В клетке находилось двое детей, мальчик лет семи-восьми и девочка-подросток. У них были абсолютно черные глаза, как будто зрачок пожрал и радужку, и даже склеры. Девочка встала и подошла к стеклу. Кожа у нее отливала серым. Двигалась она почти нормально, но когда остановилась, замерла в пугающей неподвижности.
– Что... – Элви не смогла закончить вопрос. Она знала выражение «мурашки по коже», но всегда считала его фигурой речи.
– При жизни их звали Александр и Кара Биссет, – сказал Кортазар. – Дети сотрудников первой научной экспедиции в Лаконию, еще до того, как высокий консул привел сюда своих сторонников. Мальчик погиб в результате несчастного случая. Девочка отравилась вскоре после него, съев что-то из местных растений где-то в глуши. Вот что происходит, если оставить мертвое тело рядом ремонтными дронами. Ну ладно. Иногда. Они не каждый раз берутся за починку, но если уж берутся… – он кивнул на мертвых детей. Получается вот это.
– Я тебя не знаю, – сказала девочка.
– Меня зовут Элви.
– Я Кара. Ты тоже будешь делать нам больно?
Ох, подумала Элви. Да пошло оно все. Мне все равно, чем все обернется. Как только выберусь отсюда, найду способ никогда, никогда сюда не возвращаться.
– Первоначальные тела погибли лет двадцать назад, плюс-минус, – рассказывал Кортазар. – А эти артефакты, которые из них воссоздали, статичны с момента восстановления.
– То есть они навсегда остались юными?
– Пожалуй. Они всегда будут выглядеть как молодые человеческие существа, – подтвердил Кортазар. – Но они не остались теми же самыми. Строение и биохимия как у первоначальных тел, по большей части, но с феноменальной стабильностью. Теломеры не укорачиваются. Митоз может продолжаться бесконечно. Нет накопления старых клеток или бляшек. У иммунного ответа появилась пара дополнительных путей и структур, и это тоже интересно. В самом деле, очень хорошая работа.
– Потрясающе, – вымолвила Элви, и слово упало, как камень в колодец. Глубокий и пустой.
– Именно с них начался интерес высокого консула к личному бессмертию. Он думал, если изучим особенности строения и функционирования этих образцов, сможем придумать, как вживить их не в труп, а в живое тело, по типу углеродно-силикатной обшивки на базе долгоживущих структур... Что ж, действительно интересно. Я уже испробовал несколько животных моделей и добился неплохого прогресса, так что, думаю, готов к испытаниям на человеке.
Голова закружилась, пришлось опереться на трость.
– Дуарте одобрил это?
Кортазар обернулся и озадаченно посмотрел на нее.
- Разумеется, одобрил. Это же решение самой большой его проблемы. Как сохранить единство мультигалактической империи на протяжении поколений? Поставить во главе того, кто не умрет. Что ж, вот оно, здесь. Все, что нужно, чтобы не стареть и не умирать.
– И его не беспокоило, что что-то… я не знаю… может пойти не так?
– Он понимал, что существует некоторый риск, но полагал, что все оправдывается возможным результатом. Мы продвигались крайне аккуратно, высокий консул очень верил в мои способности.
– Ясно, – сказала Элви. – Хорошо.
– Все шло прекрасно, пока вы не спровоцировали… – он указал на ее раненую ногу. – Все работало. Наверно, будет работать и на новом объекте, пусть с некоторыми поправками.
– Я ничего не провоцировала. Это все Сагаль, он следовал приказам, – запротестовала Элви. Новый объект, должно быть, Тереза. Как же это все неправильно. Кортазар снова обернулся к клетке с детьми. Нет, он желал этого для лично для себя.
– У меня имеются полные отчеты, разумеется, – сказал Кортазар. – Специально для вас я загрузил все в систему. Изучайте столько, сколько захотите.
– Здесь?
– Вне этих стен проект не существует. Высокий консул распорядился на этот счет предельно ясно, и, знаете, трудно представить, что адмирал Трехо к секретности относится иначе.
