Леня Бернадский — та, которую позже назвали Мариной, даже не сразу заметила его — схватил ее за руку и энергично потряс ее.
— Спасибо тебе, подруга дорогая, — с чувством произнес он, — спасла семейный бюджет!
Она тоже рассмеялась, попытавшись вложить в ответное рукопожатие все переполнявшие ее… Она не смогла бы сейчас сказать, что именно переполняло ее, но это было что-то большое, теплое, мохнатое, искрящееся, переливающееся всеми цветами радуги — что-то почти забытое…
— Значит, так, дорогие товарищи, — рявкнула Даша, чтобы перекричать всеобщий гомон, — возвращение блудной дочери будем считать состоявшимся — пошли к столу! Уже начало шестого — все остынет.
— Как начало шестого? — ахнула та, которую позже назвали Мариной. — Господи, мне же бежать нужно!
Внезапно в столовой наступила полная тишина. Стоящие вокруг нее начали переглядываться, чуть пожимать плечами и — по одному, по двое — отходить к столу.
— Ребята, простите! — просительно бросила она в спину отходящим. — Я действительно не могу с вами остаться — я только на час-то и вырвалась, чтобы вас всех повидать!
— Ну, нет, так мы не договаривались! — подал вдруг голос Леня Бернадский. — Что же ты делаешь — Дашка ведь с нас пятерку сейчас потребует! — попытался он шуткой разрядить возникшее в зале напряжение.
— Я не могу! — пробормотала она упавшим голосом. — Я обещала к шести вернуться.
— Да брось ты! — вмешался Витя, сверкнув глазами. — Посидит твой муж с детьми полдня — ничего с ним не сделается!
— Он не посидит, он в командировке, — автоматически ответила она, по привычке стараясь придерживаться правды. — Я детей маме оставила…
— Ну, так тем более! — явно обрадовался Витя. — Бабушке с внуками повозиться — одно удовольствие. Вон моя мать сейчас с четырьмя управляется — и ничего, хотя своих-то только двое… А раз министр твой в командировке, так он ничего и не узнает.
Узнает, тоскливо подумала она, он-то все узнает. И потом — не хотелось ей, чтобы эта долгожданная встреча враньем сопровождалась, оно ей всю радость отравит…
Эти мысли, видимо, отразились у нее на лице.
— А узнает — так и черт с ним! — яростно рявкнул Витя. — Ты ему жена или рабыня крепостная, чтобы на каждый чих позволения спрашивать? Что он тебе может сделать? Да ничего — побоится личное дело испортить. Поорет — и перестанет…
У той, которую позже назвали Мариной, промелькнули в памяти отдельные фразы из недавних разговоров:
… Что ты за мать, если по первому свистку готова пристроить их куда угодно, лишь бы пойти хвостом повертеть перед старыми приятелями?
… А твой от тебя уйдет, что ты делать будешь — с двумя детьми?
… А не станешь протокол писать, не видать тебе участия ни в одной разработке, как своих ушей — до пенсии на окладе просидишь.
Она отчаянно замотала головой, чтобы отогнать их подальше.
— Ну что ж, — вдруг донесся до нее усталый голос Даши, — если надо — иди.
Открыв глаза, она оглянулась. Возле нее уже почти никого не осталось — ее друзья (она решительно запретила себе даже в мыслях называть их бывшими) рассаживались за длинным столом, оживленно беседуя, накладывая еду на тарелки и открывая бутылки. Она перевела взгляд с них на входную дверь — никогда в жизни ей еще не доводилось сделать ничего более трудного, чем повернуться к ним сейчас спиной и пройти эти несколько шагов к выходу.
— Даша, можно тебя на минутку? — попросила она. Так она могла тешить себя иллюзией, что не сбегает из теплого и радушного дома как никому не нужный незваный гость, а хозяева провожают ее до порога в надежде в самое ближайшее время снова увидеться.
— Даша, пойми, пожалуйста, — торопливо заговорила она у самой двери, — я детям обещала в шесть часов за ними приехать — я просто не могу их обмануть!
— Да я понимаю, понимаю, — махнула рукой Даша, не глядя на нее.
— Он может их у меня забрать, — неожиданно для себя самой тихо добавила та, которую позже назвали Мариной.
