В комнате, между двумя конвейерами сновало десятка полтора ангелов. Похоже, там собрались все те, кого мы в прошлый раз видели ведущими светскую беседу в дальнем углу, и к ним еще и присоединилось определенное число помощников — то ли из предыдущей, то ли из следующей по цепочке конвейеров комнаты. И на сей раз они все работали, мельтеша у меня перед глазами, словно челноки на ткацком станке.
Марининого ангела нигде не было видно — по крайней мере, на переднем плане, у самого начала левого конвейера, где мы со Стасом застали его в прошлый раз. У меня сердце в пятки ушло — неужели его все-таки уволили за нарушение порядка обработки заявок? И где мне теперь его искать? Эти энергетики вообще какие-то неразговорчивые (берегут, небось, того ворчливого, как зеницу ока, чтобы отмалчиваться за его спиной, пока он от возмущения булькает), а сейчас, наверно, и вовсе оставят мои вопросы без внимания…
Я привстал на цыпочки, всматриваясь в передвигающихся — каждый по своей линии — ангелов в глубине комнаты. Они подхватывали то ли с конвейера, то ли с полочки над ним бланки заявок, бросали на них мимолетный взгляд, всовывали их молниеносным движением в ящичек в картотечном шкафчике на стене, тут же открывали там другой, на котором мигала лампочка (свободная рука при этом словно сама собой опускалась к конвейеру, перекладывая с него очередной подплывающий бланк на полочку), выдергивали из него подписанную заявку, бросались к другому конвейеру, клали ее туда, не глядя, и тут же возвращались назад.
Каждый из них двигался в своем ритме, и уже через пару минут у меня в глазах зарябило. Если бы не его рост, я бы и не обратил внимания на то, что один из них движется более равномерно, без лихорадочных рывков, словно хорошо отлаженная машина. Приглядевшись, я заметил согнутые плечи и чуть втянутую в них голову… Точно, он!
Путь к нему напомнил мне полосу препятствий, на которой будущие ангелы-хранители доказывают свою физическую пригодность к выбранной профессии. Прямо родным чем-то повеяло, пока я пригибался, уклонялся и под руки подныривал. Справиться я, конечно, справился (смешно даже думать, что меня какие-то снабжатели с ног собьют!), но, добравшись до цели, слегка запыхался. И тут же дал себе слово, как только вернусь на землю… Нет, от машины я, конечно, не откажусь, но каждый вечер — на пробежку! Вот усажу Татьяну где-нибудь на скамейку, и сотню кругов вокруг. И отжиманий пару-тройку десятков. И чтобы деревья поблизости к крепкими ветвями стояли…
— Привет, — выдохнул я, отдуваясь. — Дело есть.
— Что — опять? — резко вскинув голову, отшатнулся он от меня.
— Да нет, — успокоил я его, — теперь другое. Ты мне на земле на полчасика нужен — помочь Марине мозги вправить.
— Это, что, шутка? — произнес он почти шепотом, замерев в нелепой позе: правая рука вскинута к ящичку, левая нога в сторону отставлена, чтобы шаг в другому конвейеру сделать, и обе согнуты. Ну, прямо не ангел, а циркуль какой-то!
— Да какая шутка! — рявкнул я в сердцах — и этому все разжевывай! — Ей срочно нужно показать — доходчиво, аргументировано — к чему приводит замкнутость и зацикленность на своей драгоценной персоне. А то у нее к прошлому букету еще и агрессивная уверенность в своей непогрешимости прибавилась.
Вокруг нас послышался глухой ропот недовольства.
— Я больше не имею права влиять на нее, — уже отойдя, видимо, от шока, сделал он шаг по своей обычной траектории.
— Да кто тебя просит? — удивился я. — Влиять на нее я буду, твое дело — подкрепить примерами. Очевидными, из ее собственной прошлой жизни. А кто лучше тебя ее знает?
Глухой ропот недовольства вокруг нас усилился.
— Боюсь, мои примеры не вызовут у нее доверия, — изогнул он уголки губ в кривой усмешке — даже они у него словно на шарнирах двигались.
— А ты не бойся, — похлопал я его по плечу. — Я не помню, говорил тебе или нет, но она уже всю ту жизнь вспомнила — ей нужно только высветить определенные моменты, и под определенным углом. А выводы сама сделает — или я ей помогу.
