— Непосредственный исполнитель — мой, — коротко заявил Максим-Денис. — И этот вопрос не обсуждается.
— Что — ценный кадр на горизонте замаячил? — ядовито вставил Тоша.
— Если бы он не Марину руку поднял, тогда возможно, — спокойно возразил ему Максим-Денис. — В отличие от некоторых, я в своей работе личной оценке весьма доверяю. Но поскольку он замахнулся на моего партнера — и очень для меня ценного — я намерен показать ему, что людям стоит бояться не карающего ангела, — дернул он уголком рта, нарочито не глядя на Стаса, — а повышенного внимания со стороны демонов.
— Вернемся к повышенному вниманию, — вновь вступил в разговор я, обращаясь исключительно к Стасу. — Я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос — ты настроен опять подвергать Марину опасности? После всего, о чем мы с тобой договорились?
— О чем это вы договорились? — тут же насторожилась Марина, меряя нас с ним по очереди подозрительным взглядом.
Стас замялся, неловко ерзая на стуле. Над столом повисла напряженная тишина — я опять оказался в центре всеобщего внимания, но смотрели они все на меня по-разному: Тоша — с интересом, Максим-Денис — с настороженностью, Татьяна — с какой-то непонятной обидой. А нет, с очень даже понятной — я понял, что в первую очередь должен ей все объяснить.
— Мы договорились, — ответил я Марине вместо Стаса, — что тебе нужен ангел-хранитель. Не для того чтобы тебе в уши добрые советы нашептывать — не хочешь о нем знать, и не надо! — а для того чтобы одергивать этих двух энтузиастов своего дела, для которых ты — приз, в который нужно первому зубами вцепиться и в свое логово утащить. Для того чтобы было кому соломку, над которой ты в свое время издевалась, подстилать, когда тебя на части рвет от желания доказать всему миру свою самостоятельность и независимость. Для того чтобы жизнь твоя — а с ней и шанс выступить супер-героиней своего времени — раньше времени не оборвалась.
— Тебя бы кто одернул! — проворчал Стас, в то время как Максим-Денис фыркнул: — На себя бы посмотрел насчет зубами вцепиться!
— Анатолий, — медленно проговорила Марина, — я тебе искренне признательна и за заботу вообще, и за помощь тогда, после аварии, но… Мы с тобой уже много раз говорили — не нужен мне хранитель, просто по моей природе не нужен. Мне сама эта защитная позиция претит — если думать о том, как обороняться, вместо того чтобы в наступление идти, то так и придется до скончания века оборону держать. И мой прошлый опыт это только подтверждает — я вполне допускаю, что тот хранитель на правильный путь меня наставить пытался, только не на мой.
— А вот и неправда! — подала вдруг голос Татьяна — настолько неожиданно, что все прямо подпрыгнули. — Я здесь — наверно, единственная, у кого есть право сказать тебе — и не в первый раз, между прочим! — что ты просто неправильно задачу хранителя понимаешь. С нами, людьми, спорить нужно, чтобы мы четче свои собственные мысли формулировали, чтобы мы свои желания с возможностями реально, со стороны сопоставляли. Ты вот столько об испытаниях говорила — что же ты не хочешь в такой критике испытание своему самолюбию увидеть?
— Критики мне от Анатолия хватает, — криво ухмыльнулась Марина.
— И поэтому ты злишься? — просто спросила ее Татьяна. — С нами ругаются только те, кому мы не безразличны — это я точно знаю. Так, может, если в наступление идти, то сначала на себя? Подумать, где сама-то неправа оказалась? Вот и с тем твоим хранителем… Если между двумя людьми… и не людьми тоже, отношения не сложились, не бывает так, чтобы только один виноват был.
У меня в самом прямом смысле слова глаза защипало. Я всегда знал, что в целом, в глубине души Татьяна очень неплохо ко мне относится — и как к мужу, и как к хранителю. Очень в глубине души, чтобы не поистрепать это чувство под жизненными ветрами. Эта непоколебимая уверенность поддерживала меня во все времена наших размолвок и тягостного молчания, моих недолгих отлучек и ее увлечения какими-то другими сторонами жизни. Но чтобы услышать сейчас, привселюдно, признание в столь глубоком понимании моей истинной сущности…
Я в очередной раз осознал, что ради этой женщины стоило сражаться со всеми препятствиями и преодолевать все преграды, приноравливаться к земной жизни и смиряться с человеческим сумасбродством — ради нее стоит, и всегда будет стоить идти на самые невиданные подвиги.
