Спускаться в это омерзительное место очень не хотелось, от одного запаху плесени челюсть сводит, а воспоминания о тоске и скуке душили не хуже надгробия. Тьфу, мерзость. Из-за переполненных чувств я не сразу заметил, что Митька таращится на меня, словно поп на икону. С чего это? Да уксус мне вместо пива. Я же вчера морок не снял, когда беседу проводил. Неужто ли рассмотрел в темноте, не может быть, силы-то в нем ни капли. А искры? Мысли, как мыши в амбаре с появлением кота, разбежались в разные стороны и тихо забились в угол, не желая собираться вместе. Снова прокололся, не хочу под землю.
- Да не упырь я, - жалобно стонал Митька, давя на жалость бати.
Вот ведь странно, - откуда-то в пустом амбаре башки возникла мышь-мысль, - ведь если Митька нажрался бы и избил кого-нибудь аль украл чего, даже если девку попортил бы, ему косточки поломали бы да на выселки послали, ну или, на крайний случай, казнили. Были случаи, все ясно и просто. А тут Феакул мнется, словно девка на первом свидании. В семье нечисть появилась, пусть наполовину, но нечисть, а прогонять не хочется - кровинушка родная. И как быть? А, не дай бог, кто узнает, вовек от позора не отмоешься. Ой, как непросто сейчас Феакулу.
- ...значит ты был просто пьян? - что-то я нить разговора упустил, а Степан тем временем красный, как рак вареный, злобно хрипел.
- Я тебе сколько могу объяснять, - пацан-то с характером, вот как орет, - пьян был.
- И клыки от того выросли да уши заострились? - подавшись вперед, брызжа слюной, заорал купец.
Митька открыл было рот, чтобы возразить, но не издал ни звука, отвернулся в сторону, длинные волосы закрыли опечаленное лицо.
Помолчали.
- Так кто кровь дал?
- Нашел, - тихо отозвался Митька.
- Снова здрасте, пятый круг.
Похоже, парень на самом деле не знает или не может сказать. А что, второй вариант вполне возможен, поклялся при ритуале превращения и всё, хоть сжигай, а выдать тварюгу не сможет. Правда, муторно это всё, да и кровищи надо немеренно. Значит, первое, не знает кто. Как и с Анькой, подкинули.
В наступившей тишине голос Феакула прозвучал, как то обречено.
- Пойдем мужики, мне еще Ефросинью уговаривать, дабы отвар сделала, - выходит не я один у парня ничего выведать не смог, печально.
Уговорить травницу - это еще та проблема, упрется, мол, сам, дурачьё, виноват, а лекарство от дурости не знает, всё, не переубедишь. Да, судьба щедро одарила каменщика проблемами да заботами, знай только разгребай подарочки.
Первым вышел я, радостно дыша промозглым воздухом. Да, бестолково сегодня день начался, пока меня не припрягли еще к чему-нибудь, двинул домой.
Вурдалаками становиться обычные люди, не пробудившие в себе внутреннею "силу". Они самого начала обречены на скорую погибель, потусторонняя сила опьяняет, словно мальца безбородого кружка доброй браги, вот только если пить бражку, то скоро вырубишься, а на утро в ноги мамке кинешься, моля о спасительном рассоле. А с "силой" все иначе, чем больше крови, тем больше жажда, тем сильнее становишься, и тем больше ум оставляет опьяненную голову. Даже сейчас, если меня вдосыть напоить кровушкой человеческой, то озверею, потеряв всякую способность здраво мыслить. Человек, познавший внутреннюю силу, способен контролировать её, применяя себе во благо, но многие слишком самовлюбленные, чтобы отказываться от постоянно растущей мощи. И жадность, в конце концов, губит их.
Изба встретила меня холодом и сыростью, за полдня тепло успело выветриться. Поежившись от промозглости, печально посмотрел на пару поленьев, лежащих возле печки. Помянул недобрым словом свою забывчивость, повздыхал да пошел за дровами. С трудом растопив печь, изрядно надымил в избе, день продолжал не складываться. Так, надо белье найти чистое, чтобы после бани переодеться. Погоняв руками дым, полез в сундук, подаренный еще дедом Кузьмы.
