— Еще нет, — решительно отказался я от роли вечно готового к труду и обороне пионера. — Сначала у тебя решил узнать, какого именно количества кругов следует ожидать.
Марина расхохоталась.
— Честное слово, я с тобой никогда всерьез не поругаюсь — с таким удовольствием я еще ни с кем не пикировалась!
— Мне приятно хоть в чем-то оказаться тебе полезным, — показал я в широкой улыбке громко скрипнувшие зубы. — Но все же — о чем поведали обманутые авторы?
— Одни из них все еще надеются увидеть свое детище в какой-нибудь обложке, — перешла, наконец, Марина к существу дела, — другим уже надоело свое время впустую тратить, третьи просто не решаются в суд обращаться — у нас недоверие к таким инстанциям в крови сидит. Одним словом, ни один из них не хочет быть инициатором громкого процесса. Но если таковой все же отыщется, они все готовы поддержать его своими заявлениями. Вот мы и решили его создать. Тем более что технология мошенничества из разговоров с ними вполне прояснилась.
— И в чем же она заключается? — спросил я, мгновенно настроившись на рабочий лад — слабые места, согласитесь, всегда со стороны лучше видны.
— Сначала затягивается каждый этап предпечатной подготовки, — бросила и Марина шутливый тон — в ответ на мою заинтересованность. — То ответственный за него сотрудник заболел, то электричество отключили, то компьютер сбой дал, и результаты недельной работы пропали. Затем происходят неприятности покрупнее: от пожара в офисе до неожиданного визита проверяющих организаций. Форс мажор, одним словом, отдельным пунктом прописанный в договоре. После ликвидации его последствий автор узнает, что не только его интересы были затронуты, и нужно подождать своей очереди.
— Но не может же это продолжаться вечно! — не поверил я своим ушам.
— Может, — дернула уголком губ Марина. — Руководство издательства настолько тяжело трудится над защитой интересов попавших в непредвиденные обстоятельства клиентов, что застать его на месте не представляется возможным. Неделями, если не месяцами. А потом до человека доходит — или ему это популярно объясняют — что все указанные в договоре сроки прошли настолько давно, что обращение в суд либо потеряло актуальность по истечении срока давности, либо будет выглядеть просто глупо — где же ты, милый, раньше был?
— И как ты собираешься с этим бороться? — нахмурился я, пытаясь представить себе свои действия в таком вязком болоте. — По окончании срока договора сразу в суд подашь?
— Нет, — покачала она головой, — так я факт явного мошенничества доказать не смогу — они успеют где-нибудь договориться насчет подтверждения форс мажора. Он ведь в жизни действительно случается. При каждой задержке я буду требовать у них зафиксировать ее письменно — с печатью организации и подписью ответственного лица. Отказать в этом они мне не смогут — в договоре указан размер пени за каждый просроченный день, и в их интересах подтвердить отсутствие своей вины в нарушении сроков.
— И так до конца его действия? — спросил я, мысленно признаваясь самому себе, что у меня бы терпения не хватило — при первой же отсрочке карателей к ним пригласил.
— Пожалуй, даже чуть дольше, — задумчиво произнесла Марина. — Мне бы хотелось зафиксировать факт их уклонения от встреч с клиентами. За сроками Максим следить будет. Он же и проверит каждую указанную ими причину задержки — и если она окажется липовой, подтвердит это соответствующим документом.
Меня опять кольнуло неприязнью к этому абсолютно несоответствующему представлениям о своей профессии парню. Ну, в самом деле — один только взгляд на юриста должен человеку чувство уверенности внушать! Так же, как и на банкира. Или на доктора. А тут что? Ему бейсболку набекрень на голову и банку пива в руки — самый, что ни на есть, вечный искатель лучшей доли получится.
— А ты не боишься, — проговорил я, осторожно подбирая слова, — что и с ним… кому-то договориться удастся?
— Не боюсь, — усмехнулась она. — Он… из ваших.
А-а, ну, тогда — другое дело! После Марининых слов даже непритязательная внешность его приобрела несколько другой оттенок — нам ведь действительно не положено излишнее внимание к себе привлекать. И потом — в этом, пожалуй, есть даже некий хитрый маневр: действительно, такой невзрачный адвокатишка ни у одного преступника опаски не вызовет. Пока ему не подойдет время себя в деле показать.
