Открыв капот, Сергей Иванович мельком оглядел его содержимое, издал загадочное: «М-да» и приступил к лекции о принципах работы двигателя, возможных проблемах с отдельными его частями, способах их решения, а также моментах, к которым нужно привлекать особое внимание механика на станции техобслуживания.
— Чтобы профаном не выглядеть, — небрежно бросил он.
Через пять минут я пожалел, что не попросил Тошу приехать сюда — вот как раз на эти пару часов. Исправить эту досадную ошибку он мне не дал — каждый час исправно раздавался звонок, но как только я, извинившись и отойдя в сторону, нажимал кнопку ответа, он давал отбой. Приходилось еще пару минут глубокомысленные замечания в пространство ронять.
И что самое интересное — я ведь уже считал себя автомобилистом! Вот и с Сергеем недавно мы весьма плодотворно побеседовали об эксклюзивных способах обгона и перестройки в другой ряд и о местах расположения особо бестолковых запретительных знаков. Но при чем здесь двигатель? У меня вообще сложилось впечатление, что Сергей Иванович вдруг на некий другой язык перешел. Я только старательно запоминал, куда он чаще всего пальцем тычет — в крайнем случае, на техосмотре прикинусь немым.
А Татьяна, между прочим, все это время общением с природой наслаждалась!
Но самое обидное — это то, что меня к ужину не допустили. В смысле, к плите. Когда я по привычке уверенным шагом направился было на кухню, Людмила Викторовна одарила меня таким взглядом, что ноги сами вынесли меня в гостиную — к терпеливо восседающему перед телевизором Сергею Ивановичу. Там я и просидел до самого приглашения в столовую, чувствуя себя безработным, томящимся в очереди за бесплатной миской супа.
А вот Татьяне так занятие нашлось!
В ту же гостиную мы вернулись и после ужина. И, по-моему, к тому же самому фильму. Впрочем, мне трудно судить, поскольку телефонный звонок несколько раз отрывал меня от событий на экране — но, по-моему, они играли роль таймера, отсчитывающего минуты до отбоя.
Ночью мне удалось сделать великое открытие. Нет, два великих открытия. Во-первых, я понял, что я — до мозга костей городской ангел. И моя трепетная любовь к природе находится в прямой зависимости от длительности перерывов в общении с ней. И я определенно предпочитаю ее в светлое время суток, когда ей радуется глаз, а нет ночью, когда изо всех сил напрягается ухо — в попытке предугадать, с какой стороны последует нападение на хранимый объект. И глаз, кстати, напрочь отказывается смыкаться, хотя пользы от него уху, простите, никакой.
И вот это давно уже забытое бодрствование привело меня ко второму в ту ночь открытию. Татьяна по ночам не разговаривает, но, видно, и на нее необычная обстановка подействовала. Время от времени она принималась что-то бормотать — так тихо, что если бы не напряженный до предела слух, я бы и не расслышал. Но кое-что мне все же удалось уловить. Обрывки фраз типа: «Ларису уволят», «Марина — предательница», «Все заняты», «Делать нечего», «Не хочу!»… «Мой ангел» несколько раз прозвучало — я расчувствовался. Ведь надо же — сама мне имя придумала, а в душе ангелом я для нее и остался.
Я чувствовал, что где-то в этих фразах скрывается причина ее уныния, но в какую-то общую картину они никак не укладывались. Кроме одной. Прямо на следующее утро, только глянув на нее, я понял, что ее «Не хочу!» определенно к пребыванию в этом доме относится. По крайней мере, к нему. И я тут же понял, что мне делать. Нужно просто отсекать — один за другим — все возможные источники депрессии и внимательно смотреть, после устранения какого из них у нее опять глаза оживут.
Я честно выждал до обеда, следя за выражением ее лица — не появится ли на нем сожаление о том, что скоро уезжать придется. Не появилось. Даже наоборот — перемещаясь туда-сюда по двору, она начала бросать украдкой взгляд на машину, словно проверяя, не исчезла ли та за это время.
