслись. Задерживаться после работы она не могла, поэтому приходилось жертвовать обеденным перерывом — проблемы городского транспорта никого не интересовали.
Как назло, на понедельник и пришелся один из таких дней. Запыхавшись, она влетела в кабинет начальника, чтобы расписаться, прямо с порога виновато забормотав:
— Владимир Геннадьевич, простите, пожалуйста. Автобус поломался — две остановки пришлось пешком бежать…
— Да ну? — скептически отозвался начальник ее лаборатории.
— Честное слово! — отчаянно воскликнула она. — Там со мной еще двое из отдела акустики ехали — мы вместе потом бежали…
Он задумался, прищурившись.
— На проходной кто-то из кадровиков стоял? — ворчливо спросил он.
— Нет-нет, сегодня никого не было, — быстро ответила она, в надежде, что успеет отдышаться в течение краткого — по случаю оставшегося незамеченным преступления — разноса.
— Ладно, ЧП у кого угодно может случиться, — буркнул начальник, и продолжил более деловым тоном: — У меня к тебе другой разговор есть.
От неожиданности она растерялась.
— Я слушаю Вас, — осторожно сказала она, нервно теребя в руках сумку и мучительно стараясь припомнить, какие еще прегрешения могут за ней числиться.
— Нет, ты сначала распишись, пойди вещи на месте оставь, а минут через… — он глянул на часы, — пятнадцать зайдешь ко мне.
Она коротко кивнула, неловко черкнула в единственной пустующей клеточке графы прибытия на работу и вышла, все еще не веря в свою удачу.
Через пару минут, однако, когда она разделась и присела на стул у своего стола, чтобы собраться с мыслями, удивление ее сменилось настороженностью. Что же это она так легко отделалась? Опоздания сходили у них с рук только особо перспективным сотрудникам — тем, которые уже вышли на защиту диссертации, или тем, кто мог принести солидные хоздоговора. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не относится ни к тем, ни к другим.
В самом начале трудовой деятельности, впрочем, в ней видели молодого специалиста, подающего весьма большие надежды. Лучшая выпускница потока, и не просто с красным дипломом, а с таким, в котором ни одной четверки не было, и замужем к тому же — значит, не станет время тратить на всякие увлечения. Прямо бери и приставляй ее к какой-нибудь многообещающей разработке — через пару лет диссертацию напишет. Как она узнала несколько позже, из-за нее даже спор вышел между двумя отделами, в которых уже давненько молодых кандидатов не появлялось.
Первым делом ей, разумеется, объяснили, что полученные ею в институте знания носят слишком общий характер, и сейчас ей придется сосредоточиться на более узком направлении, но зато изучить его досконально — и вширь, и вглубь. Учиться она всегда любила, и, набрав кучу книг по своей новой специальности, с восторгом углубилась в них, выныривая лишь для того, чтобы набраться практических навыков работы на всяких экзотических приборах.
Она даже домой сначала книги брала, но там работать над ними почему-то уже не получалось. Это ведь раньше, когда она жила с одной матерью, возвращавшейся с работы довольно поздно, у нее было время и домом заниматься, и своей учебой. Сейчас же у нее был молодой муж, который требовал заботы и внимания. В те дни, когда он не задерживался на работе, по вечерам он обязательно делился с ней всеми новостями своей как заводской, так и общественной деятельности. И засиживаться над книгами до полуночи ей не позволял.
Но все же через пару месяцев она уже начала потихоньку представлять себе, чем занимается ее отдел, и даже позволяла себе временами — робко-робко — высказывать свои соображения по результатам измерений. Старшие товарищи переглядывались, но обрывали ее мягко — большей частью указывая ей на все еще остающиеся белые пятна в ее познаниях. После чего она опять зарывалась в книги, упорно стремясь добраться до дна пучины информации.
