Та, которую позже назвали Мариной, поняла, что судьба ее определилась окончательно и бесповоротно. Лишить мать столь ярко засиявшей мечты на жизнь в большой и дружной семье она уже никогда бы не решилась.
Единственное, что ей доверили — это выбор свидетельницы. Что оказалось совсем непросто сделать. Ближе других она подружилась с тремя девчонками из своей группы — Сашей, Дашей и Наташей — которые жили в одной комнате в общежитии и были настолько неразлучны, что их прозвали «Три Ша». Она никак не могла решить, к кому из них обратиться, чтобы две другие не обиделись. В конце концов, она пришла к ним в комнату и с порога выпалила на одном дыхании:
— Девчонки, честное слово, я не знаю, что делать! Вы знаете — у меня свадьба через месяц, и нужна свидетельница. Может, кто-то из вас смог бы… Я всех-всех хотела пригласить, но свадьба будет очень маленькая… Вы только не обижайтесь!
Как выяснилось, она переживала совсем не из-за того, из-за чего следовало. Переглянувшись, девчонки замялись и принялись многословно извиняться — никак, мол, не получится, поскольку сразу после выпускного они собираются на недельку домой погостить, прежде чем приступать к трудовой деятельности.
Та, которую позже назвали Мариной, очень расстроилась. Но когда она вечером рассказала об этом матери, та рассудительно заметила:
— Ну и ничего страшного! Свидетельница — это формальность, так что вовсе необязательно лучшую подругу звать. А то, что разбегаетесь вы, так это естественно — учеба заканчивается, у каждого из вас своя собственная жизнь начинается. И тебе пора забывать об этой твоей компании — у тебя теперь семья на первом месте должна быть.
Так и оказалась у нее в свидетельницах не самая близкая, но единственная не приезжая среди ее друзей Аня — она была совершенно свободна весь тот месяц, который давался им на отдых перед тем, как начать свою трудовую биографию.
У жениха же свидетелем оказался и вовсе его знакомый по комитету комсомола — даже не из их потока. Ни невеста, ни ее свидетельница его не знали, поэтому наличие свидетелей действительно оказалось чистейшей формальностью, да и во время застолья общего разговора у них четверых никак не завязывалось. В перерывах между тостами жених, в основном, беседовал со своим приятелем, невеста — с подругой, и когда «Горько!» крикнули свидетелям, они молниеносно клюнули друг друга носом в щеку, и больше их никто не трогал.
К воцарению мужчины в доме та, которую позже назвали Мариной, привыкала долго и тяжело. Поначалу она просто разрывалась между матерью и мужем. Каждый вечер ее тянуло поболтать с матерью, поделиться — по заведенному между ними обычаю — всеми произошедшими событиями, но мать постоянно гнала ее от себя.
— Иди-иди, — твердила она, — мужа одного бросать не годится.
У ее мужа, однако, подробности ее трудового дня особого интереса не вызывали. Он предпочитал большие семейные советы за ужином, на которых предполагалось обсуждать, что в доме нужно поправить и какие покупки планировать на ближайшее время. Последнее слово в таких обсуждениях всегда оставалось за ним — мать начала как-то тушеваться в своем собственном доме.
— Мама, да что же ты не сказала, что у тебя в комнате занавески рвутся? — бросила как-то в сердцах та, которую позже назвали Мариной, зайдя к ней в комнату, чтобы полить цветы. — Лучше бы мы их поменяли, а второй замок подождал бы.
— Ничего-ничего, — отмахнулась, смутившись, мать, — я их подштопаю — еще десять лет провисят. Неудобно мне ему о таких мелочах говорить — он и любой починкой сам занимается, и денег на все в доме дает…
Судя по всему, это чувство финансовой зависимости заставило мать все чаще и чаще (временами даже навязчиво) предлагать молодым свою помощь — особенно, когда у тех появились дети. Она даже заикнулась о том, что дочери не следует бросать работу — можно, мол, на полставки, с утра работать, а она пока с детьми посидит, а сама только во вторую смену выходить будет. Но зять решительно заявил ей, что дети с малолетства должны знать, что у них есть мать и отец, которые всегда будут в курсе всех мельчайших подробностей их жизни и не станут — в отличие от бабушек и дедушек — потакать всех их капризам.
