— Отстань, — проговорила она вслух, глядя прямо перед собой, — дай подумать. Должен быть какой-то другой выход.
Но какой, в самом деле, мог быть другой выход в дилемме: подписывать или не подписывать сфальсифицированный документ? Она прекрасно понимала соображения мужа. Он ведь действительно не о себе и о своем достатке беспокоился — в конце концов, жили же они, уже с двумя детьми, на две довольно умеренные зарплаты. Но он всегда умел смотреть вперед, ставя превыше всего интересы своей семьи. Тихий внутренний голос неохотно согласился с ней.
От науки муж ее всегда был очень далек, относясь к ней со снисходительным пренебрежением — балуются, мол, люди, как дети малые, которые в солнечный день кладут шоколадку на подоконник и с интересом наблюдают, как скоро она растает. Но для нее исследовательская работа все еще оставалась чем-то трепетно-возвышенным. Возможно, потому что ей самой так и не довелось поучаствовать в полете научной мысли. Не довелось ей выносить идею, произвести ее на свет, взрастить ее — и с гордостью представить ее на рассмотрение других, столь же увлеченных энтузиастов…
Вот оно, подумала она. Муж уверил ее, что практического вреда Аллина работа никоим образом не принесет, а вот о научной ее ценности нужно говорить с теми, кому это небезразлично. Так же, как и доброе имя всех, кто принимал участие в ее создании.
Она решила завтра же поговорить с руководителем своей лаборатории. Объяснить ему, что ей уже известна вся подоплека сложившейся ситуации, что Аллины результаты будут обязательно проверять на производстве, где сразу же выяснится их несостоятельность, что, несомненно, подорвет не только ее авторитет, но и всего их отдела… Не может он не понять, под какой угрозой может оказаться репутация и всех его подчиненных, и его самого. По крайней мере, она должна еще хоть что-то попытаться сделать!
На следующий день, прямо с утра она, вооружившись всеми своими таблицами и графиками, постучала в кабинет руководителя.
— Владимир Геннадьевич, Вы не заняты? — спросила она, просунув голову в дверь.
— Наконец-то! — проворчал он. — Заходи.
Пододвинув стул к его столу, она села, разложив перед собой бумаги.
— Это еще что такое? — подозрительно прищурился он.
— Это — результаты по образцам Смирновой, — начала она, — и сразу хочу сказать Вам, что на каждом из них я произвела не менее десяти измерений — они сведены вот в эту таблицу.
Он молча взял из ее рук листок бумаги и пробежал его глазами.
— Меня больше интересует, где протокол, — отрывисто произнес он, кладя ее таблицу на стол.
Не отвечая на прозвучавший в его словах вопрос, она протянула ему еще несколько листков.
— По полученным данным я построила несколько графиков — по максимальным, минимальным и усредненным. Вы не можете не видеть, что ни один из них не подтверждает ее теорию.
— Опять, значит, за свое? — Губы у руководителя сжались в тонкую ниточку.
— Владимир Геннадьевич, — опять оставила она его слова без ответа, — я знаю, что у Смирновой есть сильная поддержка в министерстве…
Руководитель насмешливо хмыкнул.
— … я знаю, что ее работу продвигают, — упрямо продолжала она, — но перед внедрением обязательно будут проводиться испытания в производственных условиях, и тогда вот это, — она кивнула на бумаги в его руках, — тут же выйдет наружу. Вы представляете себе, в каком положении мы окажемся?
— О престиже родного института, значит, решила позаботиться? — процедил он сквозь зубы.
— Не о престиже, — ответила она, стараясь не обращать внимания на явно враждебный тон, — а об авторитете. И о Вашем тоже — Вы ведь все протоколы тоже подписываете.
— А с чего бы это? — вскинул он бровь. — С чего бы это — после десяти лет, как ты… числишься в списках нашего отдела, тебя вдруг стал так волновать его авторитет?
— Числиться? — задохнулась она. — По-моему, я работаю! И мне никогда не были безразличны дела отдела!
— Тогда расскажи мне, — откинулся он на спинку своего стула, — что ты — лично ты — за все это время для родного отдела сделала? Сколько публикаций у тебя появилось, сколько докладов — хотя бы стендовых — для конференций ты подготовила, сколько хоздоговоров ты нашла, чтобы было из чего сотрудникам премии платить?
