– А ты, кстати, идешь на вечер поэзии?
– Не знаю пока. Ну я-то, конечно, хочу пойти, потому что у меня готов настоящий хит. Но мне еще нужно сделать домашку по химии, – он постучал пальцем по книге, лежавшей у него на коленях. – Ничего лучше химических связей и не придумаешь для завершения дня.
– Везет, – ухмыльнулся Майлз. – В общем, если ты все-таки там окажешься, извинись за меня перед Алисией, ладно?
Майлз положил тетрадь в рюкзак и перекинул его через плечо. Он направился к двери, но остановился у стола Ганке и просмотрел почту. На одном из писем было указано его имя. Майлз засунул его в задний карман.
– Да-да, я понял, – Ганке поднял вверх большой палец. – Если пойду, я скажу ей.
– Спасибо, друг.
И как только Майлз закрыл за собой дверь, Ганке крикнул:
– Скажу, что ты любишь ее!
«Кампус Конвиниенс» – скучнейший магазин. Майлз трудился в нем по программе «учись и работай», что давало ему возможность бесплатно жить в общежитии и питаться, так что его родители могли сохранить крышу над своей головой. Цены на недвижимость в их районе росли с каждым годом, и нельзя было исключать возможность, что их арендодатель – человек по имени Кесарь, которого никто никогда не видел, – продаст дом, и Майлзу с родителями придется искать новое жилье. Майлзу приходилось видеть подобное. Мужчина по имени Оскар жил в конце улицы, сколько Майлз его знал, пока однажды рядом с его крыльцом не появилась табличка «продается». К дому стали приезжать разные люди, они заглядывали в окна, записывали что-то в блокноты, звонили кому-то по мобильнику. Вскоре мистеру Оскару пришлось съехать.
Всякий раз, когда Майлз думал об этом, ему представлялось, как родители ютятся с ним и Ганке в их комнате в общежитии. Как мать по воскресеньям пытается приготовить платанос в микроволновке. Как Майлз спит с Ганке валетом на одной кровати, пока в их дом заселяется какая-то новая семья. Типа семьи Брэда Кэнби или Райана Рэтклиффа. Семьи, которая ест с хорошего фарфорового сервиза каждый день.
Все это звучало смешно, но отлично мотивировало Майлза идти на работу. Однако в «Кампус Конвиниенс» не продавали ничего из того, что было нужно среднестатистическому подростку: ни зарядок для телефонов, ни лаков для ногтей. Там были только тетрадки, обычные или на спиральках, шариковые ручки и фломастеры, карандаши, твердо-мягкие или механические, и, конечно же, консервированная колбаса. И задачей Майлза было обслуживать преподавателей и учеников, которые заглянут что-то купить. А значит – ничего не делать. Потому что никому не нужна была консервированная колбаса.
Майлз склонился над стойкой, его жизнь тонула в море однослойной туалетной бумаги и тройных дыроколов. Делать было нечего, поговорить не с кем, но хуже всего была музыка: монотонная игра саксофона – отличный саундтрек для рабочего места в стране потраченного времени.
Так что Майлз занялся тем, что обычно делал на работе, – домашкой. Он сделал химию и быстренько справился с математическим анализом еще до работы. По истории задания, как обычно, не было. Мистер Чемберлен сделал так, чтобы итоговая оценка полностью зависела от тестов. И никаких дополнительных баллов. Никаких дополнительных заданий. Просто слушай, а потом... бездумно пересказывай.
Оставалось только сиджо. Тема – легче легкого и нож в сердце одновременно: напишите о своей семье. Она тревожила его с тех пор, как он начал писать, еще несколько часов назад. Но прежде чем Майлз успел снова разбудить в себе внутреннего Эдгара Аллана По, он вспомнил о письме в заднем кармане штанов. Он вынул его и посмотрел на обратный адрес, на который даже не обратил внимания перед уходом.
Остин Дэвис
7000 Олд Фэктори Роуд
Бруклин, Нью-Йорк 11209
Майлзу Моралесу
Бруклинская академия
Паттерсон Холл, комната 352
Бруклин, Нью-Йорк 11229
Майлз провел большим пальцем по ребру конверта и медленно разорвал его. Затем он вынул письмо, развернул его и принялся читать текст, написанный карандашом и состоящий из заглавных букв.