Хреново дома без женщины, что ни говори и как свободой ни кичись, - разбирая грязные рубахи, горько размышлял я, - ни чистой тебе одежи, ни накрытого стола. Вот была бы женушка: приходишь домой, а на столе накрыто всё теплое да вкусное. Та же печь не потухла б, а белье чистое собрано да аккуратно уложено. Если уже совсем в корень смотреть, то пища у меня однообразная, а хозяюшка все разносолами да побаловала бы. Да хотя про дрова и то напомнила бы. Ладно, нечего сокрушаться попусту, какая у нечисти может быть жена? Ведьма. Дык ей веры нет и быть не может. Спи в пол уха, постоянно один глаз держи открытым, да думай, где подлюка тебе свинью подложит. Тьфу, еще паскуднее стало. Кота завести, что ли, этой скотине все едино, что мужик, что сам черт болотный, правда, где эту живность раздобыть, непонятно.
Я глянул в окно, солнце еще высоко, в баню не скоро, у Никифора она только после заката вытапливается. Отправился в мастерскую, зажег свечу, лень с лучиной возиться. Взялся за давно забытое дело - выстругивать фигурки, виданные однажды у одного боярина. Подобная работа всегда успокаивала, настраивая на хороший лад.
Выставив последнюю фигурку в общий ряд ей подобных, самодовольно заулыбался. Хороши, все восемь как одна, что же, первый ряд обеих сторон готов. Осталось теперь задние сделать, точно не помню, как там было, ладно, сам не дурнее городских буду, придумаю что-нибудь. За день в голову ни чего путного по беде поселковой так в голову и не пришло.
За окном тем временем стемнело, пора выдвигаться в баню; снял подсохшие сапоги с печи, неспешно оделся, насвистывая песенку кладовщика, выдвинулся в сторону хаты Никифора.
Калитка открыта, о, видать ждут. Отерев грязь о порог, вошел в горницу.
- Это кого нелегкая принесла? - послышался ворчливый голос Глушки. - Ты, пьянь.
И чего это они все заладили, пьянь да пьянь, употребляю не больше остальных. Обидно же.
- Угомонись, несчастная, - пробубнил я, - где муж?
- В погребе, только с бани воротил и сразу в погреб. Брагу не дам, пока из бани не вернешься, - категорично заявила женщина, в сердцах махнув полотенцем, - а то заблюешь всю, как...
И умолкла, рассержено шевеля ноздрями, вспоминая, кто там баню загадил.
- Ладно, пойду, - не стал я больше раздражать хозяйку, - скажи мужу, что я быстро.
И, не дожидаясь ответа, выскочил наружу, ну и склочная баба, и как это Никифор с ней уживается.
На тропе до бани лежали деревянные настилы, в прошлом году не было, приходилось потом ноги перемывать, а сейчас вот разжился, устелил-таки.
Быть нечистью - это еще не значит быть грязным, может, там какой-то кикиморе в грязи и хорошо, но я люблю чистоту.
Неспешно разделся в просторном предбаннике, попутно скинув морок, протиснулся в небольшую дверь, свеча в дальнем углу от полка нервно трепыхнулась. Давненько в бане не был. Ща парку поддадим, погреем косточки. Взяв ковш, омыл полог от сажи, наполнил кипятком кадушку, и наконец-то уселся на подготовленное место, кинул немного водицы на камни. Ух, хорошо. Еще раз. Лепота. Облился водой, чтобы не пересушить тело, мертвые ведь не потеют. После пятого броска воды левую сторону охватило легкое покалывание. А это что еще за муть, так быть не должно. Покосился в сторону, не сдержался, протер глаза, мокрый воздух клубился и плыл, пытаясь преобразиться в девичью фигуру. Банница. Коромыслом да по причинному месту. Совсем уже страх потеряла бесстыдница. Потоки ускорили движение, наконец-то образовав морок в виде обнаженной девицы, Ох, и хороша же, самое то для меня, а как Варварушку напоминает. Тьфу ты. Оно и понятно, банница берет из памяти жертвы лучший образ и воплощает его. Как и русалки, они питаются страстью, вот только не убивают жертву, а можно сказать даже помогают, чтобы добрый молодец в нужную ночь перед невестой не опозорился. Губы невольно расплылись в улыбке, и не только молодым.
- Ты что творишь, нечисть бесстыжая, ты к кому явиться посмела, - начал злобно я, не люблю когда портят поход в баню, и так редко бываю, - ща я тебя уму-то поучу.
- Не серчай, - тихо невнятно пискнула банница, - суда... хозя...
Ну да, не к разговорам она привычна, вон как слова ищет, - злорадно подметил я.
- Михайлушка, не гневайся, если бы не нужда великая, я бы не посмела, - хорошо сидит, скромна, волосы черные закрывают все выпуклости, глазки верх не поднимает. Да, это тебе не подлючие русалки.
Силуэт стал расплываться, так, еще парку. Что же это я творю? А, у нее же беда, надо дослушать.