Она молчала. Ей нечего было ответить ни на один из этих вопросов.
— Ноль целых и ноль десятых, — ответил за нее он. — Ты уходишь на больничный, когда тебе вздумается, нимало не беспокоясь о том, кто будет выполнять за тебя твою работу. Ты уезжаешь в отпуск, когда тебе нужно, не задумываясь о том, что очередность в отпусках существует для того, чтобы работа не стояла.
— Я за свой счет отпуск беру, если моя очередь не подошла, — возмутилась она.
— Ах да, конечно, — саркастически протянул руководитель, — тебя же деньги не волнуют. А вот на днях зарплата была — рука у тебя не дрогнула в ведомости на премию расписываться?
— В той ведомости все расписывались, — пробормотала она.
— Мы выполняем работу для Смирновой, — продолжил он, не обратив внимания на ее замечание, — поскольку мы включены в ее хозтему. Что дает нам возможность и сотрудников поощрять, и новое оборудование покупать. Поэтому ты сейчас пойдешь и внесешь в протокол вот эти данные, — он вновь пододвинул к себе ее таблицу и принялся обводить кружком отдельные цифры, — и имей в виду, это все твои измерения…
Вдруг рука его с ручкой замерла в воздухе. Он коротко глянул на нее и взял чистый лист бумаги.
— Лучше я выпишу тебе эти цифры, а вот это твое самодеятельное творчество, — он кивнул в сторону ее таблицы и графиков, — у меня полежит. Чтобы у тебя даже мысли не возникло им размахивать, где не нужно.
Она резко встала. Тихий внутренний голос потребовал, чтобы она немедленно отвергла недостойное требование начальника и удалилась с гордо поднятой головой.
— А не станешь протокол писать, — прищурился он, — не видать тебе участия ни в одной разработке, как своих ушей — до пенсии на окладе просидишь. Надбавки и премии за конкретно выполненную работу выплачивают.
Вот теперь она была полностью согласна с тихим внутренним голосом — гордо подняв голову, она повернулась к двери.
— И заруби себе на носу, — послышалось у нее из-за спины, — отныне за малейшее опоздание получишь выговор. Больше десяти минут — с занесением в личное дело.
Она замерла на месте, не успев сделать ни шага.
— Накопится за месяц три-четыре выговора — уволю, — добавил руководитель еще более жестким тоном.
Она медленно повернулась к нему, тяжело дыша.
— Владимир Геннадьевич, Вы мне, что, угрожаете? — с трудом выдавила она из себя.
— Я ставлю тебя в известность, что отныне мы будем во всем следовать установленному правопорядку, — отрезал он. — Требуешь соблюдения законов — начинай с себя. Я больше не буду покрывать твою расхлябанность.
— Очень хорошо, — медленно проговорила она.
— И не мечтай, что тебя муж куда-нибудь пристроит, — презрительно усмехнулся он. — Я тебя по статье уволю — за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Посмотрим, куда тебя возьмут с такой записью в трудовой.
Еще несколько мгновений он в упор смотрел на нее. Затем пододвинул к краю своего стола листок с выписанными цифрами и склонился над текстом какой-то статьи, бросив ей, не глядя: — Иди на рабочее место — мне без тебя есть, чем заниматься.
Молча глотая слезы унижения, она взяла в руки этот листок. Тихий внутренний голос завопил что-то, но она сцепила зубы, чтобы он не вырвался наружу, опрометью вылетела из кабинета начальника и, добежав до своего стола, швырнула на него злополучный листок и рухнула на стул, обхватив голову руками.
Выбора у нее больше не было. Начнись у нее неприятности, мужа по головке не погладят за жену-разгильдяйку. А там еще выплывет, что она пыталась помешать защите племянницы замминистра…
Уволиться? Она представила себе лицо мужа, когда скажет ему, что вместо того, чтобы последовать его совету, лишилась и работы, и зарплаты. И куда потом идти? Она могла себе только представить, какую характеристику напишет ей руководитель лаборатории. И потом — она уже прекрасно знала, что в научных и околонаучных кругах все со всеми знакомы, а значит, слухи о том, что она заварила скандальную кашу, распространятся мгновенно. Куда ее возьмут? И опять же — до министерства мужа такие слухи непременно докатятся…
— Ты чего? — вдруг раздался у нее над ухом голос лаборантки Маши.