Я оглянулся по сторонам в поисках подходящего места совершение приличествующего случаю героического поступка.
Все присутствующие уставились во все глаза на Татьяну. Тоша — задумчиво, словно анализируя свои ошибки в период полного отсутствия контакта с Галей. Стас с Максимом (пусть он лучше Максимом остается — при имени Денис героический поступок сразу приобретает отчетливые очертания мордобоя) — нахмурившись, словно прикидывая, как бы первому ругаться с Мариной начать, чтобы доказать ей свое глубокое не безразличие. Марина — чуть прикрыв глаза, словно терпеливо пережидая, пока закончится вот то самое испытание ее самолюбию.
— Ох, и повезло же тебе, Анатолий, — проговорила, наконец, она, и вновь глянула с улыбкой на Татьяну. — Не получается у меня на вас злиться, но над промахами своими я наедине с собой подумаю — ты меня знаешь, вслух я каяться не буду. И насчет того хранителя — давайте раз и навсегда договоримся: это дело прошлое, и копаться в нем нет ни времени, ни смысла.
— Да у тебя все проблемы из этого прошлого! — воодушевленный поддержкой любимой женщины, снова ринулся я в бой. — Все причины, по которым то несчастье случилось, никуда не делись — ты по сей день их в себе тащишь, как фурункул, вместо того чтобы вскрыть его и избавиться от источника инфекции.
— Замечательно, — фыркнула Марина, — значит, я еще и сама в своей гибели виновата.
— Не только, — согласно махнул я рукой, — но и ты тоже. Ты ведь мне о воспоминаниях своих рассказывала… Кстати, тебе не приходило в голову, с чего это они у тебя появились? Такого прецедента, насколько мне известно, никогда прежде не было. Может, это тебе подарок от отцов-архангелов, чтобы вернуться к истокам трагедии на равных условиях с твоим хранителем…
— Вот уж спасибо за такой подарочек! — перебила меня Марина, сверкнув глазами.
— Ради чести мундира вы, пожалуй, на что угодно пойдете, — презрительно вставил Максим.
— Или, может, — старательно проигнорировал я услышанное, — это подсознание твое — совесть, чувство справедливости, как хочешь — орет благим матом, взывая к тебе. А ты уперлась, как младенец, которого родители няньке доверили, а та недосмотрела — и колотишь теперь назло всем руками и ногами по чему попало: «Ах, все против меня — так я первая упреждающие удары наносить буду!».
На всех слушающих вдруг какая-то странная чесотка напала — причем исключительно в нижней части лица. Одни принялись тереть ее рукой, чтобы зуд снять, другие решили проявить выдержку, но от напряжения у них подбородок задергался и сквозь крепко сжатые зубы чуть сдавленный стон вырвался. Марина плеснула на всех яростным взглядом — мне досталась последняя, особо настоявшаяся порция.
— Именно, — процедила она сквозь зубы, — уж чему научила меня прошлая жизнь — так это тому, что свои интересы нужно отстаивать. И подарочные воспоминания это только подтвердили.
— А может, стоит для начала поделиться ими с миром-то? — поинтересовался я. — Или хотя бы с окружающими — глядишь, и отстаивать не придется? Глядишь, и разделят их близкие? — Помолчав, я добавил: — Я очень хорошо знаю, что это такое — скрытного человека хранить… — Я глянул с улыбкой на Татьяну — она скорчила гримаску, показав мне язык. — А Татьяна может тебе рассказать, насколько легче живется, когда перестаешь все в себе держать. — На сей раз я посмотрел на нее с робкой надеждой — она нехотя кивнула, вздохнув. — А хранитель твой был тогда на земле в первый раз — вот как Тоша. И никого рядом…
— Я не в первый, — буркнул Тоша.
— И легче тебе было — во второй-то? — хмыкнул я. — Пока у тебя мы с Татьяной не появились, а потом и… другие, — исправился я на ходу — нечего темным шпионам истинную численность наших сплоченных рядов знать. — Ты вот себя жертвой считаешь, — вновь обратился я к Марине, — а ты знаешь, что твой хранитель просил после твоей гибели, чтобы его распылили? Вот как раз твои новые соратники, — кивнул я в сторону Максима, — этим бы и занялись.