Мать обиделась было на эти слова, но затем вспомнила, видно, свои деревенские корни и призналась дочери наедине:
— Прав он — как всегда, прав. Детей нужно в строгости воспитывать — со вниманием и заботой, но и спуску им не давать. А я бы не удержалась, чтобы их не побаловать — с тобой-то некогда было.
И с тех пор она ограничилась приготовлением воскресных обедов, когда та, которую позже назвали Мариной, с мужем уходили на полдня, чтобы погулять с детьми.
Когда же муж перешел работать в министерство, мать и вовсе стала его побаиваться. После ужина, когда он раскрывал газету, она тут же удалялась на кухню, чтобы вымыть посуду, и затем тихонько уходила к себе в комнату — и слышно ее было только, когда дети заходили к ней, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Если у той, которую позже назвали Мариной, случались ссоры с мужем, мать не вмешивалась, но всегда находила возможность отчитать ее на следующий день.
— Не спорь с мужем, дочка, — твердо говорила она. — Он умеет подальше нас с тобой в будущее заглядывать. Вот сейчас, видишь — квартиру ему дают, уедете вы от меня, а каково детям было бы, если бы они ко мне крепко привязались?
Нет, решила та, которую позже назвали Мариной, не будет она рассказывать матери о размолвке с мужем из-за встречи выпускников. По крайней мере, не сегодня. Или хотя бы до тех пор, пока сын с дочкой не уснут. С матери еще станется велеть ей возвращаться с детьми домой — чтобы не показалось со стороны, что она дочь против ее мужа поддерживает.
С этой мыслью она и вышла с работы и поехала домой.
Оставалась еще одна проблема — школьные занятия детей в субботу. Можно было бы, конечно, отвезти их к матери после субботних уроков, но пока с ними туда доберешься, потом домой… Так она к самому началу встречи — прямо впритык — и успеет. А ей нужно приехать раньше, чтобы внести в кассу столовой собранные ею деньги, и потом — ей хотелось собраться не спеша, привести себя в порядок, настроиться на нужный лад… Муж, пожалуй, будет недоволен тем, что дети занятия пропустят, но один раз, в кои-то веки… Он ее тоже, между прочим, подвел — пообещал детьми заняться, а потом взял и уехал, бросил все дела на нее одну… Вот она сама и решит, как с ними справляться…
В школе, дождавшись, пока дети собрались, она попросила их подождать ее в коридоре и подошла к столу учительницы.
— Елена Ивановна, — негромко проговорила она, — нам с детьми нужно прямо сейчас к их бабушке поехать. Так что они не смогут завтра в школу прийти, по семейным обстоятельствам. — Увидев нахмуренные брови учительницы, она быстро добавила: — Мы потом обязательно задание узнаем и выполним его — и классное, и домашнее.
— Что-то Ваш муж утром ничего об этом не говорил, — подозрительно прищурилась учительница.
— Эти обстоятельства только что возникли, — не моргнув глазом, ответила та, которую позже назвали Мариной, радуясь своей предусмотрительности — нехорошо, чтобы дети слышали, как их мать врет. Тихий внутренний голос с воодушевлением подхватил последнюю мысль — она мысленно огрызнулась, чтобы не вмешивался в чужой разговор.
— Записку напишите, — поджав губы, бросила учительница. — На имя директора. Мне по каждому «н/б» отчитываться приходится.
— Да-да, конечно, — торопливо согласилась та, которую позже назвали Мариной. — А можно листик у Вас попросить? И ручку тоже…
Через пять минут она вышла в коридор и подошла к детям, настороженно всматривающимся ей в лицо.
— Ну что, идем? — сказала она, взяв их за плечи и нетерпеливо подталкивая их к выходу.
— А что это ты так долго? — угрюмо спросил сын. — Я сегодня ничего такого не сделал.
— Вот и молодец! — похвалила она его. — Вот поэтому мы сейчас зайдем домой, оставим все ваши вещи и поедем к бабушке.
— Чего это? — еще больше насупился сын.
