Бабкин терем остался позади, и я неспешно направился в сторону Колокольной площади. От неё мне нужно было через базар, а там уж до дома Егоровых рукой подать.
Я шёл, полной грудью вдыхая свежий весенний воздух. Лукошкино окончательно пробудилось от долгой зимы, и теперь город каждый день гудел, словно пчелиный улей. Несмотря на то, что календарную смену года здесь отмечают в сентябре, а вовсе не зимой, как я привык, по-настоящему новая жизнь у горожан начинается с приходом весны. Мне нравилось это настроение. Оно охватывало всю столицу, не давая праздно сидеть дома. Люди суетились, старались успевать как можно больше, радовались теплу. Готовились к посевной, заказывали у портных или шили новую одежду, организовывали масштабную весеннюю уборку.
Апрель в этом году выдался неожиданно тёплым. Уже вовсю зеленела молодая листва на деревьях, под заборами цвели одуванчики, а пение птиц завораживало настолько, что я даже пару раз останавливался, заслушавшись. Даже воздух в этом мире был какой-то совершенно особенный, наполненный неповторимой ароматной свежестью. Люди здесь ближе к природе, умеют её чувствовать. Я и сам учился по мере сил, и укутанная облаками выхлопов Москва моего времени постепенно таяла в памяти.
Горожане останавливались, махали мне шапками, просили Бога хранить милицию. Меня многие знали, а я не знал практически никого, но непременно кивал в ответ. Народ общительный, я долго привыкал к тому, что здесь заговорить на улице – норма. Настроение моё было настолько безоблачным, что, казалось, ноги вот-вот оторвутся от земли. Впереди пробежала ватага мальчишек, я проводил их взглядом. Зимой мы с Еремеевым пару раз ходили кататься с горки вместе с детьми. На мой взгляд, это гораздо больше способствует пониманию чести мундира, чем любые поучительные беседы. Ребята тогда были в восторге, да и я, честно говоря, тоже – сам вспомнил детство.
Погружённый в приятные размышления, я дошёл до Колокольной площади. Здесь неделю назад восточные купцы развернули ярмарку, и народ сновал среди красочных шатров. Пахло сладкой выпечкой, специями, какими-то духами. Я непременно сунулся бы в эту весёлую кутерьму сам, но я вроде как иду по делу. В другой раз схожу. Заодно куплю петушков на палочке, сам их люблю и, может, соседских детей угощу. С этой мыслью я свернул в проулок и уже через несколько минут оказался на Семёновской улице.
Дом шорника Егорова был пятым от начала улицы. Самый обыкновенный, одноэтажный, как и прочие. Забор добротный, новый, похоже, максимум тем летом ставили. А на нём… мать честная! Я потёр глаза.
Нет, не подумайте, лукошкинцы – простые люди, институтов не кончали, крепким словцом в разговоре не брезгуют. Но ругаются исключительно по поводу, просто так – ни-ни. Просто так у нас только дьяк Филька воздух сотрясает, да так, что уши закрыть хочется. Тот ещё экземпляр. У него, кстати, имеется им же самим сочинённое обучающее пособие, по которому наш Митька осваивал грамоту. Книжка сплошь нецензурная, я аж чуть не краснел, пока читал. Хотел было отобрать, но Митька воспротивился – ему, видите ли, так понятнее. Ну, дело хозяйское, может, хоть читать научится. Мы с бабкой одно время сами пытались его учить, но как об стенку горох, а нам валерьянку пришлось пить.
Егоровский забор был сплошь исписан частушками крайне похабного содержания. Часть – откровенно пошлые, часть – просто ругательные. Я поймал себя на том, что мало того что читаю, так мне ещё и смешно! А ведь должен испытывать праведный милицейский гнев. Видимо, заметив меня в окно, на крыльцо вышел хозяин дома.
- Доброго дня, батюшка участковый!
- И вам, - кивнул я. – Надо же, как вам забор разукрасили.
- Знал бы, кто, - убил бы гада! Ведь сам, своими руками по осени забор ставил! Каждую доску сам обтёсывал! А оно вона как. Жена как увидела – так в обморок и брыкнулась, вон на лавочке водой на неё поплескал – очухалась вроде. Это чего ж такое делается, Никита Иванович? Чтоб честным людям имущество портить.
- Разберёмся. Как вас зовут?
- Степан я, по батюшке Михалыч. Да вы проходите, чего на улице стоять. Вы ж, верно, уже прочитали всё?
- Я не… - попытался оправдаться я, но махнул рукой. Сюда ведь теперь народ как на выставку современного искусства ходит, наверно. А я по делу, у меня расследование. – Вы правы, пройдёмте в дом.
