Взгляд ее первым делом упал на Геральта.
— Кто разрешил вставать?
— Решил проверить, как себя чувствую.
— Тебе нельзя ходить, — твердо сказала она, скидывая сумку. — Ляг и лежи.
— Я ведьмак. Раны у нас заживают быстрее, чем у простых людей.
— И даже при этом вставать тебе еще рано, — Прагметта принялась искать что-то в навесном шкафчике. — Ты же не хочешь, чтобы они снова открылись? Я точно не хочу второй раз тебя зашивать.
Она наконец отыскала то, что хотела — маленький пузырек с каким-то лекарством. Она взяла кружку, наполнила вином и капнула в него две капли из пузырька, затем подошла к Геральту.
— Выпей.
— Что это?
— Пей, не спрашивай.
— И все же.
— Лекарство. Пей давай.
— Но мне не нужно, мне надо…
— Настырный. Пей, говорю.
Геральт принял кружку, сделал глоток.
— Молодец. А теперь раздевайся и ложись.
Снотворное, — понял Геральт. — И весьма сильное. Сопротивляться он не стал, к тому же это было бесполезно — он сам чувствовал, как засыпает, и едва успел стащить с ног сапоги, прежде чем глаза сомкнулись, а девичьи руки, пахнущие одуванчиком, уложили его в койку.
========== 10 ==========
Геральт проснулся утром: стояла приятная прохлада, от которой хотелось завернуться в теплое одеяло, а солнце еще не светило столбом в окно.
Прагметта была здесь — что-то записывала. Ведьмак не выдавал себя и лежал тихо, слушая поскрипывание пера. Но любопытство взяло верх:
— Что ты пишешь?
— Историю болезни.
— Мою?
— Твою.
— Запиши, что я чувствую себя гораздо лучше.
— Больной ошибочно полагает, что полностью поправился, — произнесла она раздельно, по одному слову, будто записывала. Геральт усмехнулся. Разговоры с этой девушкой ему нравились.
— В самом деле, я здорово себя чувствую.
Он сел на кровати, подтянул сапоги и стал надевать.
— Ты говорила, у меня сто сорок восемь шрамов. Это правда?
— Девять из них — новые. Думал, я шучу?
— Нет, просто… почему решила сосчитать?
— Из любопытства. Мне, знаешь ли, не каждый день приносят… то, что ты представлял собой в ту ночь. Зрелище было, откровенно говоря, жуткое.
Геральт знал, о чем она говорит. Весь изодранный накерами, покрытый кровью — своей и чудовищ, мертвецки-бледный, с почерневшими от эликсиров венами. Он был очень похож на изрубленный труп.
— Я вообще не думала, что ты выживешь. С такими ранами… Ты должен был умереть от кровотечения задолго до того, как попал ко мне.
— Это Ласточка, ведьмачий эликсир. Ускоряет регенерацию тканей и кровь быстрее останавливает. Полезная штука. У ведьмаков обычно всегда с собой имеются такие.
— Те склянки в твоей сумке? Я думала, это яды. Они же целиком состоят из опасных токсинов, человек скорее умрет, а не вылечится, если выпьет это.
— Так и есть, но у ведьмаков другая биохимия организма. А что ты искала в моей сумке?
— Судьбу свою.
Она строго посмотрела одним голубым глазом Геральту в лицо.
— Ничего я там не искала. Когда мы тебя раздевали, она упала и все рассыпалось, а я собрала обратно. Ну и провела пару опытов. Не бойся, я ничего не украла.
— Ладно, ладно. Скажи, сколько дней я тут?
— Двое суток. И по-хорошему должен лежать еще как минимум неделю. Но я вижу, твое рвение не унять.
Геральт натянул второй сапог и надел рубаху, а Прагметта отложила перо и встала из-за стола.
— Иди сюда. Хочу посмотреть, как ты ходишь и двигаешься, и как зажили раны.
Геральт повиновался и подошел к ней.
— Так болит? — она осторожно, но решительно касалась пальцами ран на груди и плече. — А так? Здесь? Не болит? Вот и славно. А здесь? Тоже? Замечательно. Покажи руку.
Геральт поднял забинтованную левую руку. Прагметта привычно потрогала пальцами, но рана вдруг отозвалась острой болью. Геральт от неожиданности не успел даже понять, что делает. Он рефлекторно дернулся и другой рукой схватил целительницу за плечо, чтобы оттолкнуть, но замер на месте, взяв себя в руки.
