Света тоже сразу после разговора с Татьяной успокоилась. Что, впрочем, неудивительно, учитывая, кто тот разговор режиссировал. Да и поиски новой работы чем дальше, тем большее ее занимали — кстати, пока совершенно безрезультатные. Что еще менее удивительно — после слов Татьяны о том, что за наведение порядка в ее издательстве Марина взялась, пыл у Светы наверняка слегка угас.
Я намекнул было Татьяне, что не стоит человека здоровой мотивации к переменам в жизни лишать — она нежно улыбнулась и предложила мне бросить через месяц работу и сидеть дома с нашим парнем. Вот же привычка карты передергивать — можно подумать я советовал Свете назад в домохозяйки возвращаться! Будет еще раз шантажировать — расскажу обо всех своих работах и попрошу провести экономическую оценку того, кому разумнее с ребенком оставаться.
О Марине Татьяна меня тоже больше не расспрашивала — я ей сам все рассказывал. На всякий случай, чтобы они напрямую не замкнулись. Не то, чтобы я проходу Марине не давал, но дважды в неделю, после обычной рабочей встречи в ее турагенстве, я заглядывал к ней и спрашивал, как идут дела. И частенько заставал у нее этого замаскированного гения юриспруденции. Который с большим интересом изучал противоположную стену, пока она — в двух словах — вводила меня в курс развития событий.
А развивалось дело с ее рукописью точь-в-точь по их уже отработанному сценарию. Никаких официальных документов, подтверждающих задержки, никто ей, конечно, не давал (я бы и сам мог ей это спрогнозировать, если бы спросила!), но она с самого начала перезнакомилась со всеми сотрудниками, и при первом же упоминании о подхватившем грипп корректоре, тут же, в кабинете главного редактора, методично внесла в свои записи строку с его фамилией и сроками больничного. И я так понял, что подобных записей у нее уже накопилось достаточно — вот и Максим этот, наверно, всякий раз о результатах своих проверок ей докладывал.
Один только Тоша слегка беспокоил меня все это время. Нервный он какой-то сделался! Видеться у нас с ним уже не получалось (даже изредка, не говоря уже про каждый день!), но я ему позванивал… и всякий раз отшатывался от трубки, из которой на меня неслось яростное шипение. В офисе — «Не мешай работать!», вечером — «У меня ребенок на руках!», поздно вечером — «Ты сейчас всех разбудишь к чертовой матери!», на выходные — «Ты дашь нам погулять спокойно или нет?».
Я решил было, что его девчонкин наблюдатель все еще до бешенства доводит, но оказалось, что тот ему больше на глаза не попадался. На работе у него тоже все в порядке было — это я у Татьяны осторожно выяснил. И присутствие темной Ларисы его уже больше беспокоить не могло…
Меня начали мучить угрызения совести. Вот как-то выпал из поля моего внимания все еще молодой коллега — а ему явно моя помощь требуется. Дважды. Как профессиональная, так и психологическая.
С психологической помощью не вышло. Когда я однажды предложил подвезти его домой, чтобы дать ему высказать все, что на душе накопилось (ради основных обязанностей на экстра дополнительной работе можно и отгул взять!), он почему-то послал меня к туристам. Можно подумать, я у них хоть одну встречу прогулял! Я напомнил ему, что в списке моих приоритетов содействие коллеге стоит выше любых земных забот — он отрезал, что советы нужно давать, когда за ними обращаются.
Вот недаром я всеми внутренностями чувствовал, что его тесное общение с Мари… с отдельными людьми до добра не доведет! Научился, понимаешь ли! Перенял эстафету в протянутую руку помощи семечки сыпать — лузгай, мол, в свое удовольствие, только отвяжись! А у него, видишь ли, своих дел по горло!
Я вдруг замер, как вкопанный. Фигурально выражаясь — в процессе излияния благородного негодования. А ведь дело в том, пожалуй, что у него не по горло этих самых дел, а всего лишь по щиколотку — оттого и злится, как Татьяна совсем недавно. Или как я, когда она меня области применения сил бессовестно лишала. Нет, я всего равно себя в руках держал! Когда они не опускались… Не важно.