Мы вошли во двор. Дом у Егоровых был небольшой, сбоку пристроена мастерская с отдельным входом. В разных углах двора на цепях сидели две собаки – здоровенные, ухоженные, с лоснящейся шерстью. Я отметил это краем глаза. Хозяин меж тем сунулся в дом и крикнул жене, чтобы подавала чай.
- Живём мы скромно, двое детей у нас. В школе они, прибегут скоро. Я в мастерской целыми днями, упряжь делаю. Даже для государевой тройки однажды заказ был, - не удержавшись, похвастался Егоров. Я кивнул. – Жена дома, по хозяйству да детей воспитывает. По выходным – в храм на службу. Да как все, Никита Иванович, все здесь такие.
Я кивнул. Забегая вперёд, скажу, что в этом деле всё на первый взгляд казалось обычным, настолько обыденным, что зевать хотелось. Зато потом!..
- Скажите, а у вас есть подозрения, кому могло понадобиться ночью – я же правильно понял, ночью это случилось? Так вот, ночью идти к вашему дому и расписывать забор фольклором подобного содержания?
- Нет подозрений, - почесав бороду, признался шорник. – Тихо здесь, все друг друга знают. Вся улица – почитай одна большая деревня. Чужих нет, мы ж не в центре, гостиный двор и государевы палаты далеко. Мы с моей и так, и эдак кумекали – а не можем понять, что ж за супостат такой.
- А, скажем, дьяк Филимон в ваших краях не показывается? – всё же решил уточнить я. Единственный ведь кандидат на такое, будь он неладен! Ни одно дело у нас без него не обходится. Нет, я не говорю, что он лично писал, но автором-вдохновителем вполне мог быть. – Вы вообще знакомы с ним?
- Да как вам сказать… видел пару раз на государевом дворе, да он мне деньги выносил за заказ на упряжь, стало быть. А так, можно сказать, и не знаком. Сволочной человечишка ведь, Никита Иванович. Царь моей работой доволен был, да и повелел заплатить мне двадцать червонцев да десять за срочность, так Филька мне самые грязные, самые засаленные собрал! А потом ещё и обматерил прилюдно, деток малых не устыдившися, дескать, «ходют тут всякие, денег на вас не напасёсся». Я аж чуть в харю ему не плюнул.
- И правильно, что не плюнули, - поддержал я, хотя и самому не раз хотелось. – Всё-таки это правонарушение.
- А что, Никита Иванович, думаете, Груздев тут на карачках ползал, забор мой разрисовываючи?
- Нет-нет, это просто одна из версий, - поспешил возразить я. У нас всё-таки презумпция невиновности, а с этого станется всю артель собрать и дьяку накостылять коллективно. А тот может быть и не виноват. – Но я обязан был спросить.
- Чаю, батюшка участковый? – предложил шорник, гостеприимно открывая дверь в дом. Я не стал отказываться. Народ здесь радушный, всем, что Бог послал, делятся охотно. А там, глядишь, в беседе ещё чего вспомнят.
Егоров с супругой угощали меня, как дорогого гостя, но я в основном только пил чай: бабка ждала к обеду. В процессе я не забывал расспрашивать их о жителях улицы и мысленно составлял картину происходящего. Семёновская представляла собой небольшую улицу, по двенадцать домов с каждой стороны. Все соседские семьи Егоровы так или иначе знали. В основном здесь жили ремесленники – кузнецы, плотники, один каретных дел мастер. Обычные. Господи, как мне уже начинало не нравиться это слово. На всякий случай я составил схему расположения домов с фамилиями владельцев, после чего, пообещав супругам внести расследование в список особо актуальных, откланялся.
Возвращался я так же, через Колокольную площадь. Купил восточных сладостей к чаю и петушков на палочке, как и собирался. Бабка их не любит, а вот Митька за цветной леденец душу продаст. Да и с соседскими ребятами поделюсь, почему нет? С детьми из ближайших к бабкиному терему домов у нас сложились вполне дружеские отношения. Пару раз они нам даже помогали. Нашли пропавшего кота тётки Варвары – уж больно она по нему убивалась, а у нас в те дни завал был, да ещё что-то похожее по мелочи. Короче, ребята чуть ли не дрались за возможность «подмогнуть органам».
Я шёл домой в самом радужном настроении. Стрельцы у ворот стояли уже другие, мы поздоровались и обменялись парой фраз. Митька колол дрова на заднем дворе.
- Здрасьте, Никита Иваныч! А я вот тут это!.. – он так резво замахнулся топором, что я испугался, как бы тот не улетел в окно. Яга тогда нашего младшего сотрудника не то что в щенка или петуха – в лапоть превратит.
