Ангуль закрыла глаза, прислушавшись к своим ощущениям.
— Нет.
— Это уже о чём-то говорит.
Цайиль принялась толочь травы черным камнем. Ангуль терпеливо ждала. Наконец чернокнижница сказала спутнице проглотить получившуюся кашицу. Причем глотать не морщась, сразу, без раздумий. Вкус у трав был острый, Ангуль показалось, что она сунула в рот горящий факел. Затем она должна была подложить под язык нечто кроваво-красного цвета, с виду напоминающее кристалик, но на вкус оно было кисловатым. Потом Цайиль приказала ей лечь, закрыть глаза и расслабиться, ни о чем не думая, и зашептала слова на незнакомом языке.
Сначала Ангуль стало жарко. Жар зародился в районе живота и постепенно распространился по всему телу. Девушка покрылась испариной. Затем ей показалось, что неведомая сила подхватила её и начала вращать в бешеной скоростью. Трудно было ни о чем не думать при таких-то условиях. Ангуль стало выворачивать наружу. Кристалик словно раскалился, она едва не выплюнула его. Цайиль продолжила читать, только громче, прибавив, что Ангуль должна повторять за ней. Слова были очень сложными, их фонетика была непривычна для Ангуль, кроме того, Цайиль читала очень быстро. Ангуль едва поспевала за кочевницей, ей очень хотелось посмотреть на тех, кто придумал этот язык, и спросить, за что они так ненавидят всех вокруг.
А потом… произошло нечто странное, удивительное. Ангуль словно оторвалась от своего тела. Она перестала чувствовать жар, перестала чувствовать тошноту. Она не чувствовала ничего. И даже дышать не могла, потому что нечем было. Она стала чистым сознанием, бесформенным и бестелесным. Вокруг неё была пустота, черная, звенящая, жадно разинувшая свою пасть. Пустота из её снов.
— Ты не бойся Бездны, — послышался голос Цайиль, — Пока ты не боишься, она тебя не тронет. Чтобы не сгинуть здесь навсегда, твой дух должен быть непоколебимым. Усвой три простых правила: не бойся, не сомневайся, не лги.
— Я видела эту пустоту в своих снах! — вскричала Ангуль.
— Это тебе ещё повезло. Чем больше мастерства, тем хуже сны. Я бы всё променяла на то, чтобы видеть тоже, что и ты.
Я вглядывалась в черную пустоту. Постепенно она начала мне казаться уютной темной комнаткой.
— Ты там слишком не увлекайся.
И постепенно бездна начала вглядываться в меня. Своим черным бездонным глазом.
— Я всегда с тобой… — послышался леденящий душу шепот. Такой знакомый… — Я — внутри тебя. Отрицай меня, забывай меня, запирай внутри себя, но я — часть тебя. Я — это ты. Я — твоя сила.
Тот самый шепот, что преследовал её каждую ночь. Как только луну скрывала туча, как только последний фонарь был погашен. От него не было спасения, ведь это был её собственный голос. Нельзя убежать от себя. Нельзя убить собственную тень.
— Прими меня, ведь я люблю тебя. Прими… Прими. Прими.
— Цайиль! Цайиль, помоги мне! ЦАЙИЛЬ!!!
Она не ответила. Ангуль осталась одна. Она всегда была одна. Ты рождаешься один и умираешь один. Глубокой, тёмной ночью, пробудившись от кошмара и трясясь от страха в постели, Ангуль понимала это. И потому никто не придёт и не спасёт её. Но этого и не нужно. Пока я не боюсь, я сильнее.
— Правильно. Не бойся. Просто прими меня. Освободи меня. И ты станешь по-настоящему свободной.
— Принять?.. И как я это сделаю?
— Ты знаешь. В глубине души ты знаешь.
И вправду. В глубине души Ангуль знала, как её освободить. И знала, что сама должна её освободить, потому что если это сделает она, то та Ангуль, которую все знали, пропадет навсегда.
И Ангуль освободила её. Она вырвалась, словно птица, которую держали в клетке. Её тень, её отражение, такая похожая и в то же время другая, возможно, даже более настоящая, чем сама Ангуль. Их губы соединились в поцелуе. И сами они слились, и было это нечто сродни экстазу. Словно опьянение. Словно воссоединение с другом после многолетней разлуки. Словно первый и пылкий юношеский поцелуй. Словно родник, долго сдерживаемый камнем, наконец освободился.
Очнулась Ангуль уже другим человеком. Освобожденным. Счастливым. Цельным. Помирившимся с самим собой.
