— А Вы когда-нибудь слышали поговорку «Клин клином вышибают»? — не удержался я.
— Нет, — равнодушно ответил он, не выказав ни малейшего желания узнать, к чему я веду.
А вот отсутствие любопытства всегда меня задевало… Уй, нет — Господи, сделай так, чтобы до Татьяны не дошло! Ты же не допустил однажды до ее сведения, как я врал во время первого вызова на контрольную комиссию о причинах своего ей явления — соблюди, пожалуйста, сложившуюся традицию!
— Очень полезная, между прочим, мысль, — понадеялся я на сознательность главы родного ведомства. — Имеется в виду, что когда в жизни происходит что-то неприятное… или тяжелое, нужно обязательно повторить эксперимент. Чтобы научиться правильно реагировать.
— Вы знаете, — помолчав немного, отозвался он, — земля… вышибла из меня слишком многое, и мне бы хотелось сохранить… все, что осталось.
Ну, и ладно. Его право, в конце концов. Вот если бы он остался хранителем, да оказался на земле, да попал мне в руки — тогда другое дело… А так — ему виднее, что ему здесь хранить.
— Да это так — к слову вспомнилось, — решил я больше не испытывать его терпение. — Не сочтите, что я как-то давить на Вас пытаюсь — и так Вам огромное спасибо. Мне теперь с Мариной говорить намного проще будет. Еще раз извините, что столько Вашего времени отнял.
Спать я в ту ночь так и не пошел. Во-первых, за окном уже совсем рассвело — не хватало еще, чтобы Татьяна раньше меня проснулась и пошла завтрак готовить. А во-вторых, все равно бы не заснул — мыслей в голове роилось видимо-невидимо. Сподобился, наконец, из первых рук узнать, что может любого из нас ждать… Нет, не любого — только того, кто, как лошадь зашоренная, по глубокой борозде тащится, не задумываясь, куда она ведет.
Одним словом, когда Татьяна встала, я — как и положено заботливому хранителю — уже трудился вовсю на кухне над завтраком. Во время которого и выяснилось, что она ночью меня застукала. Я еще удивляюсь, как она меня прямо тогда за плечи трясти не принялась, чтобы я ей немедленно доложил о причинах столь необычного поведения! Точно бы инфаркт получил — не говоря уже о том, что перед бывшим коллегой полным неврастеником выглядел бы, сбежавшим посреди разговора от душераздирающих подробностей его истории.
Но на то, чтобы загнать меня в угол постепенно (втихомолку посмеиваясь над моими судорожными попытками представить дело так, словно меня ночью жажда замучила — вышел водички хлебнуть), ее неожиданного терпения не хватило — сразу вывалила на меня все результаты своей ночной слежки. И слава Богу — я тут же решил максимально придерживаться правды и свалил все на йогу. В самом деле, день такой нервный выдался — вполне логично было попытаться отвлечься от мирских пертурбаций. Вроде, поверила.
Честное слово, мой дар убеждения иногда даже меня самого удивляет!
И в последующие две недели, стоило ей — по привычке — начать гадать на пустом месте, что может происходить у Марины в голове, мне достаточно было напомнить ей ее же слова о важности доверия и терпения — она пристыжено замолкала. И даже Тошу потихоньку от меня не теребила. По-моему. Он бы мне проболтался. Наверное. Хотя он уже так увлекся поручением Марины, что, похоже, ничего вокруг не замечал.
Я пару раз спросил у него (вскользь, разумеется), что он там для нее насобирал. Он только головой покачал — никогда, мол, не предполагал, что можно так долго столько народа обманывать. Безнаказанно — судя по его тону, это было ключевое слово. И добавил, что теперь полностью согласен с Мариной — такое никому спускать нельзя! — и будет очень рад, если ей удастся этих мошенников к стенке прижать.
Я только плечами пожал — как я уже не один раз говорил, человеческие преступники никогда меня не интересовали. Для них органы правосудия существуют — как земного, так и небесного. А моя задача — о Татьяниной безопасности заботиться.
