Маринин ангел вскинул на Стаса загнанный взгляд и отступил от него чуть в сторону.
— А ты не нервничай, — нехорошо усмехнулся Стас, — ты меня сейчас только в одном смысле интересуешь — поможешь девчонке жизнь дожить или нет?
— Я не знаю, как, — тихо ответил Маринин ангел. — Я ему, — он кивнул в мою сторону, не сводя со Стаса глаз, — уже говорил, что я на промежуточном звене нахожусь. Я оттуда, — последовал кивок в сторону первой комнаты, — заявки получаю и на рассмотрение, — следующий кивок был направлен в сторону картотечного шкафчика — их передаю. Если ответ положительный, они идут уже к тем, кто непосредственное подключение осуществляет.
— Она заявку подать не может — без сознания, — быстро вставил Стас.
Маринин ангел закрыл на мгновенье глаза.
— Если я пойду и возьму бланк, — проговорил, наконец, он, — это сразу же подозрения вызовет, и заявку застопорят…
— Ну, бланк, допустим, есть, — небрежно бросил Стас, вытаскивая из-под куртки несколько листиков из первой комнаты.
У меня челюсть отвалилась. Да когда же он успел? Я же, вроде, прямо за ним, ни на шаг не отставая, шел… Стас с невинным видом скосил глаза в сторону.
— Бланк я заполню… — слегка оживился Маринин ангел.
— Э-э-э, — вмешался я, — давай лучше я заполню. Ты, что, с ума сошел? — повернулся я к Стасу. — Его же с работы попрут.
— Ну, значит…. попрут. — У Марининого ангела как-то странно дернулся уголок рта. — Но дело даже не в этом…
В этот момент на одном из ящичков замигала ярко-синяя лампочка. Он извинился, открыл его и вытащил оттуда точно такой же бланк, как и у Стаса в руке, но с размашистой надписью в левом верхнем углу.
— Вот, смотрите, — повернул он его к нам со Стасом лицом. — У нас самый горячий сезон — поздней осенью и зимой, сейчас потише, но все равно — мгновенных ответов не бывает. Вот это, например, позавчерашняя заявка. Может, Вам лучше к нашему руководству обратиться, чтобы вне очереди рассмотрели?
— Нет, не пойдет, — решительно покачал головой Стас. — Я только вашего самого главного знаю — пока я ему ситуацию объясню, пока он директиву спустит… А ну, дай-ка глянуть поближе.
Он взял бланк у Марининого ангела из рук и принялся рассматривать его, чуть поворачивая то в одну сторону, то в другую и склоняя голову поочередно к каждому плечу.
— Ну что ж, — проговорил он, наконец, — такую резолюцию я сам изображу — буква в букву, не отличишь. Так что — идем на подделку документов?
— Стас, тебе не кажется…? — начал было я, но он не дал мне договорить.
— Ты меня зачем сюда притащил? — язвительно поинтересовался он. — Или у тебя нестандартные приемы только в скандалах срабатывают?
Я молча чертыхнулся и ступил Марининому ангелу за спину, прикрыв его от возможных любопытных взглядов коллег. Коих, впрочем, не последовало. На заполнение бланка и нанесение внушительной по размаху резолюции у них ушло не более двух-трех минут. После чего оба документа — и настоящий, и поддельный — перекочевали на второй конвейер.
— Когда подключат-то? — спросил Стас, провожая их глазами.
— В течение получаса, — уверенно ответил Маринин ангел.
— Ладно, это мы на месте проверим, — кивнул Стас, и неловко добавил: — Спасибо. Мы пошли, что ли.
— А можно… — неуверенно остановил его Маринин ангел, — … сообщить мне, чем все кончилось?
— Сообщу, — уверил его Стас. — И напоследок скажу тебе так: уронив ношу, можно, конечно, стоять над ней и вселенское раскаяние изображать. А можно поднять и нести дальше. И раскаиваться уже потом, в пункте назначения.
Маринин ангел опустил глаза, затем глянул на меня, словно что-то сказать хотел, но произнес только: — До свиданья.
Меня форма его прощания вполне устраивала (мне бы действительно еще пару свиданий с ним, и он бы у меня быстро в строй вернулся), но я уже закрыл глаза, старательно представляя себе внутренность своей машины. Уж туда-то я точно первым попаду!