— Да за что?! — прошипела Даша. — За то, что ты на встречу выпускников пошла? Один раз за десять лет?
— Ты не знаешь, как он все это повернул, — ответила та, которую позже назвали Мариной, — на что только не намекал… да какое там намекал — прямо говорил! Ты же мне сама рассказывала, какие у двух его подружек неприятности были… Но я тебе клянусь, — она вдруг решительно выпрямилась, — что на следующей встрече я буду! Вот на следующей неделе вернется — я ему так прямо и скажу, что я — тоже человек, что я тоже полной жизнью жить хочу.
— Знаешь, что? — медленно проговорила Даша, внимательно вглядываясь ей в лицо. — Запиши-ка ты наш с Витькой телефон, и Сашкин тоже. И Наташкин. Если он тебя опять давить начнет — звони, не стесняйся. Мы на него управу найдем — своих мы в обиду никогда еще не давали.
— Спасибо, Даша, — растроганно сказала та, которую позже назвали Мариной, вытаскивая ручку с записной книжкой.
Закрыв за собой дверь, она почти побежала к остановке. Так было легче справиться с искушением плюнуть на все и вернуться, да и опаздывала она уже прилично. Но на душе у нее было совсем не так тяжело, как она ожидала — перед ней забрезжила смутная надежда. Она словно очнулась от долгого сна, снова почувствовала, что она не одна на белом свете, что есть люди, которые не станут ежеминутно указывать ей на ее ошибки и требовать от нее немедленного самоусовершенствования, а примут ее такой, какая она есть.
«Расти над собой еще никому не мешало», — проворчал тихий внутренний голос. Она даже усмехнулась — что это сегодня его так долго не слышно было?
Они спорили всю дорогу к матери.
Тихий внутренний голос вцепился в ее слова: «Такой, какая она есть» мертвой хваткой и принялся увещевать ее, что ни один человек не имеет права останавливаться в своем развитии, что жизнь ему дается, чтобы улучшить данное ему от природы, приобрести знания, расширить свой кругозор, развить свою личность. Она возразила ему, что человеку не только разум дан, чтобы коллекционировать информацию, но и душа, чтобы просто радоваться жизни и делиться этой радостью с другими.
Вот именно, подхватил тихий внутренний голос, с другими людьми — особенно близкими — нужно теплом и радостью делиться, а не расстраивать их необдуманными поступками. Он напомнил ей, что ей самой ничуть не лучше станет, если рассердится муж и почувствуют себя обделенными дети — она тут же начнет мучиться чувством вины и впадать в депрессию. Она возмущенно заметила, что идея не расстраивать окружающих не может применяться только к одному человеку, и что она имеет точно такое же, как и все остальные, право на то, чтобы и ей хоть в чем-то, изредка шли на уступки.
Тихий внутренний голос с доводящей ее до безумия уверенностью поведал, что на уступки всегда идет самый мудрый — тот, который умеет за мелочами видеть общую картину, тот, кому важнее душевный мир и согласие, а не сиюминутные настроения. Она огрызнулась, что настроения человека составляют его неотъемлемую часть, что в приподнятом настроении он и живет, и работает, и о других заботится лучше — если, конечно, он не робот, которому задают программу и который равнодушно и безучастно выполняет ее в требуемые сроки и на требуемом уровне.
Тихий внутренний голос язвительно попросил ее не преувеличивать и поинтересовался, что плохого в том, что человеку объясняют, как лучше — разумнее и достойнее — поступить в той или иной ситуации, если он сам, будучи погруженным в нее по самые уши, ничего дальше этих самых ушей не видит. Взгляд извне — всегда объективнее, добавил тихий внутренний голос, и она впервые расслышала в нем намек на горячность. Она задумчиво бросила ему, что взгляд извне, возможно, и объективнее, но он не может дать поистине глубокую оценку ситуации, поскольку не имеет ни малейшего понятия о ее эмоциональной стороне.
Тихий внутренний голос коротко заметил, что в эмоциях кроется источник всех человеческих проблем. Она решительно возразила, что в эмоциях кроется сущность человеческой природы. Тихий внутренний голос еще суше заявил, что не видит особых причин отделять одно от другого. Она не успела ему ответить — подъехала к дому матери.