— Но ведь мы у нее давно уже не были, — пристыдила она его. — Вы у нее и на завтра останетесь — вместо школы, — бросила она напоследок безотказную приманку.
— Вместо школы? — удивилась дочь. — Папа сердиться будет.
— Не будет, — уверила ее та, которую позже назвали Мариной. — Мы с ним все вчера обсудили.
— А почему он тогда сказал, что ты с нами после школы в кино пойдешь? — спросила дочь, сдвинув в недоумении брови.
Та, которую позже назвали Мариной, скрипнула зубами. А вот это уже совсем нечестно — раздавать обещания от ее имени, да еще и детям, делая ставку на то, что им-то она отказать не посмеет.
— Я завтра не смогу. — Она чуть наклонилась, вглядываясь детям в глаза. — Мне завтра нужно будет отлучиться. По делам. А вы будете спать, сколько захотите, а потом телевизор у бабушки посмотрите.
— Не хочу, — набычился сын. — У нее черно-белый телевизор.
— Ну, тогда мы попросим бабушку с вами в кино сходить, — упрямо не сбивалась с жизнерадостного тона та, которую позже назвали Мариной.
— Не надо, — тут же отозвалась дочь, — бабушка всегда ворчит, что мы шумим. И на улице тоже. — Помолчав, она тихо спросила: — Мама, а с тобой нельзя? По делам?
Та, которую позже назвали Мариной, остановилась как вкопанная. Тихий внутренний голос ехидно поинтересовался, что же она собственным детям врать будет о своих неотложных делах. Ей вдруг явственно послышались в нем интонации мужа.
— Понимаешь, малыш, — серьезно проговорила та, которую позже назвали Мариной, — я хочу завтра встретиться со своими друзьями — с теми, с которыми мы вместе учились. Мы не виделись десять лет — больше, чем вы на свете живете.
— А вот я с Вовкой и через двадцать лет встречаться не буду! — возмущенно фыркнул сын.
Рассмеявшись, она потрепала его по голове.
— Это ты сейчас так думаешь, — примирительно сказала она, и добавила, переводя взгляд с дочери на сына: — Ну что, отпустите меня — на один только день?
Смирившись, дети молча кивнули.
Дома она велела детям переодеться и добавила, что они могут взять с собой все игрушки, какие им только захочется. Сын с дочерью принялись тянуть время, по десять раз меняя решение в отношении одежды и ссорясь из-за того, кто понесет плюшевого зайца, а кто — разборную железную дорогу. В конце концов, они приехали к ее матери как раз к началу вечерней сказки.
Мать ждала их с ужином, но дети в один голос заявили, что будут есть только после любимой вечерней передачи. Мать раздраженно покачала головой, но та, которую позже назвали Мариной, сцепив зубы, уселась с ними перед телевизором — ей очень не хотелось оставлять их надутыми и обиженными.
Из всех ее добрых намерений, однако, вновь ничего путного не вышло. После сказки дети послушно отправились ужинать, но за столом ковыряли вилками в тарелках, не обращая ни малейшего внимания на все ее уговоры побыстрее заканчивать и идти спать. Мать не вмешивалась, поджав молча губы и бросая время от времени то на одного, то на другого ребенка недовольный взгляд.
Наконец, в начале десятого той, которую позже назвали Мариной, пришлось прикрикнуть на них. И — странное дело! — когда ее муж безапелляционным тоном отправлял их в ванную, они слушались без возражений и даже охотно; в ответ же на ее слова они насупились и заворчали что-то о том, что завтра ведь не нужно рано вставать. Тихий внутренний голос с готовностью заметил, что если металла в голосе не хватает, то нужно добиваться желаемого результата терпением и лаской.
Она пошла с детьми в ванную, следя за тем, чтобы они не начали там брызгаться водой, помогла им вытереть насухо разулыбавшиеся мордашки и повела их в свою бывшую комнату. Там она сказала им, что если они быстро улягутся по кроватям, она еще успеет почитать им на ночь. Через несколько минут они нырнули под одеяла и принялись спорить о том, какую сказку им хочется послушать. Она успокоила их, предложив прочитать две — каждому на выбор. Спор разгорелся с новой силой — чью сказку читать первой. Сын категорически отказался уступить сестре, заявив, что девчонкам и так во всем уступают. Пришлось тянуть жребий.