В далеко уже не глухом ропоте недовольства послышались отдельные возмущенные возгласы.
— Я просто не могу себе это позволить, — скороговоркой выпалил Маринин ангел, быстро глянув по сторонам и повернувшись к стене, на которой перед ним мигало уже несколько лампочек. — Мое появление на земле чревато весьма тяжелыми последствиями, а здесь у нас уже самая горячая пора началась — и так рук не хватает.
— Горячая пора? — заорал я. — Там человек — твой бывший, между прочим — черт знает, во что превращается, а ты мне о нехватке рук, чтобы бумажки с места на место перекладывать? В нее уже каратели с темными вцепились — каждый всем ее фокусам потакает, лишь бы на свою сторону перетянуть! Мы просто обязаны показать ей обратную сторону чрезмерного самомнения, сбить с нее эту спесь, которая еще никого до добра не доводила! И от тебя требуется всего лишь свидетелем выступить, показания дать по твоему прошлому делу — практически в официальной обстановке: правду, одну только правду и ничего, кроме правды!
Отдельные возмущенные возгласы облеклись, наконец, в слова.
— Уважаемый ангел! — послышался у меня за спиной голос едва сдерживаемого неодобрения общественности. — Прекратите, пожалуйста, препятствовать работе одного из наиболее ответственных участков нашего отдела. У нас тысячи людей ожидают на земле помощи свыше, и Ваше неуместное красноречие лишает нас возможности оказать им эту помощь своевременно, укрепляя тем самым их веру в доброе и светлое.
— Если их тысячи, то они все равно ожидать будут, — саркастически хмыкнул я, — а у меня — один, который уже давно ничего от всех нас, вместе взятых, не ожидает, и веру которому не укреплять, а возвращать нужно. А насчет оказания своевременной помощи — в прошлый раз вы здесь лясы точили, пока он один за всех вас работал, так что обойдетесь без него полчасика и поворачиваться быстрее научитесь.
— Да что Вы себе позволяете? — понеслось на меня уже со всех сторон. — На каком основании? Кто Вам право дал?
— Люди, — рявкнул я изо всех сил, чтобы перекричать их возмущенное кудахтанье и под шумок опять подступить поближе к Марининому ангелу. — Которых вы ни разу в своей бесконечности в глаза не видели. Люди, которых нам доверяют, дают нам право защищать их от кого угодно — хоть от них самих, хоть от нас. И если ради этого понадобится кого-то за шиворот…
— Нет! — отчаянно завопил вдруг Маринин ангел, но я уже крепко ухватил его под локоть и зажмурился…
Открыв глаза, я сразу же почувствовал, что в мое отсутствие за нашим столиком шла жаркая дискуссия — сменившаяся гробовым молчанием, как только я вернулся с подкреплением. Не отпуская (на всякий случай) его локоть, я ногой подтянул стул от соседнего столика.
— Садись, — коротко бросил ему я, чуть ослабив хватку.
Несколько мгновений он не шевелился, словно кот, вывалившийся из переносной корзинки прямо посреди незнакомого двора, потом чуть дернулся в сторону от меня.
Пальцы у меня сами собой, рефлекторно сжались.
— Раньше сядешь — раньше к своим конвейерам вернешься, — напомнил я ему, чуть надавив на локоть.
Он практически рухнул на стул — и снова замер: у меня сложилось впечатление, что у него все конечности, включая голову и очки, в туловище втянулись, как у черепахи при сигнале опасности. Ноги он спрятал под стул, руки сцепил на коленях и глаз от них не поднимал.
— Так, теперь давайте знакомиться, — присел и я рядом с ним — очень рядом, чтобы успеть перехватить в случае попытки к бегству. — Вон Стас — ты его уже знаешь. Вот это — Тоша, наш… по крайней мере, мой коллега и тоже, между прочим, молодой. Это — моя жена Татьяна, а вот это — Марина, — быстро, минуя Максима, представил я ключевую для него фигуру нашей компании, чтобы не объяснять, каким образом в нее темные затесались — точно ведь в бега кинется. — А это… — обведя глазами всех, кого я только что назвал, я вдруг запнулся.