И ведь, если задуматься, в офисе работа уже давно для него рутинной стала, и домашние дела, судя по всему, уже в какую-то колею вошли — а его же хлебом не корми, дай только в Интернет нырнуть как раз по щиколотку. Только сверху. То-то он куда спокойнее был, когда Марина его своими изысканиями нагрузила! Я хмыкнул. Ну что ж, работу бюро по трудоустройству я уже, как будто, освоил… У Марины наверняка еще какое-нибудь поручение для него найдется. Тем более что оговоренные в договоре три недели уже к концу подходят…
После ближайшей же встречи с туристами я ринулся к Марине в кабинет. Похоже, сегодня побольше новостей будет, чтобы Татьяне похвастаться…
Дверь в Маринин кабинет оказалась закрытой. Я остолбенел. С таким пренебрежением с ее стороны я еще не сталкивался. Это что же она такое с этим… примером апатетической мимикрии обсуждает, что им от всех запереться понадобилось? Не исключая меня! Я прислушался. Еще и шепотом! Скрипя от унижения зубами, я направился к секретарше, чтобы выяснить, когда освободится руководящее непонятно чем в данный момент лицо.
— А Марины Павловны сегодня не было, — ответила мне она.
— Вообще? — У меня чуть челюсть не отвалилась — на Марину это совершенно непохоже было.
— Она вчера говорила, что не раньше, чем к обеду появится — задержалась, наверно, — пожала плечами секретарша.
Неужели у нее этих компрометирующих записей набралось уже столько, что в самую пору стало к активным боевым действиям переходить? Причем к настолько активным, что она про родную фирму, в которую всю жизнь вложила, забыла? Или там уже такая жаркая схватка идет, что она просто времени не замечает? Может, ей помощь нужна? Приглушить разгулявшиеся страсти, вернуть их в русло холодного рассудка?
Выйдя на улицу, я нерешительно набрал ее номер. Не отвечает. Ну, конечно, увидела, кто звонит! Так, похоже, этот кто будет сегодня не хвастаться перед Татьяной, а подлизываться к ней. Да нет, что это я? Не подлизываться, конечно, а предлагать ей — благородным жестом — очередной шанс принять активное участие… Да какая разница! Главное — узнать, что происходит!
В тот день я взял-таки отгул на экстра дополнительной работе — прямо домой с работы поехал.
Ужин я приготовил на парах терпения — не хотелось Татьяне показывать всю глубину своей обиды. Нет, не хотелось пугать ее глубиной своего беспокойства. Когда мы перешли к чаю, я небрежно заметил, что у меня сложилось впечатление, что Марина сегодня начала открытое наступление на Светино издательство.
— Да? — тут же вскинулась Татьяна. — И что?
— Пока не знаю, — с деланным равнодушием пожал я плечами. — Я ее сегодня не видел. И, видно, занята — трубку не снимает.
— Так давай ей сейчас позвоним! — Татьяна оживленно глянула на часы. — Уже точно ни одно учреждение не работает.
— Ну, звони, если хочешь. — Я старательно зевнул. — Что-то я сегодня уморился.
Через минуту Татьяна озадаченно нахмурилась.
— Не отвечает, — растерянно произнесла она, с недоумением глядя на мобильный.
Ну, это, знаете ли, уже все границы переходит! Днем я еще понимаю — я во время бесед с клиентами тоже трубку не беру. Но ведь видела же мой номер — перезвонить трудно? А теперь наверняка праздновать объявление войны куда-то поехала — и с личным адвокатом — и с таким, небось, размахом, что не с руки ей прислушиваться к отчаянным призывам чахнущих во тьме неведения!
— Я ей сейчас домой позвоню, — вновь оживилась Татьяна. — Может, телефон в сумке оставила и не слышит.
Домашний телефон Марины Татьяне пришлось в записной книжке посмотреть — видно, редко она туда звонила. На этот раз трубку откликнулась после второго гудка.
— Павел Федорович? — затараторила Татьяна. — Добрый вечер, это — Татьяна Мартынова. Я, собственно, на секундочку — хотела узнать, когда Марина дома будет, а то у нее мобильный что-то весь день не отвечает.
Трубка возбужденно загудела. Глядя, как отливает от Татьяниного лица краска, как расширяются ее ставшие вдруг идеально круглыми глаза, я почему-то отчетливо вспомнил Маринину теорию о том, что для успешного роста личности нужны испытания. И понял, что на сей раз она приготовила нам нечто похлеще всех предыдущих сюрпризов.
