Мы с Ягой переглянулись. Дубль два.
- Ехать ли, бабуль?
- Да уж поезжай, мало ли. Вдруг новое что.
- Слова новые? Так мне вроде хватает.
- Да ну тебя, Никитка! Следствие продолжать надобно. А то ведь смотри, второй случай уже. А ну как этот писарь заборный и до государевых палат доберётся? Поймал бы ты его – и дело к стороне.
- Поймаю, никуда не денется, - я встал из-за стола. – Сейчас переоденусь, и можем ехать.
Наш посетитель воодушевлённо кивнул. Я поднялся на второй этаж, быстро сменил домашнюю одежду на чистый комплект формы, надел фуражку и вернулся в горницу. Мужик поклонился Яге на прощание и резво дунул за дверь. Я неспешно вышел следом.
- Ты уж там осторожней, Никитушка, - заботливо напутствовала бабка. – А вечером и обмозгуем, что нового для следствия принесёшь.
Стрельцы вывели мне коня. Терпеть не могу передвигаться по городу верхом – да не очень и умею, честно говоря, но никакого экипажа Крынкин за нами не прислал. А жил он на северной окраине Лукошкина, где отгрохал себе целый посёлок. Далеко это, пешком часа два тащиться. Выхода у меня не было. Хорошо хоть конь был смирный, как раз для недоучек вроде меня. Я вскарабкался в седло, и мы выехали. Охрана у ворот махала мне вслед шапками.
Мне показалось, что в конце улицы мелькнула тощая долговязая фигура дьяка Филимона. Впрочем, я не был уверен – слишком далеко, и в целом, что ему от нас могло понадобиться? Фильку Груздева в милицию калачом не заманишь, да и нужен он нам тут, как коту лапти. Я на незначительном отдалении следовал за боярским посыльным. За полтора года, что я здесь, я успел неплохо изучить город, благо он не такой большой, каким кажется на первый взгляд, но имениями наших думцев никогда не интересовался. У некоторых я был – у Мышкина, например, по ходу следствия. Мышкин, кстати, уже год как в деревне срок отбывает, ему ещё лет пять вход в столицу закрыт. У Кашкина был в гостях, с ним у нас сложились тёплые приятельские отношения. Бодровское подворье только издалека видел – этот в самом центре, чуть ли не напротив государева терема. Теперь вот интересы следствия вели меня к Крынкину. Я бы и рад ограничить своё взаимодействие с боярской думой, да всё никак.
Наконец мы дотащились до северных окраин. Имение боярина почти примыкало к городской стене. В отличие от первого случая нецензурных заборных художеств, здесь фронт работ был больше в несколько раз. Чтобы расписать весь забор, окружавший владения боярина, потребовался бы не один час, поэтому наш неведомый преступник, видимо, решил не рисковать и отметился на самом видном месте – у ворот. Я рассмотрел несколько нацарапанных углём частушек, а также надпись, начертанную здоровенными буквами: «Верни награбленное!». Я едва не расхохотался. Робин Гуд какой-то, честное слово. Да этот лозунг на воротах всей думы писать надо.
Сам Крынкин не появлялся, но его дворня выстроилась передо мной, как на плацу. Я прошёлся вдоль шеренги боярской прислуги и задал уже ставший привычным вопрос:
- Кто-то что-то видел?
- Я видела, батюшка участковый, - вперёд, смущаясь, шагнула совсем юная барышня в дорогом парчовом платье. Дочь, что ли? Я думал, здесь только слуги. Под моим непонимающим взглядом девушка совсем стушевалась. – Агапка я, Евстафия Петровича подавальщица полотенец.
Что, простите? Я постарался сохранить невозмутимое выражение лица. Подавальщица полотенец?! Да ещё в таком наряде… а, хотя понятно. Я жестом велел девушке подойти ближе.
- Кстати, а ворота охраняются?