А вот теперь — пусть мне кто-то скажет, когда это я противился (из чистого упрямства) аргументам собеседника, если тот оказывался в состоянии просто и убедительно доказать мне свою точку зрения. У меня ведь потому с Татьяной спорить не получается, что от нее такой вал эмоций катится, что только и остается — в спешном порядке защитный вал отрицания сооружать. Чтобы было за чем укрыться, замереть и молиться, чтобы не с концами накрыло. Причем так, что ни один археолог не возьмется откапывать, опасаясь остаточной психической радиации.
В то время как Марине в убедительности не откажешь. И в стройности изложения фактов. И в умении не отвлекаться на второстепенные детали. И в продуманности ответных шагов. И в отсутствии эмоционального самозавода, искажающего видение реального положения вещей.
Да-а, видно, не прошли даром мои труды — не зря я с ней столько ругался, мирился, скандалил и периодически мирным путем справиться пытался. Она ведь не Татьяна, которую можно терпением и лаской увещевать — ей контрастный душ требуется, чтобы пробрало. Но ведь можно же даже с ней контакт установить! Жаль, что не удалось этого ее… так легко сдавшегося на землю вытащить — посмотрел бы, как виртуозы нашего дела работают.
Вот теперь, пожалуй, пора и мне на сцену из-за кулис выступить — в короткой эпизодической роли, чтобы зрители хоть одним глазком глянули на создателя главной звезды спектакля.
— Хорошо, — хлопнул я ладонью по колену, — что мне делать?
— То, о чем мы с тобой договаривались, — быстро ответила она, вновь откидываясь на спинку своего кресла. — У меня сейчас физически времени нет ни Татьяну, ни Светку успокаивать. Судя по твоему сегодняшнему появлению, они уже обе в истерике бьются. И сколько я Светке не повторяла, что обмануть меня не так-то просто, у нее, похоже, уши заложило. Вот и поработай по специальности, объясни им… или хоть Татьяне, что нечего за меня трястись — на этот раз я точно знаю, что делаю. Все факты я тебе изложила — выбери из них наиболее убедительные.
У меня мелькнула мысль, что рамки эпизодической роли вполне можно расширить — мои недавние мимолетные разговоры со случайными пассажирами окончательно убедили меня в том, что я могу найти общий язык даже с совершенно незнакомыми мне людьми.
— Жаль, что ты не взяла меня с собой на встречи с этими авторами, — проворчал я. — Я бы тебе мгновенно их психологический портрет составил, чтобы в следующий раз легче было их к своей точке зрения склонить. Хочешь, могу с тобой — с той же целью — в издательство пару раз съездить? Или провести пару занятий с этим твоим Максимом, если уж ему придется из разных людей свидетельства выжимать — что-то он мне не очень опытным показался.
Марина издала какой-то непонятный звук — то ли возмущенно фыркнула, то ли одобрительно хмыкнула. Я счел для себя возможным склониться к последнему — Сергей Иванович так реагировал, когда мне удавалось отстоять (в привычных ему выражениях) право быть главой своей собственной семьи, ссылаясь на его пример.
— За него не переживай, — обрела, наконец, голос Марина, — его квалификация хорошо проверена. И со мной никуда ездить не нужно — я им там должна легкой добычей показаться. А если я в твоем сопровождении явлюсь, сам понимаешь… Так что давай каждый своим делом заниматься будет — ты возьми на себя Татьяну со Светкой, чтобы они мне руки не связывали.
Ну, что ж — и в этом она права: мое появление с ней в издательстве несомненно сразу же насторожит мошенников. Вон и Сергей Иванович с Людмилой Викторовной побаиваются в моем присутствии на Татьяну откровенно давить. И эти в восточном отделе практически немедленно на мои просьбы откликаются — сразу чувствуют, что со мной лучше не связываться…
Я с облегчением вздохнул, почувствовав, что сделал все, что было в моих силах, для расширения своего участия в Марининой операции. И если — с какой стороны ни глянь — мне намного разумнее сосредоточиться на Татьяне, так я только за. Уважающий себя ангел-хранитель всегда отдает предпочтение основной работе.
