– Что стоишь, отрок, словно язык проглотивши,– проговорила девушка, поправляя съехавший на глаза капюшон и, взяв покрасневшего о смущения Ирсена за руку, провела его в храм.
Из всех служивших в храме, Ойра была самая младшая, и одежда, которую ей приходилось донашивать за старшими послушниками, была всегда велика. Но Ойра никогда не жаловалась. Она считала храм родным домом, а служивших там людей – братьями и сестрами. Ойра была подкидышем: в один из морозных зимних дней, когда даже море Чудовищ покрывается у берегов тонкой корочкой льда, её, завернутую в старые тряпки, нашли на главной лестнице храма, в старой корзинке из-под рыбы. Однако ей не суждено дожить до преклонных лет в храме, гадая по полету птиц, выпекая печенье с предсказаниями или оттирая медные курильницы от сажи. Девушке едва исполнилось двадцать, как с запада приплыли корабли с черными, как сажа, парусами и сожгли Порт бурь. Выжившие после резни попали на невольничьи рынки. Однако, боги сжалились над сиротой: вместо портовых борделей или сахарных плантаций она попала на корабль старого Якоба и много лет проплавала с Ирсеном, Эррином Толстым, Ликаром Примани Ветер и Тариком Смуглым одной рукой сжимая кривой абордажный меч, другой мешочек с гадальными костями.
Солнце медленно поднималось, когда на правом берегу показались каменные стены Мянтувиля. В отличие от спрятавшегося в морской бухте Хили, Мянтувиль располагался на холме. На самой макушке стоял замок, в котором проживало семейство лорда, военный гарнизон и многочисленная прислуга. Дальше располагались городские кварталы, защищенные от бродяг и соседей лорда каменной стеной. С воды хорошо были видны покрытые черной краской деревянные крыши дозорных башен. Из-за подновленных городских стен виднелись крыши храмов и колокольня городской ратуши, служившая ко всему прочему еще и пожарной каланчей. Выхода из города было два: один выходил к порту, другой с западной стороны стены – на тракт. На ночь ворота запирались, но сегодня, не смотря на ранний час, они были открыты.
– Что-то не так? – спросил Хаген. – Я думал, мы будем коротать утро под стенами, дожидаясь окончания утренней молитвы.
– Король приехал, – ответила Вейм. – Видишь, крыши подновили, и флаги на ратуше вывесили.
– Не знал, что у вас тоже есть король.
– Наш король – это немножко другое, нежели в драконьих землях. Там все принадлежит Совету Родов, а король лишь военный вождь. Только люди из рода РедДрагонов могли стать королями. Здесь же король – владетель всех земель, а лорды лишь номинальные ее держатели. Они подтверждают свое право иметь землю, служа в королевской армии или оказывая ему почести. Вотчину у лорда можно легко отобрать и передать другому, более лояльному представителю рода.
–Но если король слаб, его свита может вертеть им и королевством, – задумчиво проговорил Хаген.
– Быть слабым очень вредно в наше время вне зависимости от статуса. Так… Раз король здесь, значит и отец с сестрами тоже здесь. Иди, Хаген, доставай моё приданое. Сегодня ты узришь позорное возращение блудной дочери.
– Вейм, – укоризненно проговорил Ирсен. – Помни, о чем мы вчера говорили, и постарайся вести себя благоразумно.
– Я помню, Ирсен. Но у меня вряд ли получится: роль кающейся дочери не для меня. К тому же, среди разодетых сестриц я буду смотреться как черная ворона.
– Ну, если они будут разодеты в такой час, то только в пижамы и ночнушки: время раннее, и нормальные люди еще нежатся в теплых постельках,– усмехнулся Ирсен.
– Да… незваный гость, да еще с утра, хуже иноземца. Может у отца с утра будет настроение лучше, если его разбудить пораньше… – Попыталась улыбнуться Вейм.
– О да.… Если король в городе, значит, они домой вернулись далеко за полночь. Вейм, помнишь себя с утра, когда после возвращения из похода поднимали? Твой оруженосец в комнату боялся входить. Я никогда не видел твоего отца, но, думаю, норов у него будет покруче твоего.
– Может подождать до обеда?
– Ты боишься встретиться с отцом, а Вейм?– Положив на плечо девушки тяжелую мозолистую ладонь, усмехнулся рыжий Ирсен.
Вейм вздохнула.
– Ничего… ничего. Ойра всю ночь молила богов о помощи, так что все будет хорошо. А вот и Хаген с сундуком!
