— На самом деле, случайно, — огрызнулась она. — В первый раз. А потом я подумала, что это — действительно твоя сфера. А ребята уже до точки кипения дошли. И они, между прочим, здесь совершенно не при чем. Хватит того, что к Сан Санычу — как к преступнику — врагиню человеческого рода подослали. У которой все равно ничего не выйдет. А я давно хотела узнать, как ты работаешь. И скажу тебе, что теперь мне понятно, почему к тебе столько новых людей просятся. И старые с тобой расставаться не хотят.
— Спасибо, — вырвалось у меня без всяких поисков простое слово благодарности.
— Но под конец, должна я тебе заметить, — тут же спохватилась Татьяна, — ты впечатление все-таки подпортил. Что значит — ты Ларису не знаешь? Ты же прекрасно знаешь, что она — очень плохой чело… и даже вовсе не человек! И что она все это специально…
— Я знаю, — перебил ее я. — И ты знаешь. Но ведь для них она — обычный человек, такой, который где угодно может встретиться. И который провоцирует в них озлобленность, причем чем дальше, тем больше — знаю я, как вы, люди, накручивать друг друга умеете. Зачем им это? Нам всем это зачем? Кому нужно удостовериться в порядочности Сан Саныча — посеяв одновременно агрессивность в других людях?
— Вот ты бы Марине это рассказал… — проворчала Татьяна.
— А ты, как я посмотрю, уже не уверена заранее в гениальности всех ее предприятий? — съязвил я.
— Да не об этом же речь! — тут же взвилась она. — Зла она никогда никому не желала. Вот если бы только она меня сначала о Сан Саныче расспросила…
— Да ну? — опять не сдержался я. — Вот и я раньше всего лишь хотел, чтобы она в раж не кидалась, очертя голову…
— Да раньше же совсем другое дело было! — по привычке, наверно, упорствовала Татьяна. — Насчет бабули нашей с кем ей поговорить было? И ты, кстати, сам говорил, что она прежде соседей опросила! И с Галиной матерью тоже — не с Галей же советоваться!
— А с твоей? — насмешливо поинтересовался я. — Тоже не с кем?
— В тот раз, как я тебе уже рассказывала, она со мной советовалась, — гордо заявила Татьяна.
— Так, может, в этом-то все и дело? — предположил я. — Сейчас тебя задело, что она твоим мнением не поинтересовалась?
— Только не нужно с больной головы на здоровую перекладывать! — уже не на шутку раскипятилась Татьяна. — Это ты вечно злишься, когда у тебя разрешения на что бы то ни было не спрашивают!
— Я просто надеялся, что сейчас тебе будет легче меня понять, — устало бросил я. — И, кстати, я уже давно не злюсь — я просто стараюсь сгладить волны, которые у нее в кильватере остаются. И Анабель тоже считает, что ей проще помочь в ее начинаниях, чтобы довести их до… абсурда — так она скорее увидит, что неправа, и в следующий раз будет готова к диалогу.
— И Анабель совершенно права! — радостно закивала Татьяна. — Но вот почему-то, когда Марина говорит, что человек должен на своих ошибках учиться, ее ты даже слушать не хочешь…
Я в очередной раз понял, что эту извечную женскую солидарность не пробьешь ни фактами, ни логикой… и уж точно ни апелляцией к их собственным высказываниям.
Очень мне вдруг захотелось с Тошей поговорить. О жизни вообще, о человеческой в частности и, особенно, о последнем Маринином демарше. Сложилось у меня впечатление, что после оного розовые очки у него в отношении Марины тоже если и не свалились, то на самый кончик носа съехали.
Не говоря уже о том, что мне никак не терпелось узнать у него, как сказались мои сегодняшние увещевания на обстановке в их офисе…
Тоша, однако, вышел на связь со мной немного раньше. Вернее, намного раньше. На следующий день, в шесть часов утра, когда я досматривал сладкий сон о том, как человечество дает единодушный отпор темному ангелу под негласным руководством светлого, меня вырвал из него его телефонный звонок.
— Что случилось? — испуганно спросил я спросонья.
— У Гали — девочка, — отрывисто рявкнул он. — Вес — три двести, рост — пятьдесят.