В свете же ее ухода с работы эта задача заблистала вдруг яркими, радующими глаз красками. Вы можете себе представить разницу в ощущениях ангела-хранителя, который, вместо того, чтобы вздрагивать ежеминутно, представляя себе все те опасности, которым может подвергнуть себя его слабо управляемый даже на близком расстоянии объект хранения, спокойно оставляет его дома — в уютной, знакомой обстановке, где ему ничего не грозит, поскольку все потенциальные возможности риска предусмотрительно устранены вышеупомянутым ангелом? Я знаю, что не можете — просто поверьте на слово.
Я ждал этого сладкого момента с огромным нетерпением и в предвкушении честно заработанной долгими годами безропотного и тяжкого труда передышки.
Татьяна, добрая душа, доказала мне всю тщетность моих ожиданий в первый же день своего декретного отпуска.
Вернувшись вечером домой, я прямо с порога учуял что-то неладное. Носом. Меня встретили запахи, которые обычно возникают в столовой средней руки, когда в ней проходят практику студенты-первокурсники. Ноги сами понесли меня в зону бедствия. Спасать то, что можно еще спасти. Если можно.
Отправив ее из кухни, чтобы не задеть ее чувства вопросами о том, как ей удалось пересушить, пережарить и пересолить столько продуктов одновременно, я в очередной раз вспомнил добрым словом Франсуа и Анабель, открывших для меня волшебные свойства соусов, способных отвлечь внимание даже истинного гурмана от чрезмерной экстравагантности основного блюда.
В целом, ужин вышел вполне съедобным. С легким, правда, привкусом экспериментальной кухни. Произведения которой могут даже вызвать интерес знатока. Один раз. На что я и намекнул Татьяне, предложив впредь придерживаться хорошо проверенных временем блюд, а главное — рук, ими занимающихся.
Одной, однако, катастрофой Татьяна — тоже, видимо, с нетерпением ожидавшая прихода ничем… нет, никем не стесненной свободы — решила в тот день не ограничиваться. Не моргнув глазом, она сообщила мне, что убрала квартиру. Всю. В мое отсутствие. Глаза у меня сами собой метнулись к окнам на балконе, и сердце тут же ринулось в пятки. Застряв по дороге в набитом результатами неудачного эксперимента желудке. Я привстал, чтобы облегчить ему путь к искомому пункту назначения. Затрепетав от благодарности, сердце рухнуло вниз, стремясь оказаться как можно дальше от любых мест-приемников Татьяниных сюрпризов.
Она вымыла окна. Стоя на подоконнике пятого этажа. Еще и размахивая, небось, при этом руками — от восторга, что никто не призывает ее робким голосом к благоразумию. Когда трудолюбие переходит в маниакальное саморазрушение, его так и следует называть. Я понял, что этому безобразию нужно пожить конец. Немедленно и любой ценой. Иначе с нее станется завтра по магазинам самой отправиться. Уф, прямо мороз по коже пошел!
Я развернул перед ней весь спектр вариантов отдыха — всех тех вариантов, о которых она с такой тоской вздыхала каждый рабочий день. Не подошел ни один. Женщина — что еще можно сказать! Как обычно — ей нужно то, чего нет, а когда оно появляется, уже не хочется. В точности, как с одеждой: пустой шкаф — нечего надеть, набей его битком — тоже самое. Единственное, что мне удалось из нее выдавить — это обещание не заниматься никаким физическим трудом в мое отсутствие. Слово свое она обычно держала, но я все же решил — на всякий случай — возвращаться домой как можно раньше.
Не вышло. На следующий день на меня свалилась — в самом прямом смысле слова — дополнительная работа. Не успел я отъехать от офиса своих относительно новых клиентов, нервно пытаясь себе представить, что Татьяна придумала на сей раз, как на глаза мне попалась отчаянно размахивающая руками на тротуаре девушка. У нее было такое лицо, что нога моя надавила на педаль тормоза без малейшей команды головы.
Рывком открыв дверь, она на одном дыхании выпалила, не подвезу ли я ее на соседнюю с Татьяниным офисом улицу и сколько это будет стоит. Автоматически я назвал сумму, которую сам не раз отдавал таксисту, когда требовалось побыстрее к Татьяне вернуться. Девушка радостно кивнула и впорхнула на переднее сиденье.