А вот Сергей Иванович начал поглядывать на мой телефон — как на бомбу замедленного действия. Ну, наконец-то — подействовало! Я обратился к Тоше с мысленным призывом закончить трудовую вахту достойным аккордом, а к Татьяниным родителям — с проникновенными словами извинений за то, что мой напряженный график работы не позволил всем нам насладиться в полной мере заслуженным отдыхом. Сергей Иванович тут же отчитал меня за преступное пренебрежение к собственному личному времени. Людмила Викторовна предложила избавить от этого безобразия хотя бы Татьяну. Татьяна переменилась в лице. Я напомнил им о неприкосновенности единства семьи.
И надо же, чтобы именно в этот момент Тоша внял моему призыву! И завершающий аккорд его впечатлил даже меня — он не только впервые за два дня заговорил со мной, но еще и Татьяну велел позвать. И на мое озадаченное «Зачем?» он не менее кратко ответил: «Надо».
Когда, поговорив с ним, она вернулась в столовую, на лице ее вновь оказалась та маска отстраненности и бесчувствия, которая уже давно не давала мне покоя. И я дал себе торжественную клятву при первой же встрече выразить Тоше глубокую и искреннюю признательности — за то, что, пусть невольно, он указал мне, что именно в ее жизни и нужно первым делом отсечь. То, о чем они только что говорили. Осталось только узнать, что это было.
Она рассказывать об этом отказалась — только головой мотнула и сглотнула тяжело, словно у нее комок в горле стоял. И в ответ на материн упрек в том, что нечего работой голову себе забивать, смиренно кивнула, повторив: «Нечего»… В этот момент и посетило меня озарение — все необходимые для него составляющие в голове сошлись.
Это слово, — нечего — которое она уже столько раз и наяву, и во сне повторила. Этот разговор с Тошей, который наверняка работы касался. Этот тон… Таким тоном мне Маринин ангел рассказывал о своих мытарствах в поисках хоть какого-то занятия после своего краха на земле…
Так ей же просто заняться нечем! Я имею в виду — Заняться. Я вдруг вспомнил те моменты, еще в период своей невидимости, когда она в свой мир ныряла, а я с ума сходил от беспомощности, ставя под вопрос саму цель своего существования…
Это она мне, что, на работе крест поставила? А заодно и на всей жизни? Да кто же ее в домохозяйки гнал? Я, что, не знаю, что для моей неуемной Татьяны это — разновидность смертной казни? Я ведь просто думал, что так положено — временно, пока ребенок подрастет, а потом… Я ведь первый всегда говорил, что женщине нужно работать. И помочь ей я всегда готов, чтобы у нее время для этого нашлось. Да хоть сейчас! Господи, да вернем мы ей ее работу!
По дороге домой я намекнул Татьяне, что уже работаю над решением ее проблем, и стал мысленно прикидывать, как бы устроить так, чтобы выражение моей глубокой признательности Тоше, в совокупности с последующим допросом с пристрастием, состоялось не при ближайшей личной встрече, а немножко раньше.
Дома она сразу пошла в душ. Пятнадцать минут — больше мне и не понадобится. А не хватит — я к ним завтра в офис наведаюсь. Хорошо, что я с ее сотрудниками тогда в лесу познакомился — они, похоже, поняли, что моим советам лучше следовать. Безоговорочно. И Сан Санычу самое время встретиться с выдающимся психологом.
— Говорить можешь? — отрывисто спросил я, набрав Тошин номер.
— Недолго, — недовольно буркнул он. — Мы сейчас гуляем.
— У меня самого пятнадцать минут, — успокоил его я. — Так что быстро — что там у вас на работе случилось?
— Сейчас, только отойду, — проникся он серьезностью ситуации.
Он сжато рассказал мне о грядущем окончании эксперимента и о его последствиях для Татьяны. Я выслушал его молча, в очередной раз проклиная в уме Татьянин стоицизм. Вот это же надо было столько времени в одиночестве во всех этих мыслях вариться!
— Угу, — произнес я, наконец, уже мысленно выстраивая цепочку необходимых действий. — Теперь расскажи мне, в чем заключается ее работа — конкретно переводческая.
— Материалы по коллекциям переводить, в переговорах участвовать и переписку вести, — четко перечислил он. — А, да, еще и по телефону…
— В переговорах где-то раза два в год — это я знаю, — быстро продолжил я, — а новые материалы как часто появляются?