Выбравшись из автобуса, она глянула на часы: так и есть — уже на двадцать минут опоздала. Подходя к переходу, она с раздражением увидела на светофоре красный свет. Она быстро глянула направо и налево. Транспорта — по случаю субботы, да еще и в отдаленном от центра районе матери — практически не было, разве что слева приближался на всей скорости какой-то Жигуленок — проскочить, наверняка, хотел, пока свет не поменялся.
Она ступила на бровку — ей так хотелось побыстрее увидеть детей, побыстрее очутиться с ними дома, побыстрее поговорить с мужем, побыстрее начать новую жизнь…
Тихий внутренний голос вдруг отчаянно завопил, что правила дорожного движения для того и писаны, чтобы люди не подвергали себя опасности, что водитель едет, как и положено, на зеленый свет, что он в своей машине куда более защищен, чем она на своих двоих, что более слабому бросаться наперерез более сильному — это верх идиотизма…
— Сколько можно уступать всем дорогу? — вдруг громко проговорила она. — Сколько можно жить по правилам? Сколько можно ходить только на зеленый свет? Сколько лет назад написано, что водители должны любить пешеходов? Я — на пешеходном переходе, он обязан пропустить меня!
Она ступила на проезжую часть и решительно пошла по «зебре»…
Глава 17. Моменты истины
Как я вовремя не сообразила, зачем Марина именно к Светке в издательство подалась, ума не приложу! Ведь Светка мне открытым текстом о махинациях рассказала, а мой ангел — о том, что Марина к новому предприятию готовится. Могла бы и сопоставить два очевидных факта. Правда, он всегда так обтекаемо выражается, что можно предположить все, что угодно.
Наверно, за те две недели смирения с перспективой прожить пару лет по образу и подобию моей матери голова решила за ненадобностью на покой уйти. Как ей, бедной, было мгновенно назад на рабочий режим выйти? Особенно, когда мой ангел подстроил мне лавинообразное возвращение к жизни. Правда, могла бы и насторожиться — он всегда старается меня из колеи выбить, чтобы перестала различать, куда мне нужно двигаться, а куда он меня подталкивает.
И главное — могла же и сама додуматься, что если Марина так долго и тщательно к новому делу готовится, то задумала она что-то большое и, пожалуй, небезопасное. Она, правда, и раньше о своих планах заранее не распространялась, и к мнению окружающих по их реализации начала в последнее время прислушиваться. Да и мой ангел уверил меня, что там целая команда работает — и Тоша задействован, и нас с минуты на минуту к делу подключат, и этот их главный каратель все под личным контролем держит. Правда, и в этом могла знакомые симптомы увидеть — он всегда норовит мою бдительность усыпить, чтобы я ему конкуренцию не создавала в генерировании перспективных идей.
И ведь если бы он дал мне хоть немного времени подумать после того, как Светка обрушила на меня тревожную новость, я бы, несомненно, тут же связала воедино все эти ниточки! Так нет — он сразу же принялся пинать меня, как мяч футбольный, то вправо, то влево, чтобы окончательно перестала в пространстве ориентироваться. Вот он всегда и сам начинает суетиться, и меня своей нервозностью заражает именно в те моменты, когда нужна собранность и хладнокровие.
С какой стати мы вдруг к Гале едем? Мало ли, с кем мы давно не виделись! Это я хочу вместо этого к родителям на дачу?! Я же только что — русским языком — сказала, что мне уже материалы для работы прислали! Ах, он мне разрешает ими в воскресенье заняться? Ну, если мне не положено самой решать, когда и что делать, то пусть и с родителями моими за меня объясняется!
Во избежание еще каких-нибудь неожиданностей я во время этого разговора рядом с ним постояла — держа наготове руки, чтобы — в случае чего — успеть у него трубку выхватить. Он принялся умильно мурлыкать, что моя фирма, и директор лично, никак не могут без меня обойтись. Что в мое отсутствие начала разваливаться блестяще до сих пор настроенная работа. Что особо ценный работник должен всегда находиться в пределах физической досягаемости, чтобы к нему в любой момент можно было курьера послать. Что сам он глубоко скорбит о невозможности почаще видеть дорогих тестя и тещу, но чрезвычайно гордится признанием профессиональной незаменимости своей жены.