Ладно, у человека явно что-то случилось, отчего же не помочь, подумал я. Всю дорогу она причитала о матери, улетающей в отпуск, о ее звонке из аэропорта и об утюге, скорее всего, оставленном дома включенным. Я не мог не согласиться с ее умозаключениями о внимательности и собранности, особенно перед долгой отлучкой из дома. И когда девушка выскочила из машины, рассыпаясь в благодарности и с удовольствием протягивая мне деньги, меня вдруг осенило.
Дело в том, что прислушиваясь к Тошиным рассказам о Галиной дочери, я уже давно обратил внимание на количество упоминаемых им вещей. Объем багажа, который потребовался девочке для однодневной поездки загород, только укрепил мои подозрения. Составив по памяти примерный список того, чем следует обзавестись в преддверии появления в доме младенца, я решил прикинуть, во что это все обойдется. Результаты привели меня в легкий ступор.
И я думал, что сотворение ребенка относится к великим тайнам мироздания? Точно, думал — по незнанию, что за великими тайнами скрываются величайшие. Именно скрываются — чтобы интересующийся не облился холодным потом и не признал во всеуслышание, что все познать все равно невозможно, а потому пусть загадки космического масштаба загадками и остаются.
Как им удается этих детей вырастить, если уже в первые дни они обходятся им дороже моего ежемесячного взноса за машину? На чем основан этот дикий финансовый перекос — доходов на зарплату мамы меньше, расходов на две папиных больше? Меня кольнуло раскаянием — я вспомнил свои напыщенные фразы о жизненной необходимости участия отцов в воспитании своих собственных отпрысков. Какое тут, к чертовой матери, участие, когда нужно откуда-то средства на это самое воспитание брать! Может, мне кто-нибудь подскажет, откуда?
И вот тогда-то человеческая жизнь в очередной раз с невозмутимой уверенностью показала мне всю мудрость нашего общего творца, предусмотрительно увязавшего все ее части в единое целое. Есть проблема — значит, где-то поблизости маячит ее решение, нужно только не проворонить его. Нашел решение — жди следующей проблемы, чтобы острота зрения не притупилась.
С тех пор, переезжая с место на место, я внимательно следил не только за снующими со всех сторон машинами, но и за заманчиво замершими на обочине отдельно стоящими людьми. Отчего же не подвезти человека, если по дороге — к обоюдному удовольствию? И если не совсем по дороге — тоже ничего, особенно после работы. Все равно ведь в «пробку» можно попасть и простоять в ней то же время и без толку. И пассажиры частенько крайне интересные попадались — с психологической точки зрения. Расширить профессиональные знания еще никому не мешало. И материальный улов каждый вечер отправлялся в заветную коробочку с надписью «Фонд познания», стоящую в самом дальнем углу одного из кухонных шкафчиков — туда Татьяна точно не полезет.
Раскаяние начинало меня грызть только дома, когда я видел Татьяну.
Она честно держала свое обещание, но на это, судя по виду, и уходили все ее силы. Вместе с энергичностью, любопытством, оптимизмом, дружелюбием — одним словом, с жизнью. Каждый вечер меня встречало все более апатичное, все более бесчувственное существо. Она машинально ела, не мигая, смотрела на экран телевизора, равнодушно смотрела в сторону, когда я играл с парнем, тоже, казалось, истомившимся к вечеру от ее безответности. Пару раз она спросила меня, где я задержался, но тоже с таким видом, словно мой ответ не представлял для нее ни малейшего интереса — я и не стал вдаваться в подробности.
Я занервничал. Уж больно знакомы мне были эти ее уходы в себя! Что делать-то, я знал — вот только разозлить ее, как следует, в ее состоянии не решался. И главное — никак не мог найти причину. Раньше она на Франсуа дулась, когда он ей свое общество навязывал, на родителей обижалась, когда они вынуждали ее по их образу и подобию жить, от меня отгораживалась, когда ей казалось, что я ее инициативу ограничиваю…
Но сейчас-то ничего подобного! Никто ее ни в чем не стесняет и ни к чему не принуждает. Наоборот, я все делаю, что высвободить ей как можно больше времени для того, чтобы отдыхала, собой занялась, парня, наконец, воспитывала! Вот и занялась бы этим, пока я с утра до вечера вкалываю, чтобы материальную сторону жизни обеспечить! Но долго возмущаться у меня не получалось — весь многолетний опыт ангела-хранителя подсказывал мне, что что-то я проглядел и что нужно немедленно резкость в поисках решения наводить, пока оно не исчезло в тени растущей проблемы.