— Молодчина. Говорила же, что способная.
Ангуль взглянула на Цайиль, вытирающую пот с её лба. Теперь в ней не было ничего таинственного или пугающего. Это была просто женщина из далёких земель. Женщина, которая многое видела и многое знала.
— А пошли со мной? — вдруг предложила она. — Такому таланту пропадать нельзя.
— Но я вовсе не хочу отсюда уходить, — возмутилась Ангуль.
— А придется. Такую силу нужно учиться контролировать. Иначе она поглотит тебя.
— Я не знаю… Я не готова. Я не могу бросить свою семью. Пусть мы избрали неправильный путь, но мне нравится наша деревня. Наши люди добрые и веселые, а фрукты и ягоды у нас самые сладкие. Не хочу покидать эти места.
— Я понимаю, — склонила голову Цайиль, — Я приду через год. Буду ждать тебя здесь. И если ты не передумаешь, я уйду.
Она встала и отряхнулась.
— Ладно, бывай, мелочь.
Они разошлись в совершенно противоположные стороны. Ангуль — в сторону зажжённых фонарей и дыма из труб. Она — вглубь темного и враждебного леса.
*белые косы — то же самое, что и белая ворона.
====== Вечная зима в доме ======
Лето подходило к концу, урожай выдался не очень обильным, а голодных ртов в семье Мараб только прибавилось, ведь Умбре и жена Андуло родили. Миоло вскоре женился на одной из своих многочисленных поклонниц и уехал. Жара стояла невыносимая, старики говорили, что давно такой жары не было. Ангуль, проводя дни за сбором урожая и присматриванием за детьми, и думать забыла о Цайиль и магии. Тем более, что кошмары, как и говорила Цайиль, пропали, и дар вообще никак не проявлялся. Все её мысли заняли заботы о том, как бы побольше запастись на зиму, ведь здесь они холодные. Вина у них было хоть отбавляй, так что они могли расчитывать на помощь со стороны хозяина большой фермы, очень любящего выпить…
Но ближе к осени случилось несчастье. Налетела саранча и съела урожай. Саранча — это вообще враг сельских жителей, тем более, что ближайшая соседняя деревня, в которой они могли купить припасу, находилась за много верст.
В общем, начался голод. Чем ближе становилась зима, тем сильнее он становился. Старшие старались отдавать всё младшим, а сами голодали. Семья Мараб продала почти всё своё вино в соседнюю деревню в обмен на припасы. Так же поступили и соседи. Скотина тоже голодала, некоторые издохли. У Умбре пропало молоко, и ребёнка приходилось кормить коровьим. Да и вообще, сёстры заметно похудели и теперь не дразнили Ангуль из-за её худобы. Все ходили нервными, испуганными, с болями от голода в животах, и на этой почве постоянно ссорились друг с другом. Ангуль с ужасом ждала зимы.
И она пришла. Нежданная, незваная, принеся с собой холод, треск мороза по ночам и узоры на окнах. Всё стало белым, как смерть. Этот цвет считался здесь недобрым. Белую одежду надевали на мертвецов. Белые платья носили вдовы.
Смерть Умбре была первым ударом. Ушла она тихо, на рассвете, как уходят старики и болеющие лихорадкой. Это страшно потрясло всю семью, особенно Ангуль, которая очень любила её. Она помнила, как любила сидеть вместе с ней и её мужем, которого она привела к ним жить, сидеть и смотреть, как они плели браслеты из цветных ниток, склонив друг к другу голову, как настоящие голубки. И муж её был юным, безбородым и безумно влюблённым в свою жену. После её смерти он куда-то пропал, и больше его никогда не видели. Их детей взяла к себе жена Андуло и заботилась о них, несмотря на то, что на своих еле-еле хватало молока и сама она голодала. Мать и отец из-за Умбре очень сильно поссорились и перестали разговаривать. Отец теперь спал в гостиной. Теперь он стал ещё злее, чем прежде.
Отец осуждал Ангуль за то, что она в свои семнадцать всё ещё не замужем. Женихи, которых он предлагал, были один хуже другого, самый младший был старше неё на пятнадцать лет, самый красивый имел лохматую бороду и круглое пивное пузо, а его предыдущая жена куда-то от него сбежала. Ангуль была оскорблена этими предложениями, хоть и понимала, что такие браки были обычным явлением. Муж должен быть старшим и опытным, а жена — юной и нетронутой. Повезло, если они виделись до свадьбы. Повезло, если он хотя бы не бил её, а жена доживала до тридцати с частыми родами.