– Я возьму Хагена, и близнецов Мартти и Матти, Олли Долговязого и Отти Оруженосца. Остальные останутся на корабле.
– Захвати Ойру. Ведунья не помешает.
– Нет. Моему отцу не стоит знать, что у нас есть люди, говорящие с богами. А теперь слушай наказ. Придут за налогом на стоянку: расплатишься. В город пока не выходите. Как будет что-то известно, отправлю Отти.
– Ну что ж, тогда да помогут тебе Богини Судьбы.
– Да будет так, – Вейм кивнула на прощание и накинула капюшон.
Женщина спустилась по трапу. Миновала портовых рабочих, перетаскивавшие тяжелые тюки с тканями с торгового судна на телеги, запряженные взмыленными лошадьми, кучку портовых пьяниц самозабвенно режущихся в карты, двух ругающихся трактирных девок и, смешавшись с толпой грузчиков, чернорабочих, матросов, и паломников миновала ворота. Охрана ворот тщательно досматривала повозку с вином, управляемую толстым монахом в коричневой рясе, настоятельно требуя от него проездные документы в виде фляжки старого доброго монастырского вина. Святой отец в ответ на плохо скрываемые просьбы выдать немножко винца отчаянно ругался, как пьяный боцман, но движимые похмельем солдаты были настойчивы. Видимо, не только благородные господа праздновали приезд короля. Группку из шести человек в серых плащах с носилками, на которых под тряпьем лежал кованый сундук, так никто и не досмотрел.
Город спал. Его узкие кривые улочки змейками извивавшиеся от городской площади до замковых ворот были тихи и пустынны. Дом, которым владела семья Вейм, находился рядом с замком, подальше от городской площади с ее толчеей и рынком, ремесленных кварталов, складов, квартала удовольствий и пропахшего рыбой порта, поближе к остальным родственникам. В этом доме постоянно жила одна из теток Вейм, Эйтель Прекрасная, несмотря на всю свою красоту и всеобщее обожание так и не вышедшая замуж. Сей факт, несколько не смущавший ветреную Эйтель менявшую любовников как перчатки, служил постоянным предметом скорби для остальных родственников. Все женщины из рода Эрика Таммивильского жалели «несчастную» Эйтель и, останавливаясь у нее погостить, обязательно ставили свечи во всех местных храмах, чтобы боги даровали ей хоть какого-нибудь мужа.
– Заперто, – проговорила Вейм, постучавшись в низенькую, практически с нее ростом, дверь.– Придем попозже.
– Спят, наверное, – пожал плечами Хаген и забарабанил в дверь рукой одетой в тяжелую кованую перчатку. – Теперь нет.
За дверью завозились.
– Ктоооо таааам?
– Открывайте… гости. Мы хотим видеть лорда Таммивильского.
– Добрые люди в такое время по гостям не ходють… Убирайтесь откель пришли… Лорд поздно спать лег и раньше обеда не встанет, – раздался из-за двери визгливый противный голосок.
– Как звать тебя, несчастный.
– А тебе какое дело? – Донеслось из-за двери.
– Чтобы знать, что на могилку начертать, когда мои люди пришибут тебя, выбив дверь,– рявкнула Вейм. – Если лорд Эрик Таммивильский спит, позови леди Эйтель.
– Нетути… госпожа в гостях.
– Может, тогда позовешь кого-нибудь из его свиты: оруженосца лорда, его советника, кого-нибудь из дочерей лорда.
– Не могу… Спят все…
– А ты что не спишь? И где охрана?
– И охрана спит, хорошо вчера погуляли, а у меня бессонница, и мне пить нельзя: у меня желудок больной и печень. А еще знахарь сказал, что брюшина слабая: еле кишки держит. И вот коленки по ночам трясутся, когда кости ломит, а еще нервы и падучая, да и глаза к старости косить начали, когда нос сломали, да и волосы выпадают с зубами, потому что соседка – ведьма к колдунье ходила, вот и заговорили меня.
Прошло несколько минут, но поток стенаний все нарастал, превращаясь из тонкого ручейка в громыхающий водопад. Начиная с жалоб на здоровье, собеседник прошелся по всем соседям, потом перешел на их детей, воровавших у него молоко и пачкавших свежепостиранные панталоны, пожаловался на прохудившиеся башмаки, злодея – булочника постоянно подсовывавшего вчерашний хлеб, жену, отравившую его несвежим бульоном, и хозяйскую кошку нассавшую ему в башмаки. Вейм бил нервный смех, сквозь который она дословно переводила речь жалобщика. За много лет путешествий и приключений Вейм встречала только одно столь обиженное жизнью и окружающими существо.