- Что стряслось?
- Боязно мне, тьма сгущается... давит... боязно... злоба окутывает... - я ошарашено смотрел на банницу - чтобы она боялась, да где же это видано. Их вообще никто не обижает. Да как и обидеть, плод мечтаний.
- Что за зло?
- Не знаю... Помоги? - черные зрачки стрельнули прямо в сердце, которого уже лет сто как нету.
- Да чем же я тебе помогу?
- Не знаю, - печально вздохнула она, а меня словно могильной плитой придавило, - ты умный, придумаешь что-нибудь.
И растворилась.
Спрыгнул с полка, пол жалобно затрещал, настроение хоть ложись да помирай, облившись водой, пошел вытираться.
К никифору не пойду, не то настроение бражку пить. Не, выпить то надо, вот только одному, да под завывание волчье. Обидится, правда, да ну его в подпол, скажу - угорел, еще извиняться будет. Мысли постоянно возвращались к словам банницы. Что же может напугать такое беспечное существо? Стоп, я замер возле калитки - она всего лишь отображение чувств жертвы, а у меня сейчас настроение печальное и растерянное. Это что же выходит, я чего-то боюсь, - неторопливо передвигая ноги, продолжил размышлять. Бред пьянчуги подзаборной. В груди нарастала непонятная злоба. По селу шастает какая-то тварюга, обращая молодняк в нечисть, а я тут сопли жую. Дождусь, скоро ведьмы шабаш возле колодца устроят. Стоп. Шабаш шабашем, а вот ведьма, похоже, разгулялась не на...
- Куда прешь, - я врезался в щуплое тело, - во зеньки залил, добра молодца уже не видит.
- Прохор, гад, ща твой поганый язык вырву, будешь знать, как клеветать на честной народ. Ты вообще чего... - я осекся, едва не взболтнув, про путешествие к озеру.
- Миха, ты, что ли? Ну и рожа у тебя, - матрешку мне в рот, морок не навел, мгновение - и дело исправлено. Одно спасение темно.
- На свою глянь, хотя постой, она, вроде, ничего. Ну дык мы ща это поправим, - зарычал я, надвигаясь на задиру.
- Ты бы, старый, отошел, а то зашибу, - до этого избегающий конфликтов Прошка двинулся на меня, похоже, и у него настроение не из лучших.
Драться ребятня учились чуть ли не раньше, чем говорить, а оно и понятно, семья большая и кусок пирога нужно отбивать с малых лет. Да и потом поводов никак не меньше, дабы кулаками помахать.
Поэтому Прошка бил умело, но недостаточно: во-первых, я живу подольше, а во-вторых, двигаюсь куда быстрее. Перехватил руку, увел вниз, вывернул ухо.
- Я покажу тебе, стервец, как на людей кидаться, - Прошка хрипел, но ничего поделать не мог, - поганец совсем распустился. Ща до бати доведу, он тебе получше меня всыплет. Отведет в сарай, да вожжами, да по заднице.
- Прости меня, дядюшка Михайло, - паршивец вполне искренне взвыл о пощаде, не угрозы напугали, а скорее вывернутое ухо.
Завернул напоследок ухо, отпустил, может с синим ухом девки на него меньше обращать внимания будут.
Прошка, держась за травмированное место, побрел дальше, тихо бубня.
- То Кузьма с Тимохой в озере топят, то этот уши рвет. Надо в город бежать, там люди нормальные, не то, что эти дикари.
Опа, что же это вырисовывается? Не помог кузнецу Прошка. Я хлопнул в ладоши и выдал коленце, а вырисовывается всё краше, чем иконы в церкви. Если наш голосистый певун не любовь бедной Аньки, то ею может оказаться Митька. Сложилось все одно к одному, аки доски в полу паз в паз. Анька полюбила Митьку, это и не мудрено, они с детства вместе таскаются, ну а родителям не сказали, чтобы не расстраивать несчастного Тимоху. У него одна отрада осталась - дочь, а тут на тебе - жених нарисовался. Неудивительно, что Митька чуть струхнул, он вообще по жизни не шибко смелый. А ведьма хорошо вписывается в общую картину, Митьку на Прохора поменять, и делов-то. Только ведьма может додуматься погубить обоих влюбленных таким чудовищным способом. Осталось понять, за какой личиной прячется эта подлюка. Да, тут догадками не справиться, любая девка может быть, начиная от подруг, заканчивая батрачками. Наговоры сделать да отвар сварить много ума не надо, почти любая бабка на селе справится, а девке немудрено выведать секрет. Старые завсегда норовят опытом поделиться.