Там, у нас, это мысль мне даже в голову не пришла, но здесь на земле я вдруг растерялся — как его назвать-то? Ангелом, что ли — замечательно, а мы тогда кто? Не годится как-то сразу противопоставлять его всем остальным нашим представителям. Бывшим Марининым ангелом? Тоже не пойдет — так я словно нарочито подчеркну ту связь между ними, от которой она так отчаянно отбивается. Не говоря уже о том, что слишком длинно. Так же, как и ангел-энергетик — вообще непонятно…
Я окинул его скептическим взглядом. Моя бы воля, я бы его Акакием назвал. А что — прямо, как Татьяна говорила: главное, чтобы первая буква совпала… Святые отцы-архангелы, да что же я мучаюсь, когда рядом со мной специалист сидит?
— Татьяна, обзови его как-нибудь, — попросил ее я, чуть ли не впервые в жизни с упоением предвкушая взрыв ее фантазии.
— Киса, — тут же отозвалась она, мечтательно улыбаясь.
Я оторопел, отчаянно хлопая глазами в надежде, что после очередного смаргивания в облике его проступит, наконец, хоть что-то от милейшего, пушистого домашнего любимца с кокетливым бантиком на шее. Да что же это у нее для всех нежные, ласковые имена в миг рождаются, а как для меня, так… Впрочем, как мы уже выяснили, мое имя говорит о твердой воле и непоколебимости в достижении своих целей — так что можно считать, что в моем случае она потрудилась в самую сущность моей природы заглянуть, вместо того чтобы всякие завитушки к ней пририсовывать.
Интересно, а как бы она Стаса назвала?
Я вдруг заметил, что Татьянино выступление как-то радикально изменило обстановку за столом. Напряжение явно спало — этого… Кису перестали рассматривать, словно колорадского жука, неожиданно приземлившегося в самом центре обеденного стола. Во всех направленных на него взглядах какой-то оценивающий интерес — вместе со сдержанным юмором — появился, словно каждый из них задавался тем же вопросом, озвучить который решился один я.
— Почему Киса? — озадаченно проговорил я.
— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Просто вылитый Киса — и все. Тому тоже на земле очень неуютно было — старая жизнь у него сломалась, и не по его вине, а в новой он так места себе и не нашел — Остап ни на минуту ему опомниться не давал…
Минуточку, меня, что, только что переименовали? Извините — у меня паспорт есть, в котором черным по белому и имя мое, и отчество с фамилией записаны!
Рядом со мной послышался сдержанный смешок — Тоша, похоже, оценил наконец-то происхождение своего имени. Маринин ангел (вот не буду я его Кисой называть!) бросил на Татьяну растроганный взгляд из-под ресниц. Понятно — и этого вмиг приручила! Вот почему любая моя попытка создать себе коалицию всегда заканчивается укреплением ее позиций? Вон и Стас уставился на нее, восхищенно головой качая, и Максим-Денис, судя по выражению его лица, нервно благодарит в душе начальство за то, что его на землю всегда с готовым именем отправляют. Все сразу готовы…
А нет, не все! Марина губы поджала, глаза прищурила, чтобы из них искры не снопом сыпались, и принялась сверлить Татьяну взглядом. Тихо-тихо, вот если кого изрешетить хочется, так по правую руку от меня более подходящий объект сидит — у нее на него куда больший зуб отрос, если я правильно помню…
— Татьяна, Анатолия кто называл — ты? — отчеканила Марина, не успел я и рта раскрыть, чтобы направить ее внимание на то, ради чего мы, собственно, засиделись. — Вот его и обзывай, как хочешь. А для моего ангела уж позволь мне самой имя придумать.
Ну, Татьяна, шляпу снимаю! Не перевесит, оказывается, никакой психологический талант со всем жизненным опытом простое знание конкретного человека. Так, нужно будет запомнить — с Мариной следует от обратного идти, так она и правильное решение примет, и останется в полной уверенности, что сама до него додумалась. Главное только — ни одной, ни другой об этом не проболтаться, а то с них станется потом вдвоем от обратного прямо ко мне пойти.
— Идею твою я поняла, — продолжала тем временем Марина, — но остановимся на имени Ипполит, причем тот, у которого ботинки на тонкой подошве. Такой вариант мне более подходящим кажется — он тоже очень правильным был, во всех отношениях, пока его не напоили.