И вдруг перед ней замаячил декрет. Узнав, что у нее будет ребенок, она словно увидела свою жизнь в другом свете. Какое значение могут иметь все научные изыскания, вместе взятые, перед лицом появления на свет новой жизни? Трудовой энтузиазм ее существенно поутих, уступив место ежедневному прислушиванию к малейшим изменениям в ее теле. На работе она уже не вступала ни в какие дискуссии, ограничиваясь чисто техническим сбором информации по результатам исследований. Ее еще включили в состав авторов двух статей, но уже подключили к разработке ее темы другого сотрудника — который, как никто и не скрывал, и будет ее заканчивать.
Ее это совершенно не волновало. Все свое рвение она направила на подготовку к материнству — читала книги по уходу за младенцами, по основам воспитания их с первого дня жизни, по правильному и сбалансированному питанию и без конца расспрашивала мать о детских недомоганиях и о том, как их предотвратить. Такое обучение ее муж безоговорочно поддерживал.
В роддом она отправилась в трепетном ожидании величайшего чуда. Роды оказались несложными, и вот, наконец, у нее появился сын — здоровый, крепкий, чуть крупнее обычного, но совсем не крикливый. Она провела в больнице положенную неделю, слушая советы более опытных мам и — всякий раз, когда в палату ввозили для кормления длинную каталку с младенцами — срываясь с места и вытягивая шею в поисках своего сокровища. Ей уже не терпелось оказаться дома, чтобы иметь возможность видеть его каждую минуту.
В первый же день муж передал ей необычно теплую, взволнованную записку, в которой благодарил ее за сына и спрашивал, на кого он похож. После вечернего кормления она подошла с малышом к окну и с гордостью показала его мужу. Через полчаса ей принесли еще одну записку, в которой муж с уверенностью утверждал, что сын — точная его копия. Она так и не поняла, как ему удалось разглядеть это в окне третьего этажа.
Вернувшись с сыном домой, она с удивлением обнаружила, что спокойный, молчаливый младенец, которого она видела в роддоме четыре раза в сутки, превратился в громогласного горлопана, вечно недовольного жизнью — особенно по ночам. Поскольку мужу и матери нужно было идти на следующий день на работу, она долгими ночными часами вышагивала по кухне, укачивая сына и шатаясь от усталости.
Но вот, наконец, закончился первый, самый трудный месяц, и каждый день начал приносить ей все новые и новые радости. Сын начал держать головку, впервые улыбнулся, научился сидеть, начал играть с игрушками, произнес первое слово (они долго спорили, что это было: «Мама», «Папа» или «Баба»), поднялся, шатаясь, на ноги, сделал первый шаг…
К первому его дню рождения она уже знала, что ждет второго ребенка.
Рождение дочери прошло для нее намного будничнее. Она опять рвалась домой — на этот раз беспокоясь о сыне. И опять были бессонные ночи, и гулять на улице стало сложнее (одной рукой держа сына, другой толкая коляску с дочерью), и кормить их нужно было по очереди, и купать… Но и дочь принесла ей и первую улыбку, и первый шаг, и первое слово. На этот раз это было определенно «Мама» — от сына, наверно, переняла; он дергал ее постоянно, требуя внимания.
Она вернулась на работу, когда дочери исполнилось три года, и ее уже можно было отдать в детский садик.
Встретили ее с радостью. За это время в отделе появилось два молодых сотрудника, но все остальные тут же налетели на нее с расспросами о житье-бытье.
— Вот молодец, — шутили они, — подряд двоих родила, теперь можно и своей жизнью заняться.
На вопросы о детях она могла отвечать до бесконечности.
— А живешь все там же? — перебил ее кто-то. — Не тесновато ли вам такой компанией? Вот нужно было сразу в очередь на квартиру становиться, а то теперь разве что о кооперативе можно думать.
Она ответила, что они до сих пор живут с матерью в ее двухкомнатной квартире. Сложновато, конечно, но ничего — в тесноте, да не в обиде. И потом — с переходом мужа на работу в министерство, им, возможно, помогут с жильем. Где-то в районе новостроек, разумеется, на работу будет дольше добираться — как бы ни случилось опаздывать, в шутку посетовала она. И тут же начала расспрашивать о работе — тихий внутренний голос подсказал ей, что нехорошо как-то в рабочее время на личные темы разглагольствовать.