А потом у Ангуль появился поклонник. Пухлый, кудрявый и бородатый. Когда она сидела на веранде и пряла пряжу, он положил ей венок из цветов на колени (где он раздобыл цветы посреди зимы, не уточнил) и пропел песню о коже её цвета меди и манящем сияние шоколадных глаз, о листьях, вплетенных в её волосы цвета теплой южной ночи, о горделиво вскинутой дуге брови, о нежном трепете ресниц, об изящном стане и переплетениях узора на широком челе, о едва раскрытых устах, влажных и манящих, словно лепестки розы, покрытые росой. О прекрасных пальцах, окрашенных в цвета спелых плодов и аромате винограда, исходящего от пышного юного тела, о прикосновении нежной кожи, напоминающее дуновение теплого ветра, и взгляде, в котором прячется жаркое южное солнце. А ещё, что его любовь подобная пламени и бурлящей реке, что он будет влюбленных соловьем петь ей у её ног, что его благословила сама богиня любви Эхера, ниспослав ему такое сокровище, что его любовь вечна, он он будет осыпать её цветками роз и целовать её руки, что он готов содрать с себя кожу ради одного взгляда прекрасных блестящих глаз, небрежно и мимолетно брошенного, что он — её преданный пес, слуга. Когда его тирада под аккомпанемент струнных инструментов и трещоток сопровождающих его юношей и девушек, закончилась, всё, что Ангуль могла сказать, это было «ну дела». Уж чего-чего, а такого ответа незадачливый поклонник не ожидал. Он, конечно, опешил, а потом возмутился. «Он вообще думал о том, как это будет выглядеть со стороны?!» — подумала про себя Ангуль, глядя на вытянувшееся от изумление лицо мужчины.
— Но… Ведь я люблю вас трепетно и нежно, страстью я воспылал к прекрасной амазонке, рожденной в морской пене, я готов валяться в ваших ногах! — поклонник опустился передо ней на колени, — Да я ради ваших глаз готов рвать и метать! Пусть мои руки будут облиты горячей кровью! Всё ради вас! Ради вас! О, умоляю, скажи мне хоть слово! Ваше молчание рвет меня на части!
— Соглашайся, дура, — шипит мать из-под едва приоткрытой двери, — Он же такой романтичный! Ах, я плачу! Вот это настоящая любовь, благословленная самими богами! Архет сей альхурато! *
— Молю вас! О, вы дочь богинь, вы сама нимфа, я вижу ореол святости вокруг ваших дивных волос! О, смилуйтесь! — продолжал он.
— О боги мои! Как это чудесно! — всхлипывая, воскликнула жена Миоло. Потом она и вовсе разрыдалась. Вокруг них столпилось всё семейство и ожидающе смотрело на Ангуль .
— Да я ведь вас совсем не знаю! — воскликнула Ангуль, — Как я могу выйти за вас замуж?!
— О, разве нужно время для любви?! — заломил руки мужчина, — Наш союз благословлен богами! Мы связаны Судьбоносной Лентой! Во сне я видел, как богиня сошла с небес и поцеловала меня, о, это был знак! Наша встреча предопределена! Но я и не смею рассчитывать на ваш поцелуй, ведь кто я рядом с вами?! Вы, святая, необыкновенная, жаркая, божественная, чистая и прекрасная! И я, жалкий червяк, шавка, насекомое! О, как я ничтожен!
— Я… Не могу, — едва слышно проговорила Ангуль.
— Ты что?! — в один голос воскликнули мать и жена Миоло.
— Да ты вообще что ли?! — взревел отец, — Позор на мою седую голову! Семнадцать лет девке! Восемнадцатый год идёт! А она сидит на шее у родителей без мужа! О, позор! Твоя старшая сестра, Айхея, вышла замуж в четырнадцать за человека, которого не знала до свадьбы! И ничего! Всё стерпится, всё слюбится! Не обязательно друг друга знать, чтобы любить! Боги сводят людей, они знают, что делают! И вас свели боги! Видишь, как он тебя любит?! Так что давай выходи замуж и роди побольше наследников!
— Да не хочу я ни за кого выходить! — Ангуль едва не задохнулась от возмущения, — Я его даже не знаю! Да он мне в отцы годится!
— Наши отцы жили так! — отец назидательно поднял палец вверх, — Тринадцатилетние девушки выходили замуж за тех, кто вдвое старше! Они не виделись до свадьбы! И семьи были крепкими! Помни мудрость предков! Они знали, что делали!