— О! — проснулся, наконец, я. — Ну, и слава Богу! Поздравляю!
— Какое поздравляю? — завопил он. — С чем поздравляю? Ты, что, с ума сошел? Это — ужас какой-то! Кошмар! Катастрофа! Ты завтра будешь в офисе? — и, не дождавшись моего ответа, он безапелляционным тоном заявил: — Мне нужно с тобой поговорить.
Глава 10. Я отрастила себе чувство долга, как горб
— Как в командировку?! — ахнула та, которую позже назвали Мариной, когда муж сообщил ей об отъезде.
— Должны были в понедельник ехать, — объяснил муж, — обычная плановая проверка области. Но вчера было принято решение выехать на два дня раньше — потому и экстренное совещание с утра собирали.
— Но ты же мне ничего об этой поездке не говорил, — растерянно пробормотала она.
— Так я и не должен был ехать, — досадливо поморщился муж. — Но на днях сигнал поступил, что у них там какие-то махинации ведутся. Нарушения технологического процесса сплошь и рядом — то ли сырье воруют, то ли какое-то левое производство наладили.
— И что же вы там в выходные проверять будете? — подозрительно нахмурилась она.
— В выходные мы проведем ряд встреч с отдельными руководителями — в неофициальной, так сказать, обстановке, — усмехнулся ее непониманию муж. — Их нужно сначала поодиночке прощупать — какая-нибудь нестыковочка обязательно выплывет.
— В неофициальной обстановке… — протянула она. — В ресторан, значит, их поведете, чтобы под водочку… щупать?
— В ресторан не мы их, — хмыкнул муж, — а они нас поведут, и в самый лучший — со спецобслуживанием. А водка повредит только тому, у кого совесть нечиста. Если работает человек честно, так чего же ему бояться, если язык развяжется?
— А ты не боишься, что тебе скоро такие неофициальные встречи каждый день нужны будут? — вспылила она.
— Да брось ты! — отмахнулся от нее муж. — Ты же знаешь, что я выпиваю только по долгу службы. Тем, кто с бутылкой в обнимку живет, у нас ходу не дадут — ни вперед, ни вверх. А у меня на этот счет большие планы.
— А как насчет моих планов? — тихо спросила она.
— Каких? — непонимающе глянул на нее муж.
И в этот момент она почувствовала, что за этой неожиданной командировкой что-то кроется — уж слишком удивленно он на нее смотрел. Не мог он забыть о том, что в субботу она надеялась оставить на него детей — в том, что касалось семьи, он никогда ничего не забывал. И ее к тому же приучил — чтобы не приходилось оправдываться, когда он ловил ее на чем-то несделанном, вроде проверки уроков у детей или покупки аспирина, если тот в аптечке закончился. С другой стороны, ее желание встретиться с друзьями по учебе с самого начала не вызвало у него особого энтузиазма…
— Десятилетие окончания института, — коротко напомнила она ему, медленно закипая.
— Значит, тебе придется не пойти, — пожал он плечами. — Прости, конечно, но эту командировку не я придумал. Если меня включили в состав проверочной комиссии, этому только радоваться нужно — значит, руководство меня заметило.
— А может, все-таки ты? — спросила она, глядя на мужа в упор.
— Что я? — нахмурился муж. И опять лицо у него сделалось чрезмерно недоумевающим.
— Может, это все-таки ты сам в эту комиссию вызвался, — негромко проговорила она, — чтобы руководство заметило… твое рвение, и — заодно — чтобы я не смогла и шагу из дому ступить?
— Это ты к чему клонишь? — В голосе мужа послышались недобрые нотки. За все эти десять лет они ссорились всего несколько раз, и то — в самом начале совместной жизни, но в те моменты от него исходила волна такой угрозы, что она навсегда зареклась сердить его по-настоящему.
Тихий внутренний голос с готовностью поддержал промелькнувшие в ее памяти неприятные сцены, лопоча что-то о недопустимости опускаться до безобразных скандалов. «Из любой ситуации есть выход, — лихорадочно бормотал он, — в конце концов, даже если он и выслужиться хочет, так не для себя же одного старается. И если эта встреча тебе необходима, значит, ты и должна найти способ сделать так, чтобы она состоялась».