МАЙЛЗ, ЕСЛИ ТЫ ЧИТАЕШЬ ЭТО, ЗНАЧИТ, МОЯ БАБУШКА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО УМЕЕТ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ИНТЕРНЕТОМ. ОНА СКАЗАЛА, ЧТО БУДЕТ ТЕБЯ ИСКАТЬ. ТЕПЕРЬ ТЕБЕ, НАВЕРНОЕ, ИНТЕРЕСНО, КТО Я И ЗАЧЕМ ПИШУ. МЕНЯ ЗОВУТ ОСТИН. МОЕГО ОТЦА ЗВАЛИ ААРОН ДЭВИС. ЕСЛИ БАБУШКА ПРАВА, ТО ААРОН ДЭВИС БЫЛ ТВОИМ ДЯДЕЙ, А ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО Я ТВОЙ КУЗЕН.
Майлз несколько раз перечитал последнюю фразу «а это значит, что я твой кузен», в основном потому, что не знал, что у дяди были дети, и к тому же у него не было других кузенов. А это значит, что я твой кузен. У дяди Аарона был сын? А это значит, что я твой кузен. Майлз продолжил чтение, другие слова прыгали по строчкам, типа «пятнадцать», и «в тюрьме», и «если ты напишешь ответ».
В тюрьме.
Кузен.
Остин.
Дойдя до конца письма, Майлз вернулся к началу и прочитал его заново. Во рту пересохло, он тяжело сглотнул. Майлз не знал, что и думать, не знал, стоит ли вообще верить прочитанному. Поверить он не мог. Это не могло быть правдой. Как у дяди Аарона мог быть сын и Майлз о нем не знал? А отец знал? Должен был. А может, и нет, потому что они с Аароном не общались. И все же... он должен был знать. К тому же Майлз с Аароном были друзьями. По крайней мере, до... по крайней мере, раньше. Разве Аарон не упомянул бы о сыне? Разве не было бы никаких деталей, указывающих на это? Фотографии или что-то еще?
Глухой звук удара отвлек Майлза от раздумий. Наглый подросток из проходившей мимо магазина группы учеников стукнул по стеклу. Майлз инстинктивно свернул письмо, как будто держал в руках что-то неприличное. Но стоило ему разглядеть кучку придурков из Бруклинской академии, как он тут же успокоился. На фанатов поэзии они не похожи, но Майлз понял, что они направляются, скорее всего, на поэтический вечер – все любили Алисию и ее команду. Он подумал, что хотя бы один из них заглянет в магазин, может, за конфетами, водой, консервированной колбасой, дурацкой шуткой, издевками сынка из богатенькой семьи, которые обычно звучат как выпускание кишечных газов... Это хотя бы помогло развеять скуку. Но нет. Они пошли Дальше, оставив Майлза наедине с его мыслями и письмом, а также Остином и Аароном, не в Та1<т танцующими в его голове под звуки мягкого джаза.
Он снова развернул письмо. Оно было сложено втрое, причем было заметно, что Остину пришлось помучиться, чтобы вложить его в конверт, судя по многочисленным сгибам. Стоило Майлзу развернуть письмо, как по стеклу снова постучали. На сей раз это был Ганке. Он скорчил рожу, как будто до этого столкнулся с недавно прошедшей мимо компанией. Он прижался носом к стеклу, губы растеклись в улыбке, как потоки лавы. Затем он отодвинулся от стекла и открыл дверь.
– Извини, что отрываю. Знаю, ты сейчас очень занят, – сказал Ганке и подошел к прилавку, уперев руки в бока.
– Заткнись, – Майлз снова свернул письмо. – Ты разве не должен делать домашку?
– Ну да. Просто я сделал большую часть химии и начал работать над сиджо. Но тема... не знаю... я над ней подзавис.
– Про семью-то?
– Ага, – голос Ганке стал серьезным. – Ну о чем я должен написать? Мо-и-ма-ма-и-па-па- раз-ве-лись-и-мне-те-перь-груст-но? – Ганке посчитал на пальцах количество слогов. – Это, конечно, правдивая, но не самая лучшая моя работа.
– Понимаю. Я тоже работал над сиджо, и ничего не получалось. А после этого задача кажется просто непосильной, – Майлз протянул Ганке письмо от Остина.
Ганке взял письмо, развернул и принялся читать. Его глаза бегали по строчкам, становясь все шире с каждым прочитанным словом.
– От... – Ганке оторвал взгляд от листка. – От кого оно?