Эта тайная лаборатория меньше, чем ее рабочий кабинет в Государственном Здании. Младший мальчик встал и подошел к тому, что когда-то было его сестрой. Все время, пока Элви здесь, они будут смотреть на нее. Интересно, Кортазар специально устроил так, чтобы она чувствовала себя неуютно? И будет ли информация, которую он предоставит, действительно полной...
– Погодите, – вспомнила она. – Тело Амоса Бертона пропало.
– Поиски уже идут, – сказал Кортазар. – Хорошо бы получить взрослого субъекта для сравнения. Конечно, еще лучше, если бы у меня было полное сканирование и все его медицинские данные до того, как модифицировали труп. Это бы нас действительно продвинуло вперед. Но я все равно очень рад. Туалет за коридором. А если проголодаетесь, есть придется снаружи. У нас только однажды случилось непреднамеренное заражение протомолекулой, но…
– Я поняла, – она присела за низкий монитор. Скрипнул стул.
– Позже зайду проверить, как вы, – на сей раз Кортазар улыбнуться забыл. Двери закрылись за ним, и Элви повернулась к отчетам и данным. Голова гудела, как пчелиный улей. Слишком многое свалилось на нее, выбило почву из-под ног. Она предполагала, что работа Кортазара вынесет ей мозг, оставив растекаться лужицей по полу. Но действительность превзошла любые ожидания.
Однако стоило ей приступить к отчетам, как вернулась сосредоточенность, пришло обычное спокойствие. Другие искали утешения в объятиях любимых или в чашке травяного чая – хотя, вообще-то, правильнее называть его отваром, чайных листьев в нем не было в помине, но прежнее название держалось крепко, что Элви всегда находила занятным. В голове Элви осталось место либо для науки, либо для паники. Вместе то и другое уживалось плохо, а панику она терпеть не могла.
Первое, что поражало – насколько незначительны оказались особенности артефактов. Кортазар не биолог. Он специалист по наноинформатике, что давало огромное преимущество при работе с генетикой, эпигенетикой и наследуемыми цитоплазматическими белками, зато он упускал базисы типа анатомии. То, как менялись сердца детей, приспосабливаясь к другой вязкости плазмы, как перестроилась кровь на более эффективный, не клеточный аналог гемоглобина, да и все остальные изменения и модификации на самом деле вовсе не модификации. Это улучшения.
Эволюция – процесс, который держится на соплях, на выработанных абы как компромиссах, вроде менструации, да прорезывания зубов из десен у детей. Естественный отбор – формальное определение, и зачастую он больше походит на «сойдет и так», чем на реально продуманный проект.
Когда она подняла глаза и увидела, что дети смотрят на нее, миновало пять часов, ужасно болела нога, но страха больше не было. Серость их кожи объяснялась изменением способа транспортировки кислорода. Глаза почернели из-за оптических преобразований, которые лучше улавливали свет. Что бы ни вытворял в их организмах новый тип мозговых нейронов и дополнительный слой неокортекса, все старые, чисто человеческие структуры остались на своих местах.
Пытаться воссоздать все это, используя протомолекулу как ящик с инструментами – акт неимоверной гордыни, от такого аж дыхание перехватывало. Да помысли о подобном кто-то кроме Дуарте и Кортазара, немедленно пошел бы под суд. Лишь эти двое, убежденные в собственной исключительности, посмели перешагнуть через «а что, если это незаконно» и «а что, если это вовсе не великая идея». Элви знала, Кортазар завидует, что Дуарте намерен скормить этой мясорубке собственную дочь, а не своего ручного ученого.
Она поднялась, опираясь на трость, и подошла к клетке. Мальчик отступил, словно боялся. Девочка – Кара – осталась на месте.
Развитие во взрослую форму – не то же самое, что старение и смерть. Возможно, дроны этого не поняли. Не говорит ли это кое-что о функционировании самих создателей протомолекулы? То, что их проекты не учитывали рост и созревание, предполагало, что у первоначальных конструкторов имелись только взрослые формы. Взрослые, которые делают взрослых. Она попробовала представить, на что это похоже.
– Могу я спросить у тебя кое-что? – обратилась Элви к девочке.