— Ага, семьи были крепкими, потому что жена не могла уйти от мужа, даже если он её поколачивал, — язвительно сказала Ангуль.
— Да как ты смеешь?! — завизжала мать, — Сейчас же выходи за него, а не то голову откручу! Нахлебница! Безбрачная! Наглая девка!
— О, мать, отец, не кричите на это хрупкое существо, — встал на защиту возлюбленной мужчина, — Она ведь так наивна и чиста! Да как можно повышать голос на эту святыню, чистейший родник, девственный оазис в пучине отчаяния жизни?!
— Ой, а что же вы в дверях стоите? — засуетилась мать, — Проходите, проходите, выпейте вино!
— О, нет, не стоит, мать, — отказался мужчина, — Я не хочу разорять ваш славный дом.
— А откуда вы? — полюбопытствовал Андуло.
— О, я из славного дома Серио, мой отец — благородный господин Умбриох, брат мой — великий мореплаватель Арнухи, а сам я — бродячий певец, решивший повидать мир, на других посмотреть и себя показать, и зовут меня Алричи.
— О, великий господин, мы не знали, что это вы! — домочадцы пали ниц, — Мы может вам что-нибудь предложить?
— О, не стоит, встаньте, — Алричи повернулся ко Ангуль, — О нимфа, я бы всё отдал, лишь бы вечно ходить с вами по Солнечным Рощам, пока тень от виноградные лоз падает на вашу оливковую кожу! Я буду ждать вас у ствола старого кипариса через три дня, и тогда вы скажете мне свой ответ!
Алричи поклонился Ангуль, поцеловал кончики её пальцев и удалился, оставив всех ошеломлённо смотреть ему в след.
Всё три дня родители не давали покоя Ангуль. Отец сказал, что она позорит семью, а мать грозилась высечь её до крови. Жена Андуло давала советы по поводу брачной ночи и советовала родить как минимум трёх. Андуло говорил, что лучше Ангуль выйти за него хотя бы из-за богатства и свалить из этой, как он выразился, семейки умалишенных. Это ещё больше усугубляло и без того ужасную обстановку в доме. Ещё и дети заболели. Вызвали знахарку, которая прописала им какой-то отвар. Ангуль надеялась, что это поможет, хоть и понимала, что знания знахарки очень ограничены. В какой-то мере она понимала злость родителей. Еды мало, людей много.
Через три дня она встретилась с Алричи. Настроение было паршивым, так как она с утра проснулась с больным горлом и горячим лбом. Закутавшись потеплее, девушка вышла к кипарису. Там уже стоял Алричи.
— О муза любви, вы пришли! — он набросился на неё и принялся целовать ей руки и шею, — О, как вы прекрасны, эти ланиты цвета вина и горящий блеск в черных глазах!
— Да отстаньте же от меня! — Ангуль оттолкнула Алричи, — Я больна, вы можете заразиться!
— О! — Алричи театрально заломил руки и опустился на колени, — Какое горе постигло вас! Жестокая болезнь сломила это юное тело! О, если бы я мог чем-то помочь! Я бы созвал лучших знахарей, я бы окружил вас любовью! О, если бы я мог, я бы отдал за вас жизнь!
— Перестаньте устраивать спектакль, я просто простыла!
— О, горе мне! Дыхание жестокосердного Царя Ледяной Пустоши настигло вас, о возлюбленная моя!
Ангуль мучинески воздела руки к небу и прокричала какое-то неведомое ругательство, которое услышала от Цайиль.
— Я не умираю! Со мной всё в порядке! Это простуда! Вы что, никогда не простужались?!
— Но, возлюбленная, простуда может оказаться смертельной, — умоляюще взглянул на неё Алричи, — Сестра покойной матушки, да возрадуется её душа во владениях мудрейшей Айшаи, чуть не погибла от простуды, которая переросла в чахотку, но над ней боги смилостивились и она сейчас пребывает в добром здравии.
— Мне жаль сестру вашей матушки, но у нас есть хорошая знахарка, которая, если что случится, меня вылечит. Но я не думаю, что это что-то серьезное.
— Ну как знаете…
И тут раздался топот копыт. Двое, как по команде, повернули головы в сторону источника звука. На белоснежном коне с роскошной гривой скакал мальчик лет десяти. Его черные грязные волосы волнами ниспадали до плеч, а руки и ноги были тонкими, несмотря на торчащий живот. Он выглядел встревоженным.
— О, возлюбленный дядя Алричи, да благословят тебя боги и будет твой век длинным и безмятежным, случилось ужасное горе! — прокричал наездник.