— Ну, тоже где-то также, — неуверенно протянул он.
— А как ты считаешь, можно всем, кроме переговоров, дома заниматься? — задал я самый главный вопрос. — И результаты вам через компьютер переплавлять?
— Ты, что, вообще обалдел? — опешил Тоша. — Ей скоро вздохнуть некогда будет!
— До этого скоро ей еще дожить нужно, — отрезал я. — И желательно нормальным человеком. Время я ей найду. Ты на вопрос отвечай!
— Да я думаю, что вполне можно, — задумчиво произнес он. — Но это же не я решаю…
— Твое дело — завтра эту идею Сан Санычу забросить, — велел я ему. — И понастойчивее.
— А если он все-таки откажется? — с интересом спросил он, явно ожидая дальнейших указаний.
— Вот об этом мне завтра и сообщишь, — постарался я оправдать его ожидания.
— Само собой, — с готовностью согласился он, — я Татьяне уже обещал.
— Мне — отдельно, — с нажимом уточнил я. — И первому. И ей пока ни слова.
Теперь оставалось только ждать решения Сан Саныча. Честно говоря, мне вдруг даже захотелось, чтобы он не согласился на мое предложение — так больший простор для маневров открывался. А Татьяна столько времени мучилась мыслями о своем безрадостном будущем в одиночестве, что у меня просто руки чесались поучаствовать, как следует, в его исправлении.
Когда я узнал на следующий день, что Сан Саныч дал-таки объявление об открывшейся вакансии переводчика, первой моей мыслью было устроить ему пробно-показательный психологический сеанс. Но потом я передумал — второго ангельского воздействия на любимого шефа она мне не простит. Мне показалось, что куда разумнее будет остаться в тени — пусть она лучше считает, что родной коллектив сам без нее жить не может.
Успешно завершенный эксперимент над Сан Санычем подсказал мне более интересное решение.
Поздно ночью я заперся, на всякий случай, в ванной (я, вроде, ненадолго, но эта мне ее не ко времени проснувшаяся чуткость…) и вызвал Стаса. Кратко обрисовав ему ситуацию, я попросил его направить несколько… кандидатов побестолковее на собеседование в Татьянин офис.
— Да вот не знаю, — замялся Стас. — Такие мероприятия вообще-то не по нашей части.
— А по чьей? — быстро спросил я, чувствуя, что если мне сейчас придется еще куда-то бросаться, то лучше время экономить.
— К темным нужно обращаться, — неохотно признался он, и у меня екнуло сердце.
— Как? — отрывисто бросил я, собираясь с силами перед неизбежным унижением.
— Тебе даже не ответят, — хмыкнул он, и, помолчав немного, добавил: — Ладно, мы сейчас с ними еще одно совместное дело ведем, так что я думаю, получится договориться.
— Думаешь или получится? — настаивал я, решив, что терять мне все равно нечего.
— Слушай, ты наглей-то в меру, — коротко хохотнул он, но, вроде, без особого раздражения. — Сказал же, что получится. Иди пока — сам жену от мрачных мыслей отвлекай.
Отвлечешь ее, как же! С каждым днем она все глубже погружалась в какую-то смиренную меланхолию и все дальше отдалялась от меня. Я чувствовал, что даже мое ангельское терпение к концу подходит. Из ежедневных Тошиных отчетов я знал, что ни один из представленных Стасом (в чем я ни секунды не сомневался) претендентов Сан Санычу пока не подошел. Да сколько же ему еще их нужно, чтобы убедиться, что альтернативы моему предложению нет и быть не может!
Возвращение блудной жены в лоно семьи, а заодно и человечества, свершилось в пятницу. И скрыть мое в нем участие не удалось — Тоша проболтался-таки, подлец! Впрочем, оно и к лучшему — Татьяна не только обрадовалась, но и разозлилась. Оптимальное, согласитесь, сочетание для вывода человека из депрессии.