Секунду Кара оставалась неподвижной, словно камень. Потом она кивнула, и статуя будто ожила.
– Ты и твой брат выпадали из времени?
– Это тогда, когда стал виден воздух?
– Да, тогда.
– Не знаю. Он не дает нам посмотреть на часы.
– Выходит, ты понимаешь. А ты… Ты разве не… Ты и твой брат разумны? С самосознанием?
Огромные черные глаза изменились. Замерцали. По щеке Кары скатилась крупная слеза. Элви прижала ладонь к стеклу.
– Мне жаль, – сказала она. – Мне очень, очень жаль.
Переведено: grassa_green
Глава 30: Бобби
Бобби не могла уснуть.
Это было что-то новое. Такого она не помнила за собой с юности. На службе в марсианском десанте она умела закрыть глаза и моментально провалиться в забытьё, едва удавалось выкроить хоть минуту. А лежать на койке в переоборудованном офисе, чуть пристегнувшись, чтобы не улетать ненароком с кровати в мягкой гравитации Каллисто, и пялиться в потолок... Для той Бобби Дрейпер это было бы бессмысленно.
Но она лежала, и уже третий час цикла сна проводила инвентаризацию мышц, напрягая и расслабляя каждую по очереди. Монитор в поверхности стола отбрасывал отблески света и тени. Она наблюдала, как напряжение наползает на плечи, и заставляла себя расслабиться – в четвертый, пятый, двадцать пятый раз. Закрывала глаза, и просила их не открываться. И слышала, как что-то капает в коридоре. Конденсат... может сбоит система отопления или рециркуляторы. Она пыталась не обращать внимания.
Её люди разбрелись: кто на Каллисто или «Шторме», кто спит в своих койках в недрах контрабандистской пещеры. А она нервничала: и когда её люди шлялись где-то среди гражданского населения, и когда собирались вместе, потому что становились легкой целью. Лаконианским силовикам хватило бы одной случайности. А ей нужна полная команда.
Её плечи напряглись снова.
– Чёрт...
Она расстегнула страховку и поднялась. Возможно, час в спортзале «Шторма» избавит её от худших проявлений бессонницы. На пути в ангар она остановилась возле стола, чтобы снова взглянуть на данные, как и в предыдущие пятьдесят раз за день. Экран был разделён на два окна. Меньшее отображало относительное положение основных тел Солнечной системы с расчётными или предсказуемыми траекториями, как на планетарной модели. А большее – детальную карту системы Юпитера с данными, скопированными из журналов транспортного контроля. В маленьком окне Юпитер со спутниками выглядел спокойным и безмятежным, плывущим сквозь просторы космоса с величественной грацией неизбежного. А в большом – напоминал улей. Сотни кораблей, от древних рудовозов и челноков старателей, до «Бури» и всего, что между ними.
«Буря» манила её.
Трехо покинул систему на одном из быстрых лаконианских шаттлов, двинул на большой тяге обратно в Лаконию, справляться с кризисом в медленной зоне. А «Буря», словно ищейка, обнюхивала луны Юпитера, разыскивая потерянное антивещество. Большую часть времени она не сходила со сложной орбиты близ Ганимеда, хотя однажды завернула даже к Европе. В конце концов она доберется до Каллисто, и заставит Бобби раскрыть карты. А до того момента ей оставалось только только успокаивать себя, представляя, как новый лаконианский вице-адмирал тоже ворочается без сна в своей койке, потому что убийственный груз антиматерии пропал, а искать теперь предстоит ему.
Она коснулась красной точки на карте, которой обозначалась «Буря».
– Все, что ты можешь, я сделаю лучше.
Всплыло оповещение об обновлении новостной ленты происшествий с Цереры. Она открыла запись, и молодой человек с акцентом уроженца луны, серьёзно взглянул на неё с поверхности стола.
«С вами Дэвис Майлз из «Пульса Цереры», и за моей спиной вы можете видеть совместную операцию службы безопасности станции и агентов государственной разведки Лаконии по зачистке радикальной сепаратистской ячейки здесь, в самом сердце станции «Церера», в столкновении, которое уже называют самым большим кризисом с момента присоединения коалиции к Лаконианской Ассоциации Миров».