Марина глянула на него, прищурившись. Он резко выпрямился, и с лица его впервые за время этого разговора слетела маска презрительного добродушия.
— Это — та часть нашей работы, — произнес он, играя желваками и тяжело дыша, — согласия на которую у нас никто не спрашивает. И не вам, ни разу не смотревшим ангелу в глаза перед самым распылением, говорить об этом. Я этот случай хорошо помню, — повернулся он к Марине, тревожно всматриваясь в ее лицо, — он и у нас много шума наделал. Мы тогда не одно ходатайство написали, привлекая внимание расследования к тому факту, что одна только чрезмерная требовательность подследственного ангела к себе не может служить достаточным основанием для уничтожения бессмертной жизни, которая — в данном случае — должна быть направлена на исправление содеянного делом. — Он буквально выплюнул последнее слово.
— Честно говоря, — медленно проговорила Марина, напряженно хмурясь, — у меня не вызывают сочувствия те, кто, споткнувшись, с готовностью валятся на землю и даже не пытаются подняться. Но ему, насколько я понимаю, — презрительно искривились у нее уголки губ, — протянули руку помощи?
Стас вдруг громко прочистил горло, предостерегающе глянув на меня.
— Протянули, — охотно подтвердил я, — вот только он ее не принял. Он так больше и не решился на землю…. вообще к работе с людьми вернуться. Не решился еще одну жизнь риску подвергнуть. Но вот насчет сочувствия и исправления… — Я повернулся к Стасу — вот нечего ему было к себе внимание привлекать! — Сам расскажешь или мне… продолжать? Раз уж у нас… вечер откровений случился?
Стас вздохнул.
— После твоей аварии у нас…. вернее, у Анатолия, — с досадой поправился он, — возникла мысль обеспечить твое выздоровление одним из доступных только нам способов. Которые находятся в ведении подразделения, в котором как раз и работает сейчас твой бывший хранитель. Мы обратились к нему, и он оперативно пошел нам навстречу. В обход обычной процедуры, — неохотно добавил он под моим пристальным взглядом, — что значительно ускорило достижение требуемого результата.
Хорошо, что я уже давно перестал ожидать от людей — особенно, от женщин — предполагаемой реакции. Татьяна вдруг повернула ко мне лицо, на котором удовлетворение сумевшего заглянуть за кулисы боролось с недовольством от того, что он там увидел. Причем побеждало явно последнее. Марина же и вовсе не услышала в словах Стаса ничего, кроме повода опять ко мне придраться.
— Так ты же говорил, — возмутилась она, — что это ты то чудо-лекарство достал!
— Ничего я тебе не говорил, — отрезал я. — И именно потому что нам совершенно неважно было, кто тебя спас — главное, что с того света вытащили. И твой бывший хранитель ни на секунду не задумался, прежде чем под удар себя поставить, хотя твоя судьба его уже больше никак не касалась.
— Ну что ж, — натянуто проговорила она, — тогда я попрошу тебя при встрече передать ему мою благодарность. Будем считать, что мы с ним квиты, но, как ты абсолютно справедливо заметил, он ко мне больше не имеет никакого отношения…
— Квиты? — взорвался я. — Он вернул тебе то, что не смог уберечь от тебя же самой — не ожидая от тебя никакой благодарности! А ты знаешь, во что его жизнь превратилась? Вечная, между прочим…
В поисках наиболее доходчивых слов я вновь оглянулся по сторонам. И тут же наткнулся взглядом на самое знакомое мне выражение лица Татьяны. Любопытство. Написанное на всех обращенных ко мне лицах. Но только с разными добавками — эдакая витрина мороженого в ассортименте.