– Ты же прочитал. Очевидно, у моего дяди был сын. Его зовут Остин. Ему пятнадцать. И он в тюрьме, – сказал Майлз без тени эмоций в голосе.
– Ого, – Ганке свернул письмо и передал его обратно Майлзу. – Ты расскажешь отцу?
– Не знаю, – сказал Майлз, втиснув письмо в конверт. Затем он сложил конверт пополам и положил его в кармашек рюкзака. Подняв взгляд обратно на Ганке, он заметил на его лице озабоченное выражение. Майлз покачал головой. – Ладно, зачем ты пришел? Тебе что-то нужно?
– Мне что-то нужно? Ты это серьезно, Майлз? – спросил Ганке, каждое его слово было пропитано сарказмом. – Вообще-то я зашел сказать, что иду на открытый микрофон. Надеюсь, дополнительные баллы смогут компенсировать то, что я не допишу сиджо, если мне так ничего и не придет в голову насчет семьи, – по его лицу скользнула тень горечи, но она исчезла так же быстро, как появилась. – А еще хотел заверить тебя, что поговорю с Алисией. Понял? – Поговорю за тебя. Поговорю. С Алисией. На открытом микрофоне. Поговорю с ней.
– Понял.
– Молодец.
– Вали уже, а.
– Будем считать, что ты сказал «спасибо». И да, пожалуйста, – произнес Ганке, не глядя на Майлза, и вышел из магазина.
Майлз снова остался в одиночестве.
Он облокотился на прилавок, все еще пытаясь разобраться во всей этой ситуации с Остином. Он не знал, стоит ли рассказывать отцу. Не знал, стоит ли вообще отвечать или лучше просто проигнорировать письмо. К тому же откуда ему знать, правда ли все это, действительно ли автор письма был его кузеном? Он мог бы встретиться с ним. Это вариант. Хотя нет, плохая идея. Ему пришлось бы просить одного из родителей сопровождать его в тюрьму, а рассказывать отцу – хотя это тоже вариант – идея так себе. Отец не хотел иметь ничего общего с Аароном и настаивал, чтобы Майлз с ним тоже не связывался, и вряд ли он разрешит ему нарушить запрет. Но Майлз не мог перестать думать об этом. Как выглядит Остин? Как он оказался за решеткой? Что Остин знал о смерти своего отца?
Майлза накрыло чувством вины, оно наполняло каждую клеточку тела под звук саксофона из колонок. Но он ничего не мог поделать.
Единственное, с помощью чего он мог заглушить чувство вины, – и он не мог поверить, что вообще подумал об этом, – это домашняя работа.
Задание по литературе. В кои-то веки то, что в магазине было пусто и скучно, оказалось полезным.
Майлз вытащил из рюкзака тетрадку, открыл ее и уставился на строчки, которые успел написать еще в общежитии. Затем он вырвал листок, скомкал его и бросил в корзину. Промазал. Баскетбол не его конек.
Он начал писать заново. Точнее, он просто смотрел на чистый лист, надеясь, что мысли сами наполнят его голову и прольются на бумагу. Он даже ручку еще не достал.
Остин. Аарон. Отец.
Семья. Такую тему задала им мисс Блауфусс на этот раз. Напишите два сиджо о своей семье, в одном опишите то, что вам нравится, а во втором – что не нравится. Майлз продолжал гипнотизировать тетрадку. Из колонок лился саксофон, мешая Майлзу сосредоточиться на семье, потому что для нее такая мягкая музыка точно не подходила.
Наконец он взял ручку.
ЧТО Я ЛЮБЛЮ
ЧТО Я НЕНАВИЖУ
мягкий джаз
Ненавижу, когда отец говорит: помогай соседям.
Зачем заботиться о семье, которую не создавал?
Чтоб стереть кровь, которой он исписал все улицы?
Почему я должен чинить то, что не я ломал?
ЧТО Я ЛЮБЛЮ
Как мама говорит: «Сынок, воскресный ужин ждет»
И нежно целует отца, пока я накрываю на стол.
Если б мы были больше похожи на нее
Если б все были такими любящими и нежными
Как смотрит на нас, будто мы идеальны, хоть это не так.