Скрипнув зубами, она согласилась — все в жизни делает тот, кому оно больше всех нужно.
— Извини, — тихо сказала она мужу, — это я, не подумав, ляпнула. Я детей к маме в субботу отвезу.
— Ах, вот оно что… — протянул муж, прищурившись и поджав губы.
— Что? — спросила она, опять взъерошившись.
— А мне казалось, что ты сказала, что никуда не пойдешь, если я с детьми остаться не смогу, — все также медленно проговорил он, не сводя с нее глаз.
— Значит, все же неслучайно эта командировка возникла! — не сдержалась она.
— Да нет, я о ней только сегодня утром узнал, — покачал головой муж. — Но мне сразу стало интересно… посмотреть, как ты слово свое сдержишь. — Она открыла было рот, но он не позволил ей перебить себя. — Мне стало интересно посмотреть, что для тебя в жизни важнее. Мне стало интересно посмотреть, ради чего ты можешь своих собственных детей бросить… Что же тебя туда вдруг так потянуло? — Последние слова он словно выплюнул. Ей в лицо.
— Да что ты несешь, в самом деле? — взорвалась она, обращаясь как к мужу, так и к внутреннему голосу, который совсем не тихо потребовал от нее немедленно прекратить истерику. — Можно подумать, я к любовнику от семьи сбегаю! Я в кои-то веки — первый раз за десять лет — хочу встретиться с теми людьми, которых ты и сам прекрасно знаешь…
— Вот именно! — отрезал муж. — Я прекрасно знаю, что за бардак в этой вашей компании творился! Все эти шатания, где попало, после занятий, вместо того чтобы учиться, весь этот разгул до полуночи в общежитии…
— Да мы разговаривали! — задохнулась она от плохо скрытого намека.
— А то я не в том же общежитии жил! — фыркнул он. — Но это — ладно, дело прошлое. Но сейчас у тебя семья есть, дети, обязанности перед ними. Что ты за мать, если по первому свистку готова пристроить их куда угодно, лишь бы пойти хвостом повертеть перед старыми приятелями?
— Да ты… — Она замолчала, хватая ртом воздух.
— Что я? — рявкнул он. — Ты хоть один раз можешь припомнить, когда я сказал тебе с детьми дома сидеть, пока я буду с друзьями развлекаться?
— А твои неофициальные встречи не в счет? — вновь вернулся к ней голос. — А твои постоянные исчезновения на выходные? А твои возвращения с работы Бог знает когда?
— Это — работа, — отрезал он. — И не удовольствия ради я там засиживаюсь. Я нужные связи завожу, опыт перенимаю, руководству показываю, что на меня всегда можно положиться — ради чего? Ради того, чтобы меня на повышение выдвинули? Или ради того, чтобы вам лучше жилось?
Тихий внутренний голос невнятно буркнул, что, справедливости ради нужно отметить, что в словах мужа есть… изрядная доля правды.
— За все это время, — взяв себя в руки, негромко проговорила она, — я никогда никуда сама не… сбегала, как ты выразился. Я никогда не отказывалась от своих обязанностей, даже в ущерб своей работе и родной матери. Могу я один раз — всего несколько часов — самой себе посвятить?
— Вот я и спрашиваю, — также сбавил тон муж, — что тебя в этой компании так привлекает? Молодость вспомнить? Так десять лет не только у тебя прошли — и каждый из вас своим путем пошел. Ты сейчас совсем в другом кругу вращаешься — о чем тебе с ними говорить? Чего тебе не хватает в твоей жизни?
— Да общения мне не хватает! — воскликнула она, впервые по-настоящему осознав, почему ей так захотелось попасть на эту встречу выпускников. — Простого, обычного, человеческого общения!
— А с детьми и со мной у тебя, значит, общение нечеловеческое, — вновь прищурился муж.
— Да какое у нас с тобой общение? — крикнула она, чтобы заглушить монотонное бормотание тихого внутреннего голоса. — Когда мы с тобой в последний раз где-то были? Когда мы в последний раз разговаривали — кроме того, что на ужин приготовлено и какую одежду нужно детям на зиму купить?
— А о чем с тобой можно говорить? — У мужа презрительно дернулся уголок рта. — Ты как была на том уровне, на котором институт закончила, так ни на шаг с него и не сдвинулась — разве что назад.