Опять не вышло — материализовались мы с ним одновременно. Ладно, по сравнению в первым переносом это можно считать почти успехом. Я завел машину, и мы отправились назад в больницу.
— А на что это ты намекал — про подстроенную аварию? — вдруг спросил меня Стас на полдороге туда.
— Да я потом об этом хотел поговорить, — поморщился я. — Не похоже это все на случайность — я знаю, как Марина водит и как за машиной следит. Да и уж больно вовремя все это произошло… Доказать я, конечно, ничего не могу, просто чую…
— Доказать — это наше дело, — коротко обронил Стас. — И наказать.
— Ты, что, тоже так думаешь? — вскинулся я.
— Почти уверен, — кивнул он. — Там уже и милиция экспертизу провела, и наши технические специалисты посмотрели. У нее тормозной шланг лопнул — ровненько так, словно подрезали. Их власти никого, конечно, не найдут — у нее машина во дворе ночует, над ней кто угодно мог потрудиться, и ищи его потом. У нас шансы выше.
— Это как? — с интересом спросил я.
— Если эта авария с издательством связана, — объяснил Стас, — значит, кто-то из них кому-то ее поручил. А у нас есть… способы мысли людей сканировать — даже те, о которых они стараются забыть. Если хоть у кого-то из них подобный разговор в памяти отыщется — дальше по цепочке пойдем, до рядового исполнителя. А если и у него в сознании Маринин двор с машиной всплывут, тогда… по той же цепочке… метлой пройдемся.
— Я хотел бы… — Опять он мне договорить не дал!
— Будешь, — весомо закончил он мою фразу. — В курсе. Я с твоей идеей присматривать за ней в целом согласен — ей, похоже, многослойная защита требуется. И, похоже, с тобой мы сработаемся, — хохотнул он, — как сегодняшние события показали. Давай только сначала посмотрим, чем они закончатся.
В больнице, когда мы показали главврачу привезенное лекарство, он даже слегка задыхаться начал. От научного энтузиазма. Который, правда, почти сразу сменился глубоким унынием — доктор признался нам, что вряд ли решится применить не одобренный отечественным Минздравом препарат. Я с легкостью развеял его сомнения, уверив его, что устное согласие семьи на тестирование препарата на их дочери имеется, а если ему нужно письменное — завтра оно у него будет.
Он сказал, что сначала — письменное согласие, а потом — начало эксперимента. Я занервничал — не хватало еще, чтобы Марина начала выздоравливать на глазах до применения препарата. Пришлось звонить Марининой матери и просить ее немедленно приехать и написать ему эту чертову бумажку. Интересно, это люди у нас бюрократии научились, или это мы их привычку каждое действие тоннами документов сопровождать на тот свет перетащили?
Вернулся я проведать Марину вечером, уже с Татьяной. Она, конечно, ночью не спала, меня дожидаясь, но у меня духу не хватило отругать ее, как следует. Не только ведь за Марину она переживала — спасибо Стасу. А когда она заговорила о том, что все последнее время плохо обо мне думала и чувствует себя виноватой, мне и вовсе не по себе стало. В расстроенных чувствах я и проболтался ей о возможном покушении на Маринину жизнь. Она и в этом усмотрела вину Стаса, а не мою. Не веря своим ушам, я решил воспользоваться редким моментом ее полного расположения к моей персоне и осторожно намекнул ей, что мне…. наверно, придется… изредка присматривать… одним глазком за Мариной. Опять не возражает! Нет, ей определенно выспаться нужно.
Я сделал вид, что мне срочно нужно на работу, после чего я заеду за ней. Вернуться домой мне удалось чуть раньше обычного, и, увидев, что она все еще сладко спит, я просто не решился опять лишать ее отдыха. Чтобы время в ожидании, пока она проснется, не тянулось так мучительно, я решил немного перекусить. Нервно-бессонная ночь обернулась для меня повышенным аппетитом, и, хотя утром я и позавтракал, но в обед мне даже перехватить ничего не удалось — вышел на связь Стас.
Выяснилось, что в мыслях у одного из директоров издательства обнаружились некие туманные намеки на то, как бы охладить пыл чрезмерно рьяного последнего автора. Высказанные в разговоре с неким знакомым с весьма неприятной репутацией. По этой ниточке сотрудники Стаса и пошли к самому центру клубка.