- Охрану с ворот Евстафий Петрович на конюшню отправил, в наказание за провинность порке подвергнутыми быть, - доложил какой-то мужик. – Как поутру боярин проснулся, да как доложили ему, что ворота его центральные опохаблены – так и прогневались Евстафий Петрович.
Я хотел было высказаться относительно недопустимости телесных наказаний прислуги, но передумал. Моё мнение ничего не изменит, милиция и боярская дума никаких точек взаимного влияния не имеют. К тому же, если мне так уж хочется нести просвещение в массы, действовать следует через государя. Но не сегодня – и так дел по горло.
- Кхм… как закончат – охрану с ворот ко мне, я допросить их должен.
- Слушаемся, батюшка участковый!
Боярские слуги начали расходиться. Я обернулся к девушке.
- Простите, Агапка – это полное имя?
- В книге у попа записана Агафьею… - пролепетала она, не смея поднять на меня глаза. Я кивнул.
- Хорошо. Скажите, Агафья, где у вас тут можно побеседовать, чтобы без лишних ушей?
- Вы наедине хотите? Так про то у Евстафия Петровича спрашивать надобно… он от гостей такие вещи зело не любит.
Тьфу ты, прости Господи! Я не сразу понял, что она имеет в виду.
- Я хочу просто задать вам несколько вопросов. Если считаете нужным, уточните у боярина сами, но он вряд ли станет противиться. Полномочия милиции определены самим царём. За сопротивление следствию государь лично с него спросит.
Она смерила меня долгим испытующим взглядом и, видимо, решив, что мне можно верить, кивнула на резную лавку у крыльца.
- Вот здесь можете вопросы следственные задать. Никто не помешает, а всё ж мы на виду. Боярин не осерчает.
Ну, допустим, боярского гнева я не боялся. Мышкин, с которым мне довелось иметь дело в первые недели моего пребывания здесь, по знатности рода и значимости в думе был где-то в первой десятке – и всё же нам, фигурально выражаясь, удалось его свалить. И это я ещё спас боярина от почти неминуемой казни, государь собирался отрубить ему голову. Крынкин был всё же рыбой помельче. И кстати, почему я рассуждаю о нём, как о преступнике? Ну, то, что вся дума наперебой ворует из казны, к делу не относится, сейчас он – потерпевший, свидетель, в общем, кто угодно, но не подозреваемый.
Девушка села на лавку первой, расправила тяжёлые складки платья. Я искоса её рассматривал. Совсем юная, лет семнадцати максимум, причёсана тщательно, по моде, но платье парчовое носить не умеет, постоянно в нём спотыкается. По всей видимости, подавальщица полотенец допущена в барскую постель не так давно, не успела ещё с ролью фаворитки свыкнуться.
Мне уже доводилось иметь дело с господскими любовницами. Вспомнилась покойная Ксюша Сухарева, погибшая совершенно безвинно. Уж не знаю, любил ли её Горох, но жалел – это точно. Много на милицейском пути встречается безвременных смертей. Плюс пёс ещё этот… Так, отставить пса! Я пришёл не по этому делу.
- Скажите, Агафья, что вы видели сегодня ночью? Постарайтесь припомнить в подробностях.
Она вытянула из рукава кружевной платочек и принялась его теребить.
- Батюшка Евстафий Петрович ныне поздно легли, около двух было. Уснуть не мог долго, меня призвал. А уж опосля, перед тем как уснуть, пошла я на кухню воды испить. Видите, коридор стеклянный, - она обернулась и указала на длинный балкон на третьем этаже, тянущийся вдоль половины дома. Нетипичная, кстати, деталь для здешней архитектуры, я ни у кого такого не видел. – Вот по нему я и шла, ночь была глубокая. Тепло так, иду и думаю, как хорошо, соловьи заливаются, букашки жужжат…
- Во сколько примерно это было?
Девушка задумалась.
- Часа в четыре, не раньше. Боярин долго уснуть не могли, я неотлучно при нём была.
- Я понял, здесь подробностей не надо.