– Аввундий? Ты ли это? – просила Вейм, когда человек остановился перевести дух.
– Яяяяя… – протянул он.
– А что у тебя с голосом?
– Да… дверью прищемили седьмого дня.… А откель ты меня знаешь?
– Авундий, это я, Вейм.
– Не морочьте мою больную голову. Вейм уже два года как умерла, и мы регулярно просим богов позаботиться о ее неспокойной душе.
– Авундий, если не откроешь, скажу твоей хозяйке, кто семь лет назад отравил ее болонку.
– Это не доказано!– Возмутились за дверью.
– Еще скажу соседям,– заговорщически прошептала Вейм, – кто кидает репейник в кувшины с молоком, общипывает цветы в горшочках и обливает придверные коврики мочой из городского нужника.
– Не доказано! – Из маленького окошечка высунулась костлявая рука с кукишем. Обратно затянуться она не успела. Ловким движением Вейм перехватила руку и резко потянула к себе, заставив владельца впечататься в дверь с другой стороны.
– Будешь орать, сломаю так, что ни один костоправ не поможет! Живо открывай!
За дверью раздалось возмущенное всхлипывание, скрип связки ключей и скрежет открываемого замка. Только, когда дверь открылась, и спутники Вейм вошли в низенькую прихожую, она отпустила Авундия.
– Ну что, Авундий, здравствуй, – проговорила она, вправляя ему вывихнутое плечо.
– Леди Вейм… – проговорил мужичонка, ошарашено вращая огромными от изумленья глазами, из-за чего стал похож на облезлую худую сову. – Как же это то.… Надолго Вас с того света отпустили?
– Навсегда. Отправили на землю нести благость и добро,– проговорила Вейм, сложив на груди руки в молитвенном жесте.
Лицо Авундия вытянулось в изумлении.
– Да живая я, а слухи о моей смерти – просто неудачная шутка. И не умирала я никогда. Буди отца, поговорить с ним хочу.
– А это кто, ангелы? – Спросил он, кося правым глазом на одноглазого Хагена.
– Нет. Гости.
– Гости… – протянул задумчиво Авундий. – А у нас охрана спит… и собаки накормлены…
– Авундий, не испытывай мое терпение. Я хочу видеть отца.
– Пооонял… – протянул Авундий, и лицо его просияло, словно на него сошло божественное озарение.– Вас на сутки с того света выпустили, с родными попрощаться, а это провожатые ваши. Не волнуйтесь госпожа Вейм. Сейчас подниму лорда ради такого-то дела. Дочь на день отца повидать вернулась!
Одновременно жалуясь на жизнь, извиняясь за то, что не узнал, восхваляя всех богов и расспрашивая о тонкостях загробной жизни, мужичок провел их через меленький внутренний садик с бассейном, в котором среди цветков лотоса плескались алые карпы. Затем, они поднялись по деревянной галерее на второй этаж, где Авундий долго гремя связкой бронзовых ключей, отпер одну из дверей. Всхлипывая, причитая и бормоча под нос что-то нечленораздельное, он отправился будить лорда Эрика, оставив Вейм ждать в небольшой комнате.
Эта маленькая комната, обитая зеленым бархатом, служила леди Эйтель кабинетом, в котором она принимала только очень важных посетителей, чей визит, однако, не был связан с сердечными поручениями. Обстановка отличалась как от кабинетов лордов этих земель, так и от приемных комнат Драгонхолла. Вместо деревянных скамей стояли обтянутые зеленым, в тон обоям, бархатом стулья, вместо кованых сундуков и громоздких безликих секретеров – изящные шкафчики с книгами и свитками, вместо дубовых столов – резной стол с ящичками, обитый дорогим зеленым сукном. На стенах комнаты не висело огромных гобеленов со сценами из битв, военных трофеев, тонны оружия или ключей от взятых городов, только портрет хозяйки в полный рост, на который падали лучи из выходящего на улицу оконца. Едва заметные цифры в углу сообщали, что портрет был написан два года назад, когда хозяйке исполнилось двадцать семь. Однако надпись была сделана поверх хорошо замазанной старой, скорее всего скрывавший истинную дату написания портрета и возраст хозяйки. Память подсказывала Вейм, что тетушка Эйтель была ровесницей третьей жены отца, а значит черноокой бестии, с мраморным цветом лица, алыми, точно кровь губами, и длинными черными вьющимися волосами на данный момент было никак не меньше тридцати семи.