От неожиданности она подпрыгнула на месте.
— Да так, ничего, — ответила она, поднимая голову и собирая лицо в приветливую улыбку.
— Твердомер-то свободен уже? — поинтересовалась Маша.
— Да-да, конечно, я уже все закончила, — торопливо произнесла та, которую позже назвали Мариной.
— Ну, и что у тебя вышло? — с любопытством спросила Маша.
Она не нашлась, что ответить, коротко глянув на измятый листок с данными для протокола. Да ничего у нее не вышло — как она ни пыталась — вот и весь сказ!
— Слушай, а чего ты на нее так взъелась? — В глазах у Маши загорелся охотничий огонек.
— На кого? — непонимающе глянула на нее та, которую позже назвали Мариной.
— Да на Алку эту, Смирнову, — пояснила Маша.
— Господи, — вздохнула та, которую позже назвали Мариной, — разве в ней дело?
— Ну, не знаю, — протянула Маша, — по три раза одни и те же образцы перемеривать… Ладно бы, если она тебя с диссертацией обскакала — так ты, вроде, в кандидаты не рвешься. Зарплату ей, правда, опять подняли… Но у тебя ведь муж зарабатывает — дай Бог каждому. Может, она тебе где-то на личном фронте дорогу перешла? — задумчиво предположила Маша.
— Да что ты несешь, в самом деле! — воскликнула та, которую позже назвали Мариной.
— А из-за чего тогда ты уперлась? — растерянно спросила Маша.
Тихий внутренний голос тут же принялся услужливо подсовывать той, которую позже назвали Мариной, фразы об ответственности за свое дело, о безопасности условий труда и об интересах страны. Она поморщилась — было в них что-то от обязательной еженедельной политинформации.
— Понимаешь, — начала она, старательно подбирая слова, — ты же сама видишь, никакого упрочнения здесь и в помине нет. А вот обработают по ее методу какую-нибудь деталь, вставят в машину, ту отправят на завод, и во время работы все в ней посыплется — авария ведь будет, люди могут пострадать.
— Я лично ничего не вижу, — решительно замотала головой Маша, — я — человек маленький. Но даже если это так — ты-то здесь причем? Представление на разработку она писала, в статьях, как я слышала, ее имя первым в списке авторов стоит, и работу свою она сама защищать будет. Если что случится — она и ответит.
— Она не ответит, — с горечью пробормотала та, которую позже назвали Мариной, — у нее тылы слишком крепкие. Стрелочников, Маша, будут искать — вроде нас с тобой. Это мы с тобой подписи на протоколах поставили, из-за которых люди могут погибнуть.
— Э нет! — замахала руками лаборантка. — Я всего один вид испытаний проводила и один протокол подписывала — я не обязана знать, что там согласно ее теории должно получаться. И ты, между прочим, тоже. Хотя знаешь, — вдруг оживилась она, — если не хочешь свою подпись ставить, давай я протокол напишу. Мне лишние деньги не помешают.
— Да нет, Маша, — вздохнула та, которую позже назвали Мариной, — боюсь, что сейчас мне уже не отвертеться — придется подписывать. Ты, давай, иди на твердомер, а то сейчас обе получим за пустую болтовню в рабочее время.
Маша разочарованно кивнула и отошла от ее стола.
Она заполнила протокол подобранными для нее цифрами (и надо же — ведь действительно все данные ее собственными руками получены!), нацарапала — как можно неразборчивее — внизу подпись, отнесла его в кабинет начальнику и молча положила его на стол. Руководитель лаборатории, покосившись на документ, также молча кивнул, не поднимая головы.
Она вернулась на свое место — выполнять положенную ей работу и отрабатывать положенную ей зарплату. На душе у нее было гадко и мерзко. Чему немало способствовал тихий внутренний голос, который бубнил, как заведенный, о том, что разрушение целостности человеческой личности всегда начинается с мелких уступок обстоятельствам и непреодолимому внешнему воздействию.