Глава 16. Сколько можно уступать всем дорогу?
К столовой та, которую позже назвали Мариной, подъехала одновременно с Лилей, и узнали они друг друга сразу.
— Ну, привет! — ухмыльнулась Лиля, окидывая ее критическим взглядом. — А я-то думала, что сейчас черная Волга подкатит, а из нее — эдакая важная министерская дама…
— Зачем же такие глупости говорить? — смутилась та, которую позже назвали Мариной. — Неужели я так изменилась? Вот ты, например, нисколько…
— Ага, — с готовностью закивала головой Лиля. — Комплименты на приемах будешь отвешивать. Ну, пошли — а то сейчас крику будет…
Они вошли в столовую и увидели в огромном зале одного-единственного мужчину, который, пыхтя, сдвигал вместе столы. Услышав скрип двери, он обернулся, и та, которую позже назвали Мариной, увидела лицо своего бывшего старосты. Он тоже показался ей почти прежним — но почти. Возможно, дело было в том, что она смотрела на него издалека, через половину столовой, но фигурой он мало напоминал того тощего, слегка сутулого парня, который отвечал за все их студенческие прегрешения перед деканатом. В его осанке появилась некая… основательность. Всмотревшись, она и в лице его нашла соответствующие перемены: подбородок слегка отяжелел, в уголках рта решительные складки появились, брови сурово сошлись на переносице…
— Да сколько ждать можно, в конце концов? — рявкнул он Лиле, которая вошла первой. — Я тебе, что, Юлий Цезарь, чтобы десять дел одновременно делать?
— А Дашка где? — не осталась в долгу Лиля.
— Да они сейчас все вместе подъедут, — тут же сбавил тон Витя. — Мать мою, наверно, ждут — она опять, небось, на электричку опоздала.
— Вот и на меня орать нечего! — ворчливо отозвалась Лиля. — Сейчас все приготовим — ты лучше посмотри, кого я привела!
Витя озадаченно нахмурился, заглянул ей через плечо — и вдруг расплылся в широченной улыбке. И та, которую позже назвали Мариной, внезапно вспомнила тот первый колхоз, когда ее, словно продрогшего и голодного котенка, подхватили с холодного тротуара и сунули греться за пазуху. Когда же она успела опять так замерзнуть?
— Ого! — пробасил Витя. — Как это нашей Дюймовочке удалось из кротовьей норы выбраться?
— Не выбраться, — ответила за нее Лиля, — а только выглянуть на час, чтобы с белым светом попрощаться. Вот, кстати, ему деньги-то и отдавай, — повернулась она к той, которую позже назвали Мариной, — это он у нас в миллионера решил поиграть.
— Да я бы не против, — ухмыльнулся Витя, — а то всего отпускные дали. Уезжаем мы только завтра, отчего же было широкий жест не сделать? — Он повел рукой в сторону столов.
— Лиля, почему попрощаться? — нахмурилась та, которую позже назвали Мариной.
— Так, вы давайте — тарелки расставляйте, — быстро сказал Витя, — а я пока те столы отодвину, чтобы мы тут чего-нибудь не снесли.
— Ты только не слишком размахивайся, — бросила ему вдогонку Лиля, — их потом кому-то на место ставить придется.
Витя небрежно махнул рукой, не поворачиваясь. — Поставим, поставим.
— Знаю я это их «поставим», — проворчала вполголоса Лиля. — Будут сидеть до последнего, хвост друг перед другом веером распускать, а нам и посуду относить, и подметать, и столы назад двигать… Ладно, идем, — повернулась она к той, которую позже назвали Мариной. — Сколько, ты говорила, времени у тебя есть? Накрыть-то поможешь?
— Конечно, помогу, — охотно согласилась та, которую позже назвали Мариной. — На час я вполне могу задержаться.
— Тогда давай так, — кивнула Лиля, — ты посуду расставляй, а я пойду на кухню — гляну, что там нам наготовили.
— Лиля, а почему ты сказала: «Попрощаться»? — вернулась к своему вопросу та, которую позже назвали Мариной.
— Ну, раз ты просидела десять лет в подполье, — пожала плечами Лиля, — значит, уютно тебе там.
Та, которую позже назвали Мариной, не нашлась, что ответить. В ответе Лили не было ни слова неправды, и все же… Да, ей было уютно, и надежно, и спокойно, и дети одну только радость приносили — почему же ей на память продрогший котенок пришел?