Вот может же оценить меня по достоинству, когда хочет!
Правда, он всегда демонстрирует чудеса покладистости исключительно, когда я к отпору готова.
Ладно уж, поедем к Гале с Тошей. Честно говоря, мне и самой до смерти надоело постоянно слышать от нее: «Подожди минуточку!» по телефону. И на Даринку посмотреть хочется — за две недели она, наверно, очень изменилась…
Мой ангел, естественно, тут же учуял, что я пошла на уступки.
И началось. Ну, вот если собрались куда-то ехать — так нужно ехать! А не в постели валяться и завтрак в торжественный обед по случаю первой субботы на неделе превращать. Дальше еще лучше — он мне будет рассказывать, что мне надевать! Уступила на свою голову право от родителей отбиваться — теперь дышать по письменному разрешению буду. И насчет игрушек чего со мной спорить — кто из нас целый день в Интернете с их развивающими функциями разбирался? Лишь бы время впустую потратить. А стоило мне заикнуться, что можно заодно и на детскую одежду одним глазком глянуть — «Мы опаздываем!».
И даже раскипятиться, как следует, не дал — в парк привез. Вспомнил, небось, что я в толпе народа никогда возмущаться себе не позволю. И принялся там нас всех таскать за собой из одного конца парка в другой, как будто мы, как он, налегке вышагивали. И ладно бы еще только к старому дубу (я еще удивляюсь, как он наверх на радостях не полез!) — чего мы возле поливочного спринклера полчаса крутились? К устройству его, что ли, присматривался, чтобы перед отцом познаниями в ирригации блеснуть?
Одним словом, когда он усадил, наконец, нас с Галей на скамейку, я вздохнула с облегчением во всех смыслах этого слова. Пусть идут с Тошей, куда хотят, лишь бы нас в покое оставили!
Не успели они отойти на пару шагов, как я заметила, что долгожданный покой носит слегка тягостный характер. Галя как-то подавленно молчала, глядя им вслед.
— Галя, ты чего? — обеспокоенно спросила я. — Он и тебя, что ли, до смерти заговорил?
— Да нет, — отвела она глаза в сторону. — Это хорошо, что вы приехали — Тоша хоть немного отвлечется.
— А он, по-моему, не очень-то и рвется от Даринки отвлекаться, — усмехнулась я.
— От нее — да… — вздохнула Галя.
— Галя, что случилось? — почувствовала я в ее словах нечто недоговоренное.
— Татьяна, вот скажи мне, что я за человек? — тоскливо протянула она, и тут же поправилась: — Вернее, женщина.
— Замечательная, — не раздумывая, ответила я.
— Ну да, — снова вздохнула она — на сей раз с сарказмом. — Тогда почему, стоит мне кем-то заинтересоваться, как он от меня шарахаться начинает? Даже если мы раньше неплохо ладили?
У меня уши сами собой домиком встали — как у собаки, которая некий интригующий шорох услышала.
— А ты заинтересовалась? — осторожно спросила я.
— Да не то, чтобы заинтересовалась, — поморщилась она, — в обычном смысле слова… Скорее, наверно, привыкла. Уже и жизнь-то свою без него представить себе не могу. И так мне неловко — он же все свободное время на нас с Даринкой тратит, а за ним и присмотреть некому, сам ведь живет… Переезжал бы уже к нам… в смысле, к тебе, — улыбнулась она с извиняющимся видом, — я бы ему хоть кушать нормально готовила. Ну, и постирать там, погладить…
— Ну, так возьми и предложи, — пожала я плечами с самым непринужденным видом, который смогла изобразить.
— А он что подумает? — залилась краской Галя. — Что я ему все услуги предлагаю?
— Галь, ну, ты же его уже знаешь, — попыталась урезонить ее я. — Ему такое и в голову не придет.
— Ну, конечно! — хмыкнула она. — Он, что, вчера на свет родился? Все-то он чует — я уж заметила, что ему мое общество в тягость стало. Только Даринка угомонится вечером, сразу прощаться начинает. Я уж и поужинать его приглашала, и просто чаю попить — думала, поговорим заодно о взаимной помощи — тут же лицом каменеет и к двери пятится.