— Да замолкни ты, — тихо пробормотала она сквозь зубы, — без тебя тошно. Ты моя совесть или нет? Могла бы и поддержать меня для разнообразия.
Чтобы отвлечься от оскомину уже набивших воззваний, она глянула на часы. До обеда полтора часа. А в обеденный перерыв она уйдет отсюда — у нее назначена встреча возле станции метро с предпоследним из ее списка одногруппников. А завтра в обед — с последним. Хоть с полчасика с ними поговорит — и пусть ей теперь хоть слово скажут, если она после перерыва немного задержится! А там и суббота подойдет — ей уже просто необходима была эта встреча со старыми друзьями, где можно будет забыть о низменных штрихах ее взрослой и ответственной жизни и вновь — хоть на пару часов — оказаться в атмосфере беззаботных студенческих лет.
Она приободрилась. И, между прочим, субботы не одна она с нетерпением ждала. Дети тоже заранее радовались возможности отправиться куда-нибудь с отцом. Она знали, что он вряд ли будет сидеть с ними целый день дома, и — куда бы он ни повел их — их ожидают не только развлечения, но и непременный рассказ о чем-нибудь захватывающем.
Она тоже обязательно поговорит с ним сегодня. Расскажет ему, что поступила именно так, как он советовал, и избавила семью от возможных неприятностей. А потом попросит его предупредить все же — осторожно, в неофициальном порядке — тех, кому положено этим заниматься, о потенциальной опасности разработки Аллы. Пусть будет одним кандидатом больше — ради Бога! — лишь бы его труды к практике на пушечный выстрел не подпускали.
Вечером муж сообщил ей, что завтра уезжает в командировку.
Глава 8. Познавательное сравнение
Я всегда знала, что при рождении меня снабдили глубокой склонностью к тренировке извилин. Я еще, похоже, и под акцию попала — и пока мне выдавали дополнительные бонусы в виде стартового пакета находчивости и изворотливости, к раздаче физических способностей я явно опоздала.
Именно поэтому, узнав, что мать хочет отправить меня развивать гибкость и выносливость под надзором инструктора, я решительно воспротивилась этой идее. Хватит с меня моего ангела, который постоянно норовит заставить меня каким-то спортом заниматься. Предварительно продемонстрировав, что для него эти занятия — детская забава. Как прикажете обойтись без комплекса неполноценности, если часами, днями, неделями не можешь освоить то, что у него играючи получается? А если они с инструктором объединятся? А если все остальные в группе от природы способнее меня окажутся? Нет уж, дома я хоть от унизительного сравнения с людьми избавлюсь, а ангелы… ладно, для них хорошая физическая форма — одно из требований профессиональной пригодности.
И мой ангел не преминул, конечно, воспользоваться возможностью в очередной раз доказать мне, что в этом отношении он является профессионалом высочайшего класса. А я опять поняла, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда, причем количество затраченных на это усилий переходит в качество улова исключительно в глубоких водах телесных страданий.
Сначала все пошло очень даже неплохо. То ли упражнения были легкими, то ли организм у меня успевал восстановиться после первых попыток грубого насилия. Да и в школе всякие взмахи рук и повороты туловища два раза в неделю не вызывали у меня особых затруднений. Но, как и в любой программе физического развития, вскоре наступила стадия куда более специфических испытаний.
Заплести обе ноги в требуемое положение я не смогла бы даже под дулом пистолета. Пришлось по очереди. Так ведь и это еще не все! В обычных упражнениях каждая конечность изгибалась или выворачивалась под неописуемым углом — и тут же возвращалась на место, получив возможность отойти от шока. А тут же пришлось сидеть в этой дурацкой позе! Если это можно назвать словом «сидеть». С каждой минутой чувство дискомфорта нарастало — и вскоре я уже с нетерпением ждала того момента, когда включатся защитные механизмы тела, послав его в бесчувственность. Ничего подобного — организм просто расконцентрировал болезненные ощущения, в результате чего у меня начали судорожно подергиваться даже пальцы на руках, которые уж и вовсе бездействовали.