Я тоже воспользовался раскрытием тайны полишинеля на всю катушку. В нашем первом за долгое время откровенном разговоре я подробно описал ей, до чего ее скрытность доводит, напомнил ей, что в списке моих приоритетов ей навсегда первое место отведено, призвал ее сосредоточиться на вновь обретенной любимой работе вместо того, чтобы опять силы по всем направлениям разбрасывать, намекнул, что мне тоже неприятно было, когда она моими делами у меня за спиной занималась…
Естественно, именно на этом месте меня и прервали! И основательно — так, что я вновь о существовании всего остального мира вспомнил. Вернее, его отдельных, особо ярких представителей. Представительниц, простите. С их неутомимым поиском проблем на мою голову.
Радоваться мне, идиоту, нужно было пару дней назад, когда ни о чем, кроме Татьяниной замкнутости, думать не приходилось. Решил задачку, передовик труда — вот и получи, в точном соответствии с недавно открытым законом земной жизни, кое-что посерьезнее! И как мне теперь выполнить Маринину просьбу об обеспечении адекватности реакции Татьяны на ее новости — когда эти самые новости ей прямиком, в обход меня, доложили? Может, недостаточно просто с фильтром договориться, чтобы он у Татьяны перед носом маячил — может, нужно информацию с самого начала через него пропускать?
Я не могу сказать, что забыл в последнее время о Марине. Ничего подобного. И хотя она давно уже перестала присутствовать, затаившись в углу с блокнотиком в руках, на моих встречах с ее сотрудниками, мне о ней и Стас, и Тоша напоминали. Но со мной она никаких разговоров не искала, и я решил твердо положиться на ее обещание обратиться ко мне, когда такая надобность возникнет. Уговорили же они все меня, что ей доверять можно и нужно!
Осознав, что у меня нет больше необходимости следить с опаской за каждым ее шагом, я успокоился. Даже обрадовался — она в последнее время была явно очень занята, из чего я сделал вывод, что подготовка к следующей операции ведется серьезная. Неукоснительно следуя новой тактике доверительности, я тоже старался глаза ей не мозолить.
Кроме одного раза.
Пока Сан Саныч упорствовал в поисках замены Татьяне, я решил — на всякий случай — обеспечить себе запасной вариант. Мало ли — вдруг в подсылаемом Стасом потоке кандидатов один человек затешется, да еще и подходящий по всем статьям, так что — мне взять и смириться с присутствием сомнамбулы в доме? Еще чего! Переводчики не только Сан Санычу нужны — вон и Марине наверняка еще один человек не помешает, чтобы с французами по новому направлению переписку вести. Так вот же он — человек, который, кстати, с этими французами давным-давно хорошо знаком…
Одним словом, как раз накануне той судьбоносной пятницы, после встречи с моими туристами я решил поговорить с ней. Дверь в ее кабинет оказалась плотно прикрытой — что было совершенно нетипично для ее фирмы, в которой постоянно туда-сюда как клиенты, так и сотрудники сновали. Растерявшись, я заглянул к секретарше, чтобы узнать, на месте ли Марина.
Выяснилось, что она — на месте, но у нее сейчас важная встреча с адвокатом, и нужно подождать. Ага, точно новое направление разрабатывает, обрадовался я. Ждать я не мог — мне еще нужно было к другим клиентам, расположенным неподалеку, попасть. Мелькнула было мысль позвонить ей, но у меня не было никакой гарантии, что она окажется свободна в те несчастные десять-пятнадцать минут, на которые я мог укрыться где-нибудь от Татьяны. Ждать ее ответного звонка, рискуя тем, что Татьяна по обрывкам моих фраз догадается, о чем речь… У меня просто рука не поднималась вселять в нее надежды до тех пор, пока под ними не окажется более чем солидное основание.
Итак, я сказал, что ждать не могу, и попросил передать Марине, что хотел бы наведаться еще раз — ближе к концу дня, после своей второй встречи. В полной уверенности, что Марина — со свойственной ей пунктуальностью — вставит меня в свой график работы, я вернулся вечером к ней в офис и прямо зашел в ее кабинет. Хорошо хоть, постучать не забыл.
Она оказалась не одна. В торце ее стола стоял коленями на стуле некий молодой человек. Когда я открыл дверь, рука его зависла над одним из множества разложенных на столе перед Мариной документов, а с лица не успело сойти насмешливо-залихватское выражение. Судя по Марининому прищуру, перед моим появлением они явно спорили, но по-дружески, со взаимными подначками — с такой усмешкой Марина мне часто «комплименты» отвешивала.