— Давай — работай, — скомандовала Лиля. — Сейчас три Ша приедут, сменят тебя.
— Так это они все вместе приедут? — оживилась та, которую позже назвали Мариной, радуясь возможности успеть еще кого-нибудь повидать.
— Ну, конечно, — удивленно глянула на нее Лиля. — Детский сад Витькиной матери сдадут — и сразу сюда.
— Какой детский сад? — не поняла та, которую позже назвали Мариной.
— Ну, у Витьки с Дашей — двое, — пояснила Лиля, — и у Саши с Наташей — по одному. Вот тебе и мини-детсад. Скоро, правда, в продленку их переименуем — их старший, — она кивнула в сторону Вити, — осенью в школу идет.
— Как в школу? — растерялась та, которую позже назвали Мариной. — Они же семь лет назад только поженились!
— Так Дашка же на шестом месяце замуж выходила, — беззаботно махнула рукой Лиля. — Иначе перевели бы ее — как же! Мы еще смеялись, что со всей этой бюрократической волокитой они в один день и распишутся, и ребенка зарегистрируют.
Та, которую позже назвали Мариной, облегченно вздохнула. Так вот почему ее на свадьбу не пригласили! Свадьба, наверно, совсем скромная была.
— А Саша с Наташей тоже за кого-то из наших замуж вышли? — поинтересовалась она.
— Нет, — покачала головой Лиля. — Наташин муж по соседству с ними жил, когда они квартиру снимали, а Сашка — вообще не замужем. Когда у остальных дети появились, она и себе сына родила, чтобы от компании не отставать. Ох, и намучилась же она с ним по общежитиям, — вздохнула Лиля, — вот только в прошлом году квартиру получила.
Та, которую позже назвали Мариной, усиленно переваривала услышанное. Сколько же она всего пропустила! И ведь хоть бы кто-то ей обо всем этом раньше рассказал! Может, она и помочь бы смогла — особенно после того, как мужа на работу в министерство взяли. Почему они к ней не обратились? И Катя тоже хороша — только об одних ее дурацких испытаниях разговор и шел! Впрочем, может, она тоже не знала? Особенно, если они и не встречались больше, после второй годовщины…
— А Катя Астахова будет? — спросила она Лилю.
— А, — поморщилась Лиля, косясь в сторону кухни, — Бернадские наверняка опоздают. Катерина прямо сегодня из командировки возвращается — пока соберутся…
— А у них тоже дети есть? — Та, которую позже назвали Мариной, понимала, что пора приниматься за сервировку стола, но остановиться уже не могла. Одна за одной бежали минуты ее драгоценного часа, а ей о столь многом еще нужно было узнать.
— Не-а, — ухмыльнулась Лиля. — Им расширением семьи заниматься некогда — то один, то другой постоянно в командировках.
— А у тебя? — продолжала расспрашивать та, которую позже назвали Мариной.
— О, спасибо большое, нет! — Лиля замахала руками. — Я уже полгода как развелась. Начал мой красавец уже прямо на работе пить — все никак пережить не мог, что у меня в подчинении оказался. Глаза не знала, куда от стыда деть. Моя бы воля — я бы его не то, что из ведущих, из обычных инженеров давно в шею погнала, так профсоюз постоянно вступается. — Она брезгливо поморщилась. — И хорошо, что с детьми тянула — не дай Бог им такое видеть.
— Ну, ничего, — постаралась утешить ее та, которую позже назвали Мариной, — будут еще…
— Э нет! — решительно замотала головой Лиля. — С меня замужней жизни до конца моих дней хватит — ходи за ним, как за младенцем, а он еще права качать будет. Я уж лучше сама себе хозяйкой буду!
В этот момент с грохотом распахнулась входная дверь, и в столовую ввалились, запыхавшись, три молодые женщины. У той, которую позже назвали Мариной, екнуло сердце — три Ша выглядели практически так же, как и в те дни, когда она часами просиживала у них в комнате в общежитии. Нет, они, конечно, немного округлились, и стрижки у них стали одинаково короткими (в институте Даша косу носила, а Наташа — конский хвостик), но одновременно стали еще больше походить друг на друга, как будто долгие годы общения по-настоящему породнили их.