Замерла и она. Наступило молчание. Девушка взглянула сначала на руку, что держала ее за плечо, потом подняла взгляд ведьмаку в лицо.
В ее голубом глазу промелькнула искра, чуть приоткрылись, в тихом вздохе, бледно-малиновые губы.
От нее пахло одуванчиками. Замечательными летними одуванчиками.
Но не сиренью и крыжовником.
Геральт отпустил ее плечо, убрал руку.
Искра в ее взгляде погасла. Исчезла безвозвратно. Она отвела глаз. Быстро забинтовала руку как было, и, не глядя на Геральта, села обратно за стол, к перу и чернилам.
— Ты более-менее здоров. Отравление токсинами самоисцелилось, заражения крови тоже нет. Остальное заживет со временем. Можешь идти, если хочешь.
Ничего уже было не исправить. Не начать заново. А пытаться — глупо.
Геральт молча взял мечи и аккуратно заштопанную куртку.
— Спасибо… за все. И прости, если…
— Нет, Геральт. Не проси прощения. Это я должна тебя поблагодарить. Ты не дал мне сделать того, о чем потом буду жалеть. Так что иди… пожалуйста.
========== 11 ==========
Стоял ясный, погожий день, а других в этих краях, словно и не бывало. Геральт решил пройтись пешком, взяв Плотву под узды, размять и испытать зажившую после ранения ногу, и потому, когда добрался до Убережья, солнце уже приближалось к зениту.
Он направлялся к дому Рысика, хоть и не был уверен, что застанет хозяина дома. Всю дорогу через деревню на него, как водится, таращились, но на этот раз с изумлением.
Добравшись, ведьмак постучал в дверь. Открыла Марунка и тут же раскрыла рот от удивления.
— Мастер ведьмак, а я знала, живой вы будете! Входите, входите! Рысик! Иди скорей!
Геральт вошел в дом. Навстречу ему выбежал рыжеусый хозяин и тут же замер на месте как вкопанный, расставив руки и раскрыв рот, на пару с женой.
— Ну дела… Мастер Геральт, да на своих ногах! А я думал, вам еще месяц на боковой лежать. С такими-то ранами — ууй.
— За меня не беспокойся, лучше скажи, что с остальными. Прагметта сказала, все выжили.
— Живые все, и здоровые, слава Лебеде. Только Одрину харю маленько расквасили. Но то не беда, заживет. Но что ж мы стоим, проходите к столу, что ли… Квакнем по малой за…
— Спасибо, но позже. У меня появились мысли насчет заказа. Я хочу кое-что проверить. Поедешь со мной?
— Ясное дело поеду, — тут же ответил он, не задумываясь. — Хоть щас. Вон — и Борка бежит, аж волосы назад. Эй, Борка! Куда бежишь, дуй за лошадью, щас с мастером Геральтом на дело поедем.
Выехали не спеша — ведьмак не торопился, и никакой надобности гнать галопом не было. Направлялся он в поля, и у самого выезда из деревни были остановлены: на дорогу выбежал взбудораженный Ролла. Тот, у которого страдает грудной сын, вспомнил Геральт.
— Ведьмак! — воскликнул он. — Ты снял проклятье?
— Еще нет, — спокойно сказал Геральт. — Но я над этим работаю.
— Так поспеши! — громко воскликнул Ролла. — Мой сын в муках корчится! Делай свою работу! За что тебе платят?!
— Успокойся, Ролла, да помолчи, — твердо ответил ему Рысик. — мастер ведьмак без твоих криков разберётся, как ему работу работать. А ты домой иди, к сыну.
— Знаю я, куда мне идти! Ты мне не указывай! Пока проклятье на нас, не будет ему покоя.
— Иди, говорю, — Рысик не уступал. — Нечего тут скандалы устраивать. Все знают, что печаль у тебя большая. А ты ее при себе держи, и нечего мастеру мешать, он делом занимается. Для тебя, для сына твоего, и для всей деревни.
Ролла смотрел на всех троих с бессильной яростью. Но сказать ему было нечего. Возможно, он хотел бы схватиться с кем-то в драке, но, к счастью, не стал этого делать, а только молча развернулся и пошёл прочь.
— Беспокоится Ролла, что женитьба его несчастливая, — грустно сказал Рысик, глядя ему вслед. — Да и как тут иначе… Только поженились, месяца не прошло, и тут же проклятье напало.