— Да я же четыре года… с детьми… — От обиды у нее опять все слова растерялись.
— А ты за эти четыре года — да и потом, кстати — хоть раз книгу открыла? — пренебрежительно бросил ей муж. — Хоть по специальности, чтобы не забыть все, что выучила? Или общеобразовательную, чтобы кругозор расширить? Ты хоть раз газету прочитала, чтобы знать, что в мире творится? По телевизору одни мелодрамы идиотские смотришь, а как программа «Время» — так тебя к дивану привязывать нужно. Я уже давно бросил мысль брать тебя с собой на официальные мероприятия — стыда не оберешься: сидишь, как кукла надутая, двух слов связать не можешь, чтобы разговор поддержать.
— Я пойду на эту встречу, — тихо и раздельно проговорила она.
— А я сказал — не пойдешь, — также тихо и угрожающе ответил он.
— Ты, по-моему, в командировку едешь? — язвительно напомнила ему она. — У тебя неотложное мероприятие, которое важнее дел твоей семьи — жены, в частности? И жена твоя должна в твое отсутствие управляться с домом и детьми, как знает? Вот и оставь ей самой решать, как это делать. — Она быстро добавила, когда он открыл рот для ответа. — И детям давно уже пора навестить бабушку. Если они твоих родителей видят раз в три года, это не значит, что они мою маму забыть должны.
— Я не вожу детей к своим родителям, — процедил сквозь зубы муж, — потому что знаю, в каких условиях они там окажутся. Дети должны жить лучше родителей и смотреть, идя по жизни, вперед, а не на прошлое постоянно оглядываться.
— А я считаю, — решительно возразила она, — что детям очень полезно знать свои истоки, и они не должны от своих бабушек и дедушек отворачиваться только потому, что те не в тех условиях живут. И вообще, — добавила она, вставая, — прости, но мне нужно на кухне убрать.
Дождавшись, пока муж заснет, она позвонила матери.
— Мам, привет, — негромко проговорила она, прикрыв трубку ладонью. — Я тебя еще не разбудила?
— Да нет, что ты, — ответила мать, — я эту неделю на второй смене.
— Мам, можно я к тебе завтра детей привезу, — спросила она, — и… на субботу оставлю? Вечером я их заберу, — торопливо добавила она, не получив немедленного ответа.
— Конечно, можно, — медленно согласилась мать, словно раздумывая. — А что случилось-то?
— Да ничего не случилось, — весело затараторила та, которую позже назвали Мариной. — Просто у нас в субботу встреча выпускников — десять лет после окончания института — и мне бы очень хотелось всех своих повидать.
— А твой-то что? — В голосе матери появилась настороженная нотка. — Не хочет с детьми полдня посидеть?
— Нет-нет, — уверила ее та, которую позже назвали Мариной, — он просто не может — в командировку уезжает.
— А что же ты раньше не позвонила? — спросила мать с уже явным подозрением.
— Да командировка неожиданная, только сегодня выяснилось, — замялась та, которую позже назвали Мариной. — Он должен был с ними остаться, мы уже обо всем договорились, а тут — как снег на голову…
— Как снег, говоришь, на голову? — задумчиво протянула мать. — Ну ладно, завтра поговорим.
— Спасибо, мама, — вздохнула с облегчением та, которую позже назвали Мариной. — Ты когда завтра дома будешь?
— К восьми, пожалуй, уже буду, — ответила мать.
— Значит, мы к восьми и подъедем, — весело подытожила та, которую позже назвали Мариной. Затем, подумав, она добавила: — Дети сразу спать лягут, а утром ты их не буди — пусть отсыпаются, сколько хотят. А вечером я их заберу.
— Уж разберусь как-нибудь, — проворчала мать и повесила трубку.
На следующий день на работе та, которую позже назвали Мариной, долго размышляла, о чем рассказывать матери и о чем нет.
Особо близких отношений с той у нее не было никогда. Сколько она себя помнила, мать всегда вела упорную, ежедневную, непрестанную борьбу за выживание — и сначала ей просто некогда было вести с дочерью задушевные беседы, а потом уже и сама мысль об этом странной казалась — с непривычки.