- Аккуратнее! – прикрикнул я. – Не убей тут никого. Как закончишь – на вот тебе за усердие, - я положил леденец на чурбак у забора и двинулся в дом.
- Рад стараться, батюшка участковый! – донеслось мне в спину.
Бабка уже собрала обед и теперь ждала меня, сидя за столом и подперев щёку сухоньким кулачком.
- Мой руки, Никитушка, да и к столу. А уж опосля расскажешь, чего доведался.
- Слушаюсь! – я вытянулся в струнку и щёлкнул каблуками. Яга хихикнула. – А вы-то?
- Да и я с тобой перекушу, касатик. Стрельцов я вон уже отправила, Митька с базара всё свежее привёз. Говорит, даже к Матрёне не цеплялся. Вроде не врёт.
- Ух ты, - присвистнул я. – Значит, правильно я ему леденец купил.
Я вымыл руки и сел за стол. Яга поставила передо мной тарелку щавелевых щей, положила краюху хлеба и придвинула крынку со сметаной. Я молча принялся за еду. Мог бы перекусить и у Егоровых, но смысл? Бабкина стряпня всё равно вкуснее, да и обидится Яга, если я отказываться начну.
- Пока тебя не было, спокойно всё было, - продолжила доклад бабка. – Васенька комнатку твою подмёл да за мёдом сбегал. Шмулинсон заглядывал, видеть тебя хотел, ну так я ему сказала, что не сегодня, заняты мы.
- И правильно, не до него, - кивнул я. Яга принялась нарезать пирог с капустой. – Мне поменьше, бабуль. Нам ещё к царю идти, да и отец Кондрат наверняка угощать начнёт.
- Сам ведь добавки потом попросишь, - хмыкнула бабка, забирая у меня пустую тарелку из-под щей. – Ешь, Никитушка, когда там тот отец Кондрат… а силы тебе нужны, ты у нас один участковый на весь город.
И то верно. Мы с Ягой налили по первой чашке чая.
Когда мы наконец выбрались в сторону храма Ивана Воина, было часа четыре. К восьми нас ждал государь. Можно никуда не торопиться. Митьке было дано задание следить за порядком в отделении, Яга подцепила меня под локоть, и мы вышли за ворота.
В моём мире я был убеждённым атеистом. Здесь же, постоянно сталкиваясь с проявлениями различной нечистой силы, я постепенно приходил к выводу, что глупо отрицать наличие силы и светлой. А уж когда я увидел, как заступничество святого Ивана Воина породило ослепительную молнию, проткнувшую брюхо Вельзевула, - вот тогда я окончательно убедился, что некая защита у этого мира есть. Пусть, возможно, не в том виде, в каком её принято представлять, но есть – это точно. Не скажу, что, осознав это, я истово уверовал и прописался в церкви, но всё же что-то в моём мировоззрении изменилось.
Храм заступника всех служивых людей Ивана Воина был мне особенно симпатичен. Я бывал, на самом деле, не только там – в других тоже, однако именно там мою душу охватывал невыразимый покой, как будто кто-то неведомый снимал с моих плеч груз ответственности за этот город. Храм Ивана Воина был небольшим и очень уютным. К тому же с настоятелем у нас сложились вполне приятельские отношения – и это несмотря на то, что он дважды сидел у нас в порубе. Короче, в гости к отцу Кондрату я шагал сейчас с лёгкой душой и предвкушением приятной беседы.
Я, честно говоря, и думать забыл о воскресшей собаке.
Яга семенила рядом, по-прежнему держась за мой локоть. Мне показалось, что она над чем-то задумалась. Я решил не лезть с разговорами – сама скажет, когда придёт время.
Бабка не заставила себя долго ждать.
- Никитушка…
- Да?
- Пока ты у Егоровых был, я, старая, решила карты раскинуть. Погадать, стало быть.
Я кивнул. В этом деле бабка великая мастерица. Уж что она там видит – не знаю, но её выводы практически всегда безошибочны. Раньше я снисходительно посмеивался, но теперь прислушиваюсь.
- Нехорошее нам дело предстоит, Никита. Оно вот вроде бы обычное, и ухватить-то пока не за что, но впереди… ждёт нас с тобой чернота непроглядная, такая, что и света Божьего не взвидим.
Бабка будто читала мои мысли. Обычное настолько, что навевает скуку. Да о чём я говорю, ещё и дела-то никакого нет! Подумаешь, кто-то забор матерными частушками исписал, да ещё собака воскресла. Я был уверен, что последнему мы тоже найдём логическое объяснение. И кстати, это два разных дела. Но бабкины прогнозы обычно сбываются. Я успокаивающе похлопал её по руке.