Майлз писал и зачеркивал, писал и зачеркивал, снова и снова, пытаясь подобрать нужные слова и уложить их в нужное количество слогов. И то, что получилось в итоге, то, на чем он остановился, ему абсолютно не нравилось. Бр-р. Настоящий поэт лучше владеет языком. Лучше понимает, как сложить слова, емко и логично выразить свою мысль. Пример первый: Остин, если мы и вправду одна семья, жаль, что я не узнал о тебе раньше. Поскольку ты был единственным ребенком в семье, тебе приходилось сражаться в одиночку. К тому же я всегда мечтал о двухъярусной кровати. Или пример второй: Алисия, я люблю тебя. Мне нравится, как ты пишешь, как выглядишь, как завиваются волосы у тебя на затылке, и я хотел бы пригласить тебя разделить со мной порцию куриного филе в столовой в качестве закуски к chicarron de polio, которое приготовит моя мама в ближайшее воскресенье. Но вместо этого Майлз написал третьесортный стишок и чуть не блеванул на свою даму сердца.
Мимо прошла еще одна компания школьников, и Майлз задумался, что еще он мог бы сказать Алисии, если бы набрался храбрости. Странно: он мог сражаться с монстрами в десять раз больше его самого, но в ее присутствии даже рта не мог открыть. Рискуя опозориться даже перед самим собой, он написал еще одно сиджо, которое уже не было частью домашнего задания.
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Не уверен, что еще кто-то пишет любовные письма,
Так что прости за это, но я просто хочу сказать,
Что всегда чувствовал этот запах сандала.
Еще одна компания – в бейсболках и школьных толстовках – проволоклась мимо магазина. И еще одна. Казалось, вся школа пошла на открытый микрофон. Ганке, скорее всего, уже был там. И он уже, возможно, говорил с Алисией о Майлзе. Эта мысль должна была подействовать на него успокаивающе, но Майлз знал, что вероятность того, что Ганке просто подошел к Алисии и сказал: «Эй, Алисия, Майлз попросил меня передать тебе, что ему стыдно за то, что вчера произошло», равнялась отрицательному числу, о которых мистер Борем только начал рассказывать.
И это, в совокупности с двумя ужасными, как он думал, стихотворениями (хотя написанное для Алисии было сносным) и необходимостью получить дополнительные баллы, заставило его действовать. Он должен был попасть на открытый микрофон, получить баллы для зачета и донести стихотворение до Алисии. Он мог бы просто незаметно передать его ей. Она прочтет его, когда вернется домой, а завтра они наконец смогут поговорить по-человечески. Наверно. Возможно. Будем надеяться.
Но как? Как ему вырваться с работы? Он не мог попросить кого-то прикрыть его. Точнее, мог, но тогда пришлось бы притворяться больным или придумывать что-то еще, а он был не в настроении актерствовать. Оставался единственный выход: оставить магазин на пару минут, прийти на вечер, убедиться, что мисс Блауфусс отметила его присутствие, сказать что нужно Алисии и вернуться в магазин, прежде чем кто-нибудь туда зайдет. Он здесь уже час, и до сих пор не было ни одного покупателя. Велики шансы, что никто так и не придет.
В таком случае ему нужно было подумать, что делать с камерой.
В магазине была всего одна камера, и она висела над ним. Майлз не знал, был ли у декана Кушнера человек, который ее просматривал, но он догадывался, что, скорее всего, на нее никто никогда не смотрел. Кто захочет терять время и каждый день смотреть на его затылок и то как он периодически клюет носом. Но чтобы обезопасить себя, Майлзу нужно было ее отключить – только на время, пока его нет.
Судя по криминальным фильмам, которые он смотрел с отцом, самое главное слепое пятно у любой камеры слежения -– прямо под ней. Если он сделает все правильно, то на пленке будет видно, как он на секунду вышел из кадра и тут же вернулся.
Майлз отошел назад, пока не уперся спиной в стену, камера была теперь прямо над его головой. Майлз прислушался, не идет ли снова кто мимо, но ничего не услышал. В мгновение ока он стал невидимым: все его тело и даже одежда стали бледно-желтого цвета, сливаясь со стеной. Он взобрался по стене, пока его глаза не оказались на одном уровне с камерой. Сзади от нее шел толстый черный провод, очевидно, подключавший камеру к источнику питания. Майлз выдернул его. Затем спустился вниз и обратно принял свой облик, будто в прямом смысле выходя из стены. Он снова прислушался, не идет ли кто, но было тихо. Тогда Майлз вырвал из тетрадки посвященное Алисии сиджо, сложил его пополам, сунул в карман и выскользнул за дверь.