– Она в жизни так же выглядит?– Спросил Хаген, с трудом оторвавшись от портрета.
– Не удивлюсь, если лучше. Хаген, здесь не Драгонхолл. Здесь женщины не носят мечи и не сражаются плечом к плечу с мужьями. Нас не учат управляться одинаково хорошо с прялкой и дротиками, а лук мы видим только в салате. Здесь женщина служит для удовольствия, а не в качестве боевой единицы. Нас учат готовить, а не варить противоядия от слюны мантикоры. Здесь дамская собачка – это мелкая прыгающая муфта, а не волкодав способный менее чем за десять минут разорвать на куски любого.
За дверь послышались тяжелые мужские шаги и еще одни шаркающие, похожие на стариковские.
– Ну, если ты посмел разбудить меня так рано из-за пустяка!– Раздался за дверью мужской бас, и дверь распахнулась, едва не вылетев из петель.
– Здравствуй, папа.
– Здравствуй… Вейм… – тихо проговорил он, захлопывая дверь перед самым носом Авундия едва не прищемив его. Он быстро подошел к столу и начал нервно подергать ящики, пытаясь их открыть.
– Не думаю, что Эйтель держит тут вино, заметила Вейм.
Мужчина растерянно кивнул.
– Авундий, песий сын! Неси вина!
– Госпожа Кира не велела подавать Вам хмельные напитки до обеда,– высунулся из-за двери Авундий.
– Ты кому служишь мне или моей жене? – Взревел Эрик Таммивильский. В дверь полетела глиняная вазочка – Живо тащи, иначе вылетишь с моего двора, бездельник!
Авундий исчез, успев закрыть дверь раньше, чем фарфоровое чудо разбилось о кованую поверхность двери. Ваза разлетелась, а часть осколков застряла в узорах прокрывавших дерево причудливой вязью.
– Я ж за тебя во всех храмах свечки ставил. Сестры пережевали…. – проговорил он, медленно опускаясь на кресло. Вейм заметила, как руки отца дрожат от волнения. – Два года назад у северных берегов разбилось судно с черными парусами. Из команды спасся только один человек. Несчастный прожил всего три дня: умирая, он передал, что ты и твоя семья погибла.
– Да, мой муж и сын действительно мертвы, но я, к сожалению, еще жива. Что было изображено на парусе этого судна?
– Какая разница…
– Если это на черном полотнище был осьминог, то вам крупно повезло: это был корабль-разведчик Черного короля. Если бы он вернулся на Огненные острова, то через полгода у ваших берегов уже стояла хорошо вооруженная эскадра.
Дверь заскрипела, и на пороге появился Авундий с двумя бочонками красного под мышками и бронзовым кубком. Лорд одним движением вырвал бочонок, выбил дно и залпом выпил.
– Да какая разница, кто он был и откуда. У него была твоя цепочка, – рявкнул Эрик, вытирая усы рукавом красного шелкового халата. – Твоя цепочка… с твоим камнем. Та, которую мать тебе на пятнадцатилетие подарила. Голубой прозрачный камешек на серебряной цепочке.
– Этого не может быть…– Покачала головой Вейм. – Я его в могилу сына положила. Ингеру очень нравился этот камень. Ты бы видел, как он улыбался, когда камень переливался на солнце и бросал лучики на деревянную спинку кроватки. После смерти Ингера камень позеленел и стал матовым. Верховная жрица сказала, что душа камня умерла вместе с ребенком.
Эрик сорвал кожаную ладанку, висящую на шелковом шнурке на груди, и вытряс содержимое: на зеленое сукно упал мутный бело-зеленый граненый камешек в тонкой серебряной оправе.
– Он?– Спросил отец, залпом осушая бокал заботливо наполненный Авундием.
Вейм осторожно, словно амулет был сделан из хрупкого стекла, взяла его в руки и поднесла к глазам. Хотя полированная поверхность ныне была покрыта царапинкам и трещинками, а оправа и цепочка почернели, на серебре все еще виднелась старая гравировка. "<…>повержено, но не мертво. Имя ему<… >Помни< … >всегда", гласили едва заметные рунические символы, начертанные на потемневшем металле.