Геральт не знал, что на это ответить. Ему множество раз приходилось видеть недовольных клиентов. Недовольных чем угодно. Не все, далеко не все понимали, что ведьмак не всесилен.
По молчаливому согласию продолжили путь. Борка завел разговор о том, что произошло в ночь у священного круга, а Рысик поддержал, и через пару минут случай с Роллой благополучно забылся. Геральт не возражал. Как раз, решил он, разузнаю о том, что случилось после того, как я потерял сознание.
— Никогда в жизни такого не видал, — с восхищением рассказывал Борка. — Как вы накерцов гробили, мастер, — любо-дорого посмотреть. Мы только и видели, как меч ваш сверкает, да бошки разлетаются.
— А когда вы чарами вдарили — ууй! Как разлетались, а. Врассыпную, как горох от стенки от вас отлетали, да катились кубарем, кто куда.
— До нас и не добегал никто, — так вы их всех уделывали.
— А как вы тех здоровых порешили — я и глазом моргнуть не успел, а все четверо изрубленные валяются. Здорово вас в ведьмачьем цеху мечу обучают.
— Как все закончилось? — спросил Геральт. Это его интересовало больше всего. — Точно помню, что до конца я не продержался.
Ответил Рысик:
— Ну дык, когда увидал я, что сил у вас уж не остаётся — тут я парней в атаку поднимать стал. Вспомнил, как на войне десятником ходил — вот и пригодилось знание. Подняли мы оружие, заорали, как будто сто человек нас, да бросились на них. Побили малость чудищ. А накерцы-то, видать, без своих здоровяков пугливые стали. Оробели, и давай деру — только пятки засверкали. Мы их на кураже погнали по оврагу, чтоб точно не вернулись, а потом к вам сразу.
— Видок у вас был препоганый, мастер Геральт, — мрачно сказал Борка, вспомнив картину. — В кровище весь, изодранный. Думали — не довезем до Прагметки. Ан нет, повезло, успели. Она вас скорей зашивать да бинтовать, а нас выставила — мешаем, мол.
— На утро мы опять у ейной хаты собрались — узнавать, как здоровье ваше. А она нам говорит, мол, покой вам нужен. Оно и понятно, потому мы убрались, да решили съездить обратно к священному кругу. А там… Ночью жутко было, а днем, как увидали, чего там натворилось — совсем душа в пятки ушла. Вся земля стервом накерцовым завалена — некуда ступить.
— Трупы лучше собрать и сжечь, — посоветовал им Геральт, — а не то вместо накеров ваш круг будут держать трупоеды.
— Уже делается, мастер, — Рысик кивнул. — Мужики пошли завалы разбирать, ну, которые вы обрушили бонбами. За одно и накерцов сложили в кучи, да пожгли. Говорят, насчитали больше сотни дохлых тварей.
— Вот как. Я думал, меньше их было.
— Какой там! — Рысик махнул рукой, — Ведь еще не все завалы разобрали. А вы их под камнями схоронили массу. Полтораста выйдет, не меньше.
— Отец говорит, вам за это отдельную награду выдаст, — сказал Борка. — Вы ж не только нас спасли, но и святыню от осквернителей вычистили. Да и Одрин вам доброе словцо сказать желает. Мы ж его добро вытащили, а там…
— Ну, — оборвал его Рысик. — Сам расскажет, коль пожелает.
— С Одрином обязательно поговорим, — сказал Геральт, — но сначала другое дело.
— Тоже верно, — Рысик покивал рыжей головой. — Вы б хоть сказали, куда путь держим.
— Да вот прямо сюда.
Геральт оглядел кривую просеку в блестящем ржаном поле. На всякий случай слез с Плотвы. Но она, кажется, и не думала хулиганить, хотя находилась в том самом месте, где в прошлый раз почти обезумела.
— Что ж не озоруешь теперь? — спросил у нее Геральт. Кобыла в ответ презрительно фыркнула.
Но и ладно. Не поймёшь тебя.
Геральт указал рукой в сторону рощи на холме за полем.
— Нам туда. Не хотелось бы идти через поле. По дороге доберёмся?
— Легко.
Он забрался в седло. Плотва оставалась совершенно равнодушна к дороге, которая показалась ей столь неприятной двумя днями ранее, и не выказывала ни единого признака беспокойства весь оставшийся путь.