По дороге домой я старательно выстраивал стратегию разговора со Светой. Как с Татьяной себя вести, понятно — раскрыть карты, как есть, и не забыть подчеркнуть, что с удовольствием сделал это при первой же подвернувшейся возможности. Как и обещал. В чем она сомневалась. Как всегда, беспочвенно. А вот со Светой хуже — ей же все не выложишь открытым текстом. Иначе сразу же можно начинать думать об аргументированной мотивировке очередного нестандартного решения. Если успею.
И, естественно, как только я подчинил все помыслы решению следующей серьезной задачи, в голову мне мгновенно пришла вполне ожидаемая гениальная мысль. А зачем мне вообще Свету успокаивать? Я могу эту почетную миссию Татьяне предоставить. И подчеркнуть, что с удовольствием сделал это при первой же подвернувшейся возможности. Как и обещал. С тем, чтобы она и от активных действий не чувствовала себя отстраненной. И заодно и дальше в них не лезла. Чтобы не злоупотреблять оказанным доверием.
Татьяна слушала меня очень внимательно. И, к моему удивлению, ни разу не перебила. Почему — я понял только в самом конце.
— Тоша ей первичные данные собирал?
— Да.
— А Максим этот ей юридическую поддержку обеспечивает?
— Да.
— А Стас общее наблюдение за ходом дела ведет?
— Да.
— А ты что делаешь?
Я растерялся — с Татьяной никто не может сравниться в умении лишить меня дара речи. Но ненадолго. Опять-таки сказались полтора года тесного общения с ней, каждый день в которых можно спокойно к десятилетию обычного ангельского пребывания на земле приравнивать. Признаться ей, что мне велено ее хоть в каких-то рамках удерживать, не могу (не хочется мне, чтобы атмосфера теплого взаимопонимания, сменившая, наконец, ту мрачную апатию, которая столь долго царствовала в нашем доме, слишком быстро переросла в вышеупомянутый эмоциональный вал) — значит, воспользуемся опытом общения с контрольной комиссией.
— Я осуществляю координацию всех действий, — уверенно произнес я, — и по мере необходимости устраняю возникающие психологические шероховатости.
Татьяна слегка потрясла головой — я понял, что пора переходить к наглядным примерам, пока она меня не попросила повторить сказанное — по слову. Могу в их порядке запутаться.
— Вот для того и с Тошей позавчера встречались… — Я мысленно охнул — сейчас спросит, почему ее только сегодня в курс дела ввел! — И сегодня, как только окончательные детали плана выработались, Марина его передо мной озвучила, чтобы я посмотрел, все ли стыкуется, как следует. — Она как-то странно глянула на меня. — И теперь нам с тобой нужно подумать, как — не сказав ничего лишнего — избавить Свету от волнений.
Как я и надеялся, последняя фраза оказалась беспроигрышной. Татьяна тут же расправила плечи и сообщила мне, что берет это на себя. Пришлось мягко поинтересоваться, в каком именно виде. И отредактировать представленную ею версию. И прорепетировать рожденный в долгом споре компромиссный вариант. Три раза. И настоять, чтобы она сразу же Свете и позвонила. Пока что-нибудь не забыла. И посидеть рядом (возмущенно заявив, что с меня хватит двух недель ее уклонения от общения). Чтобы просуфлировать то, что она забудет.
Вот сколько можно болтать, спрашивается? Договорились же — ввести Свету в курс дела в существенно ограничивших его рамках возможного, и все! Есть же хочется! Ей хорошо — целый день дома: можно немножко поработать, немножко перекусить, а я? И вот, кстати, почему я только сейчас узнаю, что Света собирается работу менять? И зачем ее отговаривать? Это кто сказал, что все уладится, когда бесчестных сотрудников уволят? Если за них Марина взялась, то там сначала всех посадят, а потом будут разбираться, кого можно на поруки выпустить! И я почему-то догадываюсь, на чьи именно поруки придется отпустить Свету!
Почувствовав, что еще немного — и я лишу-таки Марину шанса вывести мошенников на чистую воду за отсутствием рядовых сотрудников, необходимых для работы над ее произведением, я ушел на кухню. И вы знаете, когда она туда вернулась? Можете и не сомневаться — как только я весь ужин приготовил!