Кстати, стоит ли спрашивать, в какой именно момент проснулась Татьяна? Правильно — когда я, вздыхая от облегчения, прятал следы пиршества в холодильник. Вот я и говорю: женская интуиция — это механизм естественного отбора сильнейших среди мужчин. Слабые просто вымирают, не выдержав жизни в постоянной настороженности.
Лишь только заглянув к Марине, я сразу же увидел результаты совместных усилий нашей энергии и земных витаминов — не стоит последние совсем со счетов сбрасывать. Я заглянул к ней и тут же вышел — раз Марина очнулась, Татьяну в коридоре все правоохранительные органы, вместе взятые, не удержат, а мне не хотелось, чтобы та противная тетка в присутствии трех девчонок опять на меня накричала. Откуда я знаю, расширяется круг посетителей для выздоравливающих или их только забирать из больницы целой делегацией можно? Я решил предоставить первое слово женщинам (в противном случае, они его сами возьмут — так обиднее) и подождать Тошу в коридоре.
Ему я сообщил прискорбные новости после обеда. Во-первых, от Стаса уже некая обнадеживающая в смысле возмездия информация поступила, а во-вторых, мне не хотелось, чтобы он к Марине в перерыв сорвался, взбудоражив ее не прошедшими редакторскую правку вопросами. В конце концов, если уж Стас признал за мной право окончательного голоса в вопросах безопасности Марины, то Тошу и подавно никто спрашивать не будет.
Известие об аварии произвело на него слегка неожиданное впечатление. В смысле — неожиданное для ангела, но зато вполне ожидаемое для ангела, находившегося длительное время под влиянием Татьяны. Он тоже сразу заорал: «А чем Стас думал?». Ни малейшего умения видеть ситуацию со всех возможных сторон!
Дальше — лучше. Выяснилось, что еще в процессе сбора информации для этой операции, у него зародились подозрения, что дело это — чрезвычайно опасное и может плохо кончиться для непосредственных участников. Заикаясь от возмущения, я поинтересовался, почему он мне о них не сообщил. _Читай на Книгоед.нет_ Он ответил, что, поскольку мы с Мариной столько времени на ножах были, ему не хотелось вносить раздоры в наше только что возникшее в тяжких муках мирное сосуществование. Стасу он, правда, высказывал свои сомнения, на что тот ему ответил, что организация карательных операций не входит в полномочия хранителей. Как и мне. Но наверняка в куда более решительных выражениях.
Пришлось опять с ним, как с младенцем, работу над ошибками проводить.
— Ты кто? — спросил я его, и уточнил: — По профессии?
— Хранитель, — буркнул он.
— Правильно, — похвалил я его за чистосердечие и краткость, — рядовой хранитель. А я кто?
— Тоже хранитель, — с большей готовностью ответил он.
— Правильно, — опять поддержал я его продвижение по верному пути, — с большим стажем. А Стас кто?
— Начальник отде… — мрачно начал он, почуяв, видимо, к чему я веду.
— Уже достаточно, — перебил его я. — И ему, как руководителю, не годится козырять в ответ на мнение каждого рядового сотрудника, особенно молодого. А тебе не пришло в голову не пищать в одиночку, что ты там думаешь, а подкрепить своими наблюдениями мои слова, чтобы придать им больше веса в глазах руководителя?
— Ну, знаешь…! — Он повесил трубку.
Когда он появился в коридоре больницы, я сразу понял, что он еще не остыл. Похоже, даже еще больше раскипятился. И точно — оказалось, что ему по дороге пришла мысль проверить, на какой стадии закончилось дело издания книг других авторов и не случилось ли с последними что-нибудь именно в этот момент. Я с удовольствием поддержал его инициативу, сказав, что у нас со Стасом тоже появились соображения покопать в этом направлении. На что я и дал ему добро. И тут же повел его в палату к Марине, чтобы он не начал задаваться вопросами, от чьего, собственно, имени.