Когда в пятницу Татьяна сообщила мне, что нас пригласили пожить на месяц к ее родителям, я чуть не взвыл. От глубокой и искренней благодарности судьбе, конечно. Вот… подсунула решение. В целом, с Людмилой Викторовной и Сергеем Ивановичем у меня сложились очень неплохие отношения, и поучиться у них было чему, но целый месяц беспрестанной передачи знаний я боялся не выдержать. Нужно, знаете ли, обучающимся перерывы между начиткой лекций давать — для более глубокого усваивания материала.
Но Татьяна смотрела на меня с таким нетерпеливым ожиданием — первым за все эти дни чувством — что я, скрепя сердце, смирился. Ей-то, пожалуй, сейчас общество матери как раз и нужно. Парень на подходе, а она, похоже, понятия не имеет, что с ним делать — вон даже по вечерам мне с ним общаться приходится, она отворачивается. И Гале не звонит, чтобы поинтересоваться, что ее ждет — а вот я, например, Тошу каждый день расспрашиваю… Вот и хорошо — Людмила Викторовна ее нафарширует всеми необходимыми знаниями…
Она вдруг прошипела, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не останется у родителей дольше, чем на два дня.
Да что же такое — опять не угадал! А жаль — у меня мелькнула было мысль о том, как здорово может этот месяц обернутся, если по вечерам придется кого-нибудь за город подвозить… Ладно, жадность еще никого до добра не доводила, и потом — расходы на бензин всю прибыль, пожалуй, съедят… Нет-нет-нет, остаемся дома! Вот только на выходные съездим, чтобы на гостеприимство черной неблагодарностью не отвечать — но так, чтобы они от дальнейшего сосуществования с нами сами отказались.
А как? Чего они больше всего не переносят? Точно — нарушения устоявшегося ритма жизни! А у меня вся жизнь вокруг работы вертится — я бы даже сказал, вокруг множества работ…
Я вышел из кухни, чтобы Татьяна мне потом понимающими улыбками весь спектакль не испортила, и набрал Тошин номер.
— Ты, что, вообще обалдел? — зашипел он в трубку после первого же гудка. — Который час?
— Тоша, прости! — От неожиданности я тоже зашептал. — Я на два слова. Срочно!
— Ну? — уже спокойнее буркнул он.
— Ты можешь мне завтра, — скороговоркой выпалил я, чтобы он как можно меньше времени где-то под ванной с телефоном прятался, — и в воскресенье тоже, каждый час звонить. Потом можно сразу отключаться — мне главное, чтобы вызов слышен был.
— Зачем? — ошарашено выдохнул он.
— Мне нужно, чтобы Татьянины родители нас выгнали, — еще быстрее объяснил я, — а то нам придется месяц с ними жить.
Тоша понимающе охнул.
— Сделаю, — пообещал он, и вдруг замялся: — Только завтра с утра не смогу — нам в поликлинику идти. После обеда.
— Спасибо, — бросил я в уже отключившуюся трубку.
Так, теперь оставалось лишь найти причину, по которой нам никак не удастся раньше полудня выехать. Не нашлась. Пришлось создать. Полночи по квартире — крадучись, чуть ли не по-пластунски — перемещался, чтобы как можно больше вещей разбросать…
Мои усилия увенчались успехом. Начало нашего вышедшего на новый виток отношений визита пришлось на время обеда — в строгом соответствии с принятым протоколом, а потому в теплой и дружественной атмосфере. Но дальнейшее распределение ролей в жизненном укладе Татьяниных родителей привело меня в глубокое уныние.
Сначала Людмила Викторовна повела нас осматривать сад, — который мне, кстати, совершенно не понравился. Уж слишком он напоминал те французские сады, в которых природу в такую стойку «Смирно!» поставили, что и люди в них автоматически вышагивать начинают, строго следя за тем, чтобы носок, как следует, тянулся. Но я бы и дальше в нем маршировал, узнав, что теперь мне положено заняться истинно мужским делом — а именно, препарированием машины.