Слушая любимые истории, дети успокоились, притихли и через какое-то время начали посапывать. Она поднялась со стула и на цыпочках направилась к двери.
— Мама, а ты когда завтра за нами приедешь? — послышался из-за ее спины сонный голос дочери.
— После ужина, — негромко, чтобы не разбудить уже спящего сына, ответила та, которую позже назвали Мариной.
— А мы потом сразу домой поедем? — не унималась дочь.
— Сразу, — пообещала та, которую позже назвали Мариной, и добавила: — Если вы будете бабушку хорошо слушаться.
— Честно-честно? — на всякий случай переспросила дочь.
— Честно-честно, — улыбнулась та, которую позже назвали Мариной. — Спи, малыш — так завтра скорее придет.
Тихонько прикрыв за собой дверь, она пошла к матери на кухню.
— Все, мама, они, вроде, угомонились — я поехала, — сказала она прямо с порога.
Стоя у мойки, мать глянула на нее поверх очков. — Нет уж, ты мне сначала расскажи, что там у вас приключилось.
— Да ничего такого, — пожала плечами та, которую позже назвали Мариной, — просто командировка неожиданно на голову свалилась.
— У твоего ничего неожиданного не бывает, — отрезала мать, выдвигая табурет из-под стола. — Садись и рассказывай.
— Да что рассказывать-то, мама? — нахмурилась та, которую позже назвали Мариной, но к столу все же села. Неудобно было, оставляя матери детей на целый день, отказывать ей в простой просьбе.
— Ну, к примеру, с чего это тебе так приспичило на какую-то встречу бежать? — прищурилась мать.
— Да вы, что, сговорились? — не выдержала та, которую позже назвали Мариной, забыв о своем намерении не посвящать мать в семейную размолвку.
— Ага, твой, значит, тоже против! — не замедлила сделать правильный вывод из ее слов мать.
— А даже если против, так что? — запальчиво возразила ей та, которую позже назвали Мариной.
— Вот мне и интересно, с чего это ты против мужа решила идти, — с нажимом произнесла мать.
— Да почему же против? — растерялась та, которую позже назвали Мариной. — Его ведь даже дома нет — не нужно ему ни с детьми оставаться, ни ужин самому себе готовить! Почему я не имею права один раз за столько лет пару часов своей жизнью пожить? Что плохого в том, чтобы с другими людьми встречаться — не ради карьеры, не для поддержания нужных знакомств, а просто так?
— А то плохо, — решительно заявила ей мать, — что если муж считает, что ты не должна что-то делать, то нечего ему в пику, за спиной…
Ту, которую позже назвали Мариной, вдруг словно прорвало.
— В пику? — задохнулась она. — В пику?! А ну, напомни мне, когда это я ему хоть что-то наперекор сделала — да нет, хоть одно слово поперек сказала! На работе каждый второй день допоздна сидит — пожалуйста. Весь дом у меня на плечах — разумеется. У детей уроки каждый день нужно проверять и каждую третью неделю на больничном с ними сидеть — нет вопросов. Все, как он скажет! А меня он спросил? Что я обо всем этом думаю?
— Глупая ты, дочка, — вздохнула мать. — Ученая, а дура. Не знаешь ты, как оно в жизни бывает. Нужно было тебя почаще к нам в деревню возить — посмотрела бы, как мужья жен с топором вокруг дома гоняют. По пьяному делу. А твой-то — не пьет, на чужих баб не заглядывается, все только в дом и тащит. Тебя вот пальцем ни разу не тронул… А может, и надо было, — помолчав, добавила она, — чтобы знала, что с чем сравнивать.
Та, которую позже назвали Мариной, молчала. В словах матери не было ни единой крупицы неправды — как тут же не преминул подчеркнуть тихий внутренний голос. И тут же подсунул ей образ визгливой соседки Нины Петровны — как образец совершенства, к которому она движется семимильными шагами. Она вдруг сама себе противна стала. Надо же — мужу так не решилась все это в глаза высказать, на мать выплеснулась. Да еще и после того как попросила ее присмотреть за детьми.