- Бабуль, давайте решать проблемы по мере поступления. В ближайшее время чернота непроглядная нам не грозит – вон солнце какое! А когда на горизонте покажется, тогда и думать будем.
- И то верно, - согласилась Яга. – Ты у нас начальник, тебе виднее.
- Просто не будем терять бдительности. Не переживайте, чай не первый день вместе работаем. Сколько уже дел наша опергруппа раскрыла? Справимся.
Яга даже повеселела немного. Я ни единым словом не лукавил: секрет успеха лукошкинской милиции – в слаженной работе её сотрудников. Яга, Митька, Еремеев – каждый был на своём месте, о лучшем коллективе я и мечтать не мог.
Коротая время за неспешной беседой, мы незаметно подошли к воротам храма Ивана Воина. На территории кипела бурная жизнь. Сновали монахи, служки, какие-то бабки с благообразными личиками. Последние, кстати, при виде Яги принялись истово креститься – оно и понятно, слава у нашего эксперта-криминалиста та ещё. Я лишь усмехнулся.
Мы поймали первого попавшегося парня в длинной рясе и спросили, у себя ли отец Кондрат. Всё-таки храм – его вотчина, и беседовать с его людьми, не поставив в известность самого настоятеля, мне казалось неправильным. Нужно было хотя бы поздороваться.
Отец Кондрат вышел к нам навстречу сам. Без предисловий пожал мне руку.
- Здрав буди, Никита Иваныч, и ты, бабушка.
- Бог в помощь, святой отец, - откликнулась Яга. – А мы по делу к тебе. Слыхал, чай, что с твоим помощником приключилось? Приходил к нам отец Онуфрий сегодня с утра.
- Слыхал, как не слыхать, - почесал бороду настоятель. – Диаволовы происки, не иначе. Где ж это видано, чтобы пёс – да и воскрес, аки Сын Божий? Я уж и святой водой над ним, и молитвы подобающие прочитал – а псу этому хоть бы хны. Не иначе как нечистая сила могущества невиданного веру нашу испытывает!
- А вы точно уверены, что пёс – тот самый? Нет, я понимаю, что если сам отец Онуфрий, как хозяин, утверждает, что это именно Барбос, то вы могли и не заметить каких мелочей в поведении или во внешнем виде. Но, скажем так, чутьё вам ничего не подсказывает?
- В душу глядишь, участковый! – перекрестился отец Кондрат. – А токмо ничего и не подсказывает, как ни кручу. Пёс как пёс, обычный. Сначала унесли, на третий день вернулся. Ты уж разберись с этим делом, Никита Иваныч! Вот вроде ничего особенного, а что-то мелкое царапает.
- Разберусь, - пообещал я. – Мы, собственно, и пришли, чтобы на пса этого посмотреть. Можно ли?
- Сам сопровожу, - величественно кивнул отец Кондрат. – Отец Онуфрий в келье своей, собака небось тоже там. Идёмте.
Мы двинулись вслед за настоятелем.
Скромное жилище отца Онуфрия располагалось позади храма. Наш утренний посетитель открыл нам дверь и низко поклонился.
- Спасибо, Никита Иванович, что пришли. Проходите.
Мы с бабкой еле втиснулись в узкую комнату. Отец Кондрат остался стоять на пороге.
- Вот он, Барбос мой.
На половике у двери сидел пёс. Был он небольшого роста, мне примерно по колено, чёрно-рыжий. Хвост крючком, торчащие треугольные уши, необычайно умные живые глаза. Увидев нас, Барбос встал, подошёл ближе и степенно обнюхал сначала меня, потом Ягу. После чего стукнул меня по колену передней лапой.
- Это он здоровается, - пояснил отец Онуфрий. Я присел перед псом на корточки, и тот протянул мне лапу. Я не удержался и пожал. В те минуты я, признаться, и вовсе забыл про то, что этот пёс неведомым образом воскрес, а я пытаюсь разобраться, что к чему. Барбос был очень симпатичным, а я всегда любил собак. Кому могло понадобиться его травить? Я почесал пса за ухом, он завилял хвостом. Он выглядел совершенно не так, как должны были выглядеть ожившие покойники. Например, упыри, в которых превратились охранники господина Шпицрутенберга в деле о Чёрной Мессе, отличались жутким внешним видом и нечеловеческой силой, к тому же были крайне агрессивны. Но то упыри, что с них взять. А пёс был… обычным. Господи, опять.