Когда Татьяна со Светой оставили нас с Тошей наедине с Мариной, та уставилась на меня своими огромными…. особо яркими на все еще бледном лице глазищами и тихо сказала: «Спасибо». Могла бы этим и ограничиться — но как же, дождешься от женщины краткости, особенно в выражении чувств! Я дал ей договорить о том, что она просит меня и Стасу ее благодарность передать, и что она никогда об этом не забудет, и что она просто не знает, как бы без нас выкарабкалась, с единственной целью — показать Тоше, что такое — настоящий хранитель в действии. И что пока одни беспокоятся о безопасности людей, другие делают все возможное и невозможное для ее обеспечения.
Тоша поинтересовался для порядка Марининым самочувствием и тут же перешел к вопросам о том, когда она проходила последний техосмотр, где и в каком объеме. Я незаметно пнул его ногой и в свою очередь спросил, почему Марина держит машину по ночам во дворе, а не охраняемой стоянке, и стоят ли машины у них во дворе впритык или свободном для прохода человека расстоянии.
Тоша к тому времени уже оправился от пинка и ответил мне тем же. Я чуть не взвыл — он, паршивец, хорошо прицелился. Пока я приходил в себя, он вернулся к расспросам о том, следила ли Марина лично за проверкой всех частей ее машины, в частности тормозной системы. Марина нахмурилась, переводя подозрительный взгляд с меня на Тошу. Ну, конечно, она же — женщина! Сейчас, как Татьяна, догадается обо всем именно в тот момент, когда я приложил все усилия, чтобы тревожные соображения не помешали ее выздоровлению!
К сожалению, в отличие от Татьяниной, Маринина интуиция на одной догадке не остановилась.
Все последующие две недели она бомбардировала меня (а также и Стаса с Тошей, как те мне рассказывали) просьбами повлиять на врачей, чтобы ее как можно быстрее выпустили домой. Теперь, когда она не просто со злом столкнулась, а с таким, которое лично ее затронуло, ей трудно было хоть на минуту отложить праведное возмездие. И вот, что интересно — приставала она почему-то не к Татьяне, а ко мне — хотя еще совсем недавно, когда все хорошо было, мои способности оказывать воздействие на кого бы то ни было вызывали у нее не просто сомнения, а очень даже активное противодействие.
Я даже подбросил Стасу мысль, что неплохо было бы отключить ее от энергетической подпитки, пока она вообще в разнос не пошла. Он мрачно ответил мне, что уже думал об этом и даже наводил справки, в результате чего выяснилось, что нужная каждому конкретному человеку доза определяется энергетическим руководством — вместе с наложением положительной резолюции. После чего вышеупомянутый человек получает ее в одобренном объеме — ни больше, ни меньше. Вот не мог он, прежде чем бланк заявки подмахивать, разобраться сначала, что именно копирует!
Вот и пришлось нам таки со Стасом применить на практике принятое соглашение о разделении Марининой жизни на сферы влияния, чтобы удержать ее от преждевременного возвращения на передовую. Стас убеждал ее, что преступники должны оставаться в полной уверенности, что надолго — если не навсегда — избавились от ее попыток подорвать их сомнительный бизнес. Я же упирал на то, что для участия в любой операции карателей ей требуется находиться в полном здравии, и намекал…. нет, почему, прямо говорил о том, какой тяжелый моральный ущерб нанесла ее травма ее родителям и друзьям.
О чем с ней говорил Тоша, я не знаю — он проведывал ее исключительно в наше с Татьяной отсутствие. В мое отсутствие, надо понимать. Обиделся, понимаете ли, что ему мягко и ненавязчиво на его место в ангельской иерархии указали! Вот пусть поработает сначала с мое, а потом равноправия требует. Я дал себе твердое обещание больше не звонить ему (лицом к лицу нам уже негде было встречаться) с вопросами о том, как у него дела — возникнет у него какое-то осложнение, сам прибежит за советом. Как ему и положено.
Когда Марину выписали из больницы, я поначалу напрягся. Я почему-то сомневался, что Марининым родителям удастся обеспечить такую строгость домашнего ареста, как врачам — больничного. Хорошо хоть Стас додумался проявить чудеса изобретательности, чтобы затормозить процесс починки ее машины до черепашьей трусцы — а владелец собственного автомобиля воспользуется общественным транспортом только ради спасения… нет, даже не собственной, а жизни самого дорогого себе человека. По себе знаю.