Никаких радикальных перемен за время ее отсутствия не случилось. Ее тему уже, конечно, давно завершили, но на смену ей пришли новые, и отдел работал над ними так же, как и четыре года назад. Она вздохнула с облегчением — вспоминать старые навыки всегда легче, чем приобретать новые.
На следующий день ее пригласил к себе в кабинет руководитель лаборатории.
— Ну как, привыкаешь потихоньку опять рано вставать? — широко улыбнулся он, жестом приглашая ее садиться.
Ей хотелось ответить ему, что с маленькими детьми по утрам в постели не поваляешься, но тихий внутренний голос шепнул ей, что начальник, по всей видимости, пошутил, чтобы создать непринужденную атмосферу для разговора, что нужно ценить.
Она неопределенно мотнула головой.
— Чем думаешь заниматься? — перешел к делу руководитель.
— Да откуда же мне знать-то? — растерялась она. — Куда направите, там и буду работать. Вы ведь лучше знаете, какое направление сейчас важнее.
— Конечно, я лучше знаю, — ухмыльнулся руководитель. — Есть у нас сейчас две темы — очень перспективные, — он продиктовал ей их названия. — Можешь к любой подключаться.
— Подождите, подождите, — заволновалась она. — Я ведь многое подзабыла, мне разобраться нужно, где я быстрее в работу включиться смогу.
— Разбирайся, — великодушно махнул рукой он. — Где-то с недельку. Поговори с руководителями тем, — он продиктовал ей их фамилии, — книги полистай, статьи последние почитай по обоим направлениям, с мужем посоветуйся — он ведь у тебя по той же специальности?
— По близкой, — сдержанно ответила она.
Начальник махнул рукой. — В общем, задача ясна? Через неделю вернемся к этому разговору.
Она принялась честно выполнять полученные директивы. После разговора с руководителями двух предложенных ей тем выяснилось, что методика проведения эксперимента мало чем отличалась от той, которой она начинала свою трудовую деятельность, но с теоретической точки зрения темы оказались для нее совершенно новыми. Она вновь засела за книги, но сосредоточиться на долгое время ей никак не удавалось — весь день ее преследовал отчаянный вопль дочери: «Мама, не хочу!», который несся ей в спину каждое утро, когда она закрывала за собой дверь группы в детском саду.
Экспериментальная часть пошла намного быстрее. Навыки работы на приборах вернулись к ней практически мгновенно, и она с удовольствием взялась за измерения — время шло быстрее, и в конце дня возникало чувство куда большего удовлетворения.
На выходные она нерешительно заговорила о предложении руководителя с мужем, но тот отмахнулся от нее — сам, мол, все еще в курс новой работы вхожу, так что без меня решай, чем тебе заниматься.
Так и не приняла она никакого решения, о чем честно сообщила руководителю лаборатории во время следующей встречи с ним.
— Мне обе темы кажутся очень интересными, — закончила она, — так что подключайте меня к той, где рук не хватает.
— А с мужем советовалась? — прищурился он.
— Да причем здесь мой муж? — вспылила она. — На заводе он исследованиями не занимался, и нынешняя его работа никакого отношения к науке не имеет!
— Это как сказать… — задумчиво произнес руководитель. — Даже если ему эти разработки ни о чем не говорят, ты бы объяснила ему… их перспективность, и он мог бы словечко о них замолвить перед теми, кто в таких вещах разбирается. И нам дополнительное субсидирование совсем не помешало бы, и тебе бы защититься проще было.
— Я не думаю, что мой муж должен уделять особое внимание каким-то исследованиям только потому, что ими занимаюсь я, — тихо проговорила она под непрекращающееся поддакивание тихого внутреннего голоса.
— Это, смотря, как ему их преподнести. — В голосе руководителя зазвучала вкрадчивая нотка. — Ты ведь сама сказала, что темы очень интересные. И они уже сейчас, на начальных этапах эксперимента, дают все основания надеяться на блестящие результаты. А при поддержке министерства мы смогли бы провести полномасштабные исследования и в кратчайшие сроки внедрить разработанные методики на производстве.