Теперь у Бобби напряглась и спина. Дело не только в том, что каждая потеря подполья увеличивала риск для неё и остальных. Она ненавидела наблюдать, как на её глазах переписывается история. «Солнечная система присоединилась к Ассоциации Миров» – чертовски лицемерный способ описать поход наполовину инопланетного военного линкора Лаконии, уничтожавшего неугодных до тех пор, пока все они не повалились кверху лапками.
И скоро настанет время, когда ей, даже без ответа Наоми придется принять древнее человеческое решение: бить или бежать. Наблюдая, как репортёр восторгается количеством захваченного оружия и пленников, она хрустела костяшками пальцев. У неё три варианта. Атаковать «Бурю», броситься к вратам, или уничтожить «Шторм», позволив команде раствориться среди гражданского населения. Три плохих варианта, и каждый плох по своему.
«Ячейку удалось обнаружить благодаря анализу перехваченного пакета дешифрования, поступившего в общедоступную систему», – сказал репортер, и на экране появилась женщина с широкими скулами, и щеками, покрытыми родинками, словно брызгами краски.
«Активность пакета дешифровки совпала с поступлением данных от известных сепаратистских источников, чуть ранее сегодня...», – продолжила она, и Бобби отключила канал.
Набрала Джиллиан. Её старпом ответила немедленно, будто ждала вызова. Но не дав ей раскрыть рта, Бобби спросила сама:
– Бутылка пришла?
– Пришла, – ответила Джиллиан. – И у нас полная копия данных. Только я собиралась дать тебе поспать, пока не расшифруется.
– Мы же запускаем расшифровку в нашей локалке, так?
– Посмотрела про Цереру? – риторически спросила Джиллиан. – Дуболомы оказались глупы, за то и умрут. Земля им пухом. Но мы не глупы. И не умрём.
– Долго ещё ждать расшифровки?
Джиллиан пожала плечами.
– Думаю, в районе часа.
– Буду в спортзале, – сказала Бобби. – Но как только данные будут готовы, я должна узнать об этом в ту же минуту. Ясно?
– Ладно, сделаем, – ответила Джиллиан, и Бобби оборвала связь. Всё, испарилась любая надежда на сон, нервы разогрелись до звездных температур. Она снова вызвала на экран тактическую карту. Красная точка Бури парила где-то возле Ганимеда, и Бобби долго вглядывалась в неё, словно капитан линкора мог почувствовать её внимание, и испугаться. Она отключила экран и направилась на «Шторм».
Тренажерный зал был светел и чист. Все оборудование в марсианском стиле, но с лаконианскими технологиями. Бобби погрузилась в упражнения, надеясь, что физически усилия отвлекут её, и отчасти это даже сработало. Она провела внутри аппарата с резистентным гелем уже сорок минут, когда наконец пришло сообщение от Джиллиан. Послание в бутылке, из Оберона, от Наоми. Ответ, которого Бобби так ждала. Запыхавшаяся и мокрая от усилий, она запустила сообщение.
Благодаря фоновому фильтру, Наоми, казалось, плавает в безликой белой пустоте. Словно ангел с вестью из какого-то абстрактного рая. Наоми неосознанно склонила голову, прежде чем заговорить, – она делала так всегда, сообщая плохие новости.
«Эй, Бобби, – начала она. – Твой план... смотрится убедительно.»
Невольная ухмылка Бобби расплывалась всё шире, пока не заныли щёки.
Её дед в свои последние дни говорил, что ранние воспоминания странным образом становятся очень ясными. Он, к примеру, мог напрочь забыть имя своего медбрата, или время последнего осмотра, но подробности детства вспоминал ярко и непринуждённо. Словно по мере истощения настоящего и будущего, прошлое становилось всё сильней. Странно было наблюдать, как с одним и тем же благоговением в голосе он вновь рассказывает историю о своём первом знакомстве с живым котом. Память Бобби пока работала иначе, но что-то похожее уже намечалось. Она созывала команду для брифинга на «Шторме», а в голову лезли только воспоминания о поступлении на марсианскую службу.