Моя предусмотрительность и умение держать себя в руках (временами приводящие в изумление даже меня самого) привели к тому, что на следующий день Марина заключила договор об издании своей книги. Я узнал об этом, когда она позвонила мне, чтобы выяснить, скрылись ли с ее горизонта мрачные грозовые тучи недовольства подруг. Я небрежно ответил, что пора бы уже и прекратить сомневаться в том, что на меня всегда и во всем можно спокойно положиться.
— Ну, и слава Богу! — рассмеялась Марина. — Так что теперь три недели живем относительно спокойно — в договоре на предпечатную подготовку отведено пятнадцать рабочих дней.
Я старательно пропустил мимо ушей это «относительно». Рядом с Мариной три недели даже относительного спокойствия — это просто дар богов. Которым я и постарался от всей души воспользоваться.
Потому что наконец-то, после нескольких недель бесконечной болтанки между мертвым штилем и беснующимся ураганом, я мог уезжать на работу действительно спокойно. Не холодея от ужаса при мыслях, куда ее там без меня может занести, и не взвывая от бессилия при приближении к двери, за которой меня встретит ее безжизненное лицо, равнодушно взирающее на меня целый вечер.
Нет, я, конечно, ей позванивал. На всякий случай. Время от времени. Не больше одного-двух раз в час. Но уже на второй день она рявкнула в трубку, что я постоянно отрываю ее от неотложных дел, и что Сан Саныч ждет от нее точной даты приезда Франсуа, с которым по этому поводу ей нужно срочно связаться. По телефону, который я все время занимаю. Я понял, что дело окончательно пошло на поправку.
Даже парень наш это почувствовал. Не раз и не два по вечерам Татьяна ворчала, что он определенно в меня пошел — вертится целый день, как ненормальный, не давая ей сосредоточиться на работе. Я расцвел — удалось все-таки передать ему мое умение обращаться с его матерью! Когда она в своем соку варилась, вел себя тихонько, чтобы не раздражать ее лишний раз — а когда она к жизни вернулась, даже на расстоянии мой восторг учуял и тут же, не тратя время на раздумья, принялся разделять его.
И ничего он к ней не пристает, требуя внимания! И нечего намекать, от кого он эту привычку перенял! Стоит, понимаешь, дважды поинтересоваться, как у нее дела, как все — банным листом обзовет. Неужели непонятно, что он просто радуется? Воссоединению семьи. Вот ей было бы приятно, если бы с ней мать перестала разговаривать? Нет, лучше не спрашивать.
К Татьяниным родителям мы тоже съездили — в ближайшие после судьбоносных событий выходные. Но только на обед, как и прежде. Татьяна, конечно, выслушала все, что думает Людмила Викторовна по поводу ее полу-возвращения на работу, но Сергей Иванович поглядывал на дочь с каким-то новым выражением. Тоже, наверно, заметил, как она изменилась с нашего прошлого визита. А может, не мог не оценить, что к ней — с просьбой выручить всю фирму — лично директор обратился.
На меня он тоже поглядывал — с неохотным, но уважением. И на мой телефон — с нервным, но одобрением. И на часы в конце обеда — с добродушным, но нетерпением. И вопрос нашего к ним переезда больше не поднимался. Даже только на выходные. Одним словом, расстались мы не менее душевно, чем встретились.
Странные они, эти люди — постоянно твердят о роскоши общения, и тут же норовят довести его до таких объемов, что оно им поперек горла становится.
Кстати, плодотворная занятость Татьяны и наше с ней общение сделала более насыщенным и глубоким. Каждый вечер она с гордостью докладывала мне о достигнутых результатах — во всех подробностях, так, что времени не оставалось на придирчивые расспросы, почему я опять задержался. Я тоже решил не ущемлять ее самолюбие рассказами о своей еще одной работе. Так и удавалось мне каждый день, не вызывая никаких подозрений, подвезти по дороге одного-двух пассажиров — в результате чего мой психологический опыт рос, как на дрожжах, а к заветной коробочке в углу кухонного шкафа добавилась вторая, чуть побольше.