Когда поднялись на холм, Геральт спросил у спутников:
— В Убережье принято устанавливать какие-то охранные знаки? К примеру, чтобы защитить территорию от злых духов, или что-то вроде.
— Ды… нет. Ничего такого не делаем. Дух полей нас бережёт.
— Я так и думал. Значит, этот тотем не ваш.
Тотем находился у самой рощи, за кустами. Представлял он собой коровий череп, насаженный на длинную палку. Плотва, помнил Геральт, остановилась у него как вкопанная и предпочла обойти. Сначала ведьмак решил, что это оберег, метка территории деревни или что-то, связанное с обычаями местных. Крестьяне в деревнях нередко устанавливают подобные чучела на своих землях, чтобы отгонять злых духов, да и просто ворон, чтобы не клевали посевы. Но этот стоял не в поле, к тому же ведьмак ничего такого в Убережье до этого не видел. Потому и почуял в этом неладное.
Быстрым взглядом Геральт осмотрел сооружение: простая палка, длинная, полторы сажени. Воткнута в землю. Череп коровий. Ничего необычного. Но медальон чуть подрагивал. Магия? Или помехи от минералов в земле? Не ясно.
Оглядев округу, Геральт сразу же отметил одну любопытную деталь:
— С этого холма хорошо просматривается Убережье.
— И впрямь, — согласился Борка. — Всю деревню видать как на ладони.
— И череп, я уверен, смотрит точно на нее. — Геральт обошел столб, чтобы встать сзади и проверить. — Да, как я и думал.
— Так это он на нас проклятье наводит? — спросил, понизив голос, Рысик.
— Не уверен. Нужно получше осмотреть череп. Но касаться его и шеста лучше не стоит. Попробую взглянуть с Плотвы.
Геральт залез в седло. Кобыла, как он помнил, приближаться к шесту не желала и обходила место вокруг него по дуге. Но у ведьмаков на эти случаи имелись свои хитрости.
Сложив пальцы в знак Аксий, Геральт направил руку на голову Плотвы. Та послушно подошла к шесту и остановилась.
— Вот холера, — проговорил ведьмак сквозь зубы, когда осмотрел череп. — Ну, теперь-то все понятно.
— Что понятно, мастер? Расскажите.
Геральт спешился.
— Это нитинг. Не проклятье, а, скорее, порча или сглаз. Разница, хоть и небольшая, но есть. Нитинг сделать нетрудно, достаточно злой воли и коровьего или лошадиного черепа. На черепе пишут имя и устанавливают глазами на дом того, кого портят. Жертва заболевает и умирает в течение нескольких дней.
— Ну, он на деревню смотрит, эт точно, — заметил Борка. Рысик вытаращил глаза:
— Так что же, там имена всех мужиков в деревне переписаны?
— Нет, в том-то и дело, — сказал Геральт. — На нитинге написано только одно слово. Хуй.
========== 12 ==========
Назад возвращались в молчании. Вопросов у спутников было много, но ни на один Геральт все равно ответить не мог, а потому решил сначала подумать как следует.
Такого применения нитинга он раньше не встречал, и не мог не отметить изобретательности. Отличие порчи и сглаза от проклятья заключается в том, что проклятье обычно накладывается не обязательно человеком со злой волей. Основой проклятий служит сильное чувство, накладывают их обычно те, кто испытал на себе великую несправедливость или незаслуженную боль. Но обязательно очень сильную. И, чаще всего, налагаются они как раз в момент нестабильного состояния сознания из-за испытанных страданий. За то, что получил тумака в пьяной драке, проклясть не получится. За этим должно стоять нечто намного более значительное.
Сглаз наводится именно что злой волей, с расчетом и в трезвом уме. Это не значит, что за ним не может стоять сильного чувства, но решающим фактором оно не является. Оно уже пережито, психика в момент наведения порчи стабильна, сознание трезво. Вместо эмоционального возбуждения ведущим компонентом сглаза является злость, ненависть, иногда черная зависть.
Кроме того, проклятья далеко не всегда ведут к смерти проклятых. Они служат обездоленным своего рода последней возможной апелляцией к справедливости, потому что заставляют жертв испытать то наказание, какое, по мнению налагающего, будет наиболее честным отмщением за причиненную ему несправедливость. Причинить страдание в обмен на свое страдание — такова парадигма проклятий. Сглазы же, напротив, нацелены именно на смерть жертвы, и не важно, по какой причине.