О, ты смотри — родилась коалиция там, где я и не мечтал ее найти! Отлично — я всегда ратовал за равноправие, по крайней мере, за ангельское равноправие среди ангелов и человеческое — среди людей. Смешно, согласитесь, первых со вторыми на одну доску ставить. Отныне всех наших ангелов (по крайней мере, вновь прибывших) называем исключительно полными именами — по примеру основателя местной общины. Вот и Максим — тоже полное имя. Вот черт, и Денис тоже… Нет, плохой пример. Его пропустим — более важные дела ждут.
— Одним словом, будем считать церемонию представления законченной, — вернул я всех к цели встречи, — поскольку все, как мне кажется, поняли, кто такой Ипполит. — Взглядом я пообещал Марине полную поддержку в этом вопросе. — А теперь о главном. Поскольку вам двоим, — ткнул я пальцем по очереди в Марину и Ипполита (вот же имя на языке неудобное!), — удалось в свое время кардинально испортить друг другу жизнь, будьте любезны прямо сейчас, раз и навсегда, высказать свои претензии, чтобы оставить их наконец-то позади и начать жить нормально. И другим, между прочим, жизнь не осложнять.
Наступила минута молчания. Затем другая. Затем еще одна. Я занервничал — из того, зубами мной выгрызенного получаса уже добрая треть прошла, а они молчат! Ради чего я на похищение коллеги с рабочего места пошел? И если с ним-то, роботом застенчивым, мне все понятно — сидит, небось, минуты отсчитывает, чтобы немедленно вернуться к своим механизмам бесчувственным и искупить повышенной производительностью труда невольный прогул — то с какой стати Марина онемела, оказавшись лицом к лицу с источником своего презрения ко всей хранительной братии? У нее, что, только за глаза его честить смелости хватало или однажды сделанные ею выводы ни сомнению, ни корректировке не подлежат?
— Ну что ж, — словно услышав мой мысленный вопль, заговорила язвительно она, — похоже, на этом веку мне написано собирать ангельские критические замечания. Так что не стесняйтесь — Ваши претензии далеко не первыми в моей коллекции окажутся.
— Я не могу допустить даже мысли о каких бы то ни было претензиях с моей стороны, — забубнил ее бывший ангел, все также глядя себе на руки, сложенные на коленях, и вдруг поднял на нее усталые, болезненно прищуренные глаза: — Но, пользуясь случаем, я хотел бы извиниться перед Вами за то, что оказался неспособен разобраться во внутреннем конфликте, приведшем Вас к столь печальному концу. Это — самое меньшее и, пожалуй, единственное, что я могу сейчас сделать.
— Что значит — единственное? — мгновенно взвилась Марина. — Нет уж, Вы будьте любезны объясниться! Что, слишком неподатливой оказалась? Сколько ни наставляли на путь истинный, все равно сбилась с него по упрямому своеволию?
— Я бы не назвал Вас неподатливой, — опять вернулся он к своей монотонной манере разговора, — вся вина за случившееся лежит исключительно на мне. Ваша жизнь была настолько хорошо организованной, что в ней практически не оставалось места для какого бы то ни было морального дискомфорта, поэтому от меня и не требовалось никаких особых наставлений — разве что в редкие моменты Вашего раздражения, истинные причины которого я не сумел разглядеть.
— Да неужели Вы не видели, что это не жизнь была, а пресс штамповочный, — со злостью бросила ему в лицо Марина, — в котором все, что за пределы образца выходит, безжалостно отрубается?
— Не видел, — признался он, еще ниже склонив голову. — Я попал к Вам за пять лет до… конца — к тому времени Ваша жизнь уже полностью сформировалась, и мне казалось, что она Вас вполне удовлетворяет, оставляя Вам массу времени для морального самосовершенствования. Главным ее средоточием была для Вас семья, в которой Вас окружали любящие, заботливые люди, на работе у Вас не было ни завистников, ни конфликтов…
— Конечно, не было, если мной все дырки затыкали! — фыркнула Марина.
— В каком смысле? — быстро спросил Стас, напряженно вглядываясь ей в лицо.
— А в том, что девочка на подхвате была! — процедила Марина сквозь зубы. — Никаких серьезных дел ей не поручали, не говоря уже о самостоятельном направлении работы — ей самовыражаться дома, на кухне велено было.
— И поскольку у Вас это никогда не вызывало протеста, — продолжил так, словно его и не прерывали, Маринин бывший ангел, — я счел это неоспоримым доказательством того, что Вы не подвержены болезни карьеризма и предпочитаете направить свои помыслы на поиски более высокого смысла жизни.