У Татьяны глаза светились ее обычным неуемным стремлением пополнить свою коллекцию ангелов — особенно нуждающихся в покровительстве и твердой направляющей руке. Тошина заинтересованность выглядела слегка болезненной — с таким выражением вовремя бросивший курить присутствует при вскрытии умершего от рака легких. У Максима со Стасом на лицах появилось почти одинаковое расчетливое выражение, с которым тренеры двух соперников на ринге смотрят на того из них, кто получил нокдаун перед решающим раундом. Маринино же любопытство было приправлено изрядной дозой брезгливости — с таким лицом вскарабкавшийся на пик славы и благополучия человек узнает о скором визите целой оравы дальних и весьма бедных родственников…
Ах, им всем интересно, что происходит с ангелом-хранителем, уронившим свою ношу? Даже самой ноше любопытно сделалось — как это ей удалось так извернуться, что он ее прямо себе на голову уронил. С последующей потерей сознания, здравого смысла и желания брать в свои руки что бы то ни было еще. Сидят, прищурившись с интересом — найду ли я достаточно впечатляющие по трагичности слова, чтобы не разочаровать это их любопытство…
Ну, все. Немой сценой этот сегодняшний спектакль не закончится — сейчас будут им громкие фанфары, предвещающие героический финал.
Глава 19. Единство противоположностей
На сей раз у меня не было и тени сомнения, что я попаду именно туда, куда нужно. Причем сразу. Если закон надобности меня сейчас по прямому назначению не доставит, то я уж тогда не знаю, что отчаянными обстоятельствами называть.
Другой вопрос — как надолго я там застряну. У меня были основания считать, что переговоры не займут у меня много времени — мной сейчас можно было стены прошибать, как физические, так и стену молчания и вежливого неодобрения — но рисковать не хотелось. Если бы речь шла только об ангелах (даже о темных, ворчливо признался себе я), я бы просто сказал, что у меня возникло неотложное дело, и попросил их не расходиться до моего возвращения.
Но люди… Особенно, женщины… Особенно, Татьяна с Мариной… Им же извольте подробно объяснить, что это за дело такое, затем выслушать их соображения по поводу его неотложности, и затем все равно быть готовым к тому, что твое отсутствие покажется им неоправданно долгим и к твоему возвращению они уже такого наворотят, что до скончания бесконечности не расхлебаешь.
— Я на десять минут отлучусь, — обратился я к Максиму со Стасом с равной убедительностью — в надежде, что их соперничество мне на руку сыграет. — И имейте в виду, что разговор мы еще не закончили — так что держите ее, как хотите, иначе получите официально оформленное обвинение в разжигании человеческой неприязни к сотрудникам соседнего ведомства и в создании препятствий в выполнении ими своих служебных обязанностей.
— Это кто меня здесь держать будет? — мгновенно взвилась Марина.
— Никто, — отрезал я, — если сбежать не надумаешь. А ты, — повернулся я к Тоше, — за Татьяну мне головой отвечаешь. Если уж из-за тебя вся эта каша сегодня заварилась, то будь любезен, пока я не вернусь, пылинки с нее сдувать, чтобы ей не пришлось лишний раз руку поднимать.
Татьяна тут же вскинула указательный палец.
— Тоша, дуй, — велел я ему, не сводя с нее глаз, — а не поможет, заталкивай ее в машину — только нежно! — и вези домой. И карауль ее там до моего возвращения. Мы здесь, в принципе, и без вас можем разговор закончить.
Татьяна мгновенно сложила руки на коленях и крепко сжала губы, чтобы ни единого слова, надо понимать, даже случайно не вырвалось. Вот так-то — на детей можно воздействовать угрозой оставить их без сладкого, а на Татьяну — без зрелищ. Только все равно недолго.
— Десять минут, — повторил я, обведя всех внушительным взглядом, и крепко зажмурился, сосредоточившись изо всех сил…
Открыв глаза, я обнаружил себя в комнате с двумя конвейерами. Досадно, мелькнуло у меня в голове — в моем нынешнем состоянии в самый раз было бы меня к тому сварливому блюстителю установленного порядка забросить. Он бы у меня сейчас в считанные секунды усвоил разницу между «Добро пожаловать!» и «Чего приперся?».
Ладно, не судьба в этот раз, подумал я, тряхнув головой, чтобы сбросить шальные мысли с первоочередных по важности. У меня сейчас счет не на секунды, конечно, а на минуты идет — но все же идет. Оглянувшись по сторонам, я снова потряс головой — решив, что от напряжения ожидаемая картина в глазах у меня многократно умножилась, и все ее копии нахально наложились друг на друга.