- И вот иду я, да и вижу, у ворот фигура незнакомая трётся. Вроде бы высокий, в балахоне каком-то али в рясе и с бородёнкой козлиной. Темно было, Никита Иванович, да и третий этаж, я и не разглядела ничего боле. Кричать хотела, но забоялась – проснётся боярин, сама вниз побегла. Бегу к воротам, а там охранники наши с открытыми глазами спят. Я уж их трясти, а того типа и след простыл. Я назад, а они уж опосля фонарь зажгли, да и увидели, чего он там понаписал. И ведь как ладно сработал-то, Никита Иванович! Ровно привидение какое, ни шумом единым. Охрана-то спит ночью, бывает такое, но токмо чутко они спят, ветка где хрустнет – у них уже ни в одном глазу. А утром-то уж боярину и доложили… Более ничего не видела, Никита Иванович. Вот похабника этого долговязого – и того издалека. Простите, - она опустила голову. Я ободряюще улыбнулся.
- Вы очень помогли следствию. Если хотите, я могу сказать боярину, что вы ценный свидетель.
- Ой нет, Никита Иванович! – девушка аж руками всплеснула. – Евстафий Петрович подумают, что я вам тут чего непристойного свидетельствовать изволила! А у меня маменька в деревне, я все подарки боярина, что он золотом даёт, ей отсылаю.
Лезть в их отношения я не стал, не моё это дело. Уж если сам государь до недавних пор всех дворовых девок перещупал, то почему бояре должны отказывать себе в удовольствии.
- Как скажете. А теперь проводите меня к боярину.
- Слушаюсь, - и юная подавальщица полотенец заспешила в терем. Я пошёл за ней.
Боярина Крынкина мы застали в трапезной. Перед ним стояла тарелка с блинами и миска с чёрной икрой.
- Батюшка Евстафий Петрович, участковый с вами перемолвиться хотят о деле ночном, - поклонилась девушка. Крынкин лениво махнул рукой с жирными от масла пальцами.
- Поди прочь, Агапка. Водки нам с участковым да закусь какую, распорядись.
- На службе не пью. Здравствуйте, - я без приглашения плюхнулся на резной стул и в упор уставился на хозяина.
- И тебе не хворать, змей в погонах. Что ж это, мне забор разукрашивают, а твоя милиция мышей не ловит? Так и на кой хрен вас вообще сформировали? Толку от вас, как кобыле от мерина.
- Посажу за оскорбление должностного лица, - невозмутимо ответствовал я.
- Да посмеешь ли? – боярин отправил в рот ложку икры и закусил блином. – На боярах вся власть государственная держится, вся страна испокон веку помеж нами поделена, а царь-то во главе нами и поставлен.
- Вы это Мышкину скажите, - хмыкнул я. Меня начинала утомлять его наглость. В конце концов, это он меня вызвал, я не сам пришёл.
- Мышкин – старый боров и оборонить себя не сумел. К тому же рази ж он мужик, коли баба его со стрельцами молодыми чего там ни есть вытворяла?
- Не уходите от темы.
В трапезную бесшумно скользнули двое слуг и поставили на стол запотевший графин водки и разделённый на секции заграничный поднос с закусками. Икра, колбасы трёх видов, перепелиные яйца.
- Вы сами меня вызвали – вот и рассказывайте.
- Агапка!
Девушка подбежала к боярину и протянула ему расшитое узорами полотенце. Крынкин вытер руки, жестом отослал фаворитку прочь и взялся за графин.
- Будешь?
- Нет.
- Ну и подавись, - и боярин от души набулькал себе полный стакан. – Чего рассказывать-то? Спал я, часов с трёх до полудня. А утром – вона чо, доложили, не поленились. Ну я охранничков моих на конюшню да в батога, чтоб неповадно было на посту дрыхнуть.
Боярин Крынкин был по думским меркам совсем молодым – ему и шестьдесят-то ещё не исполнилось. Не столько толстый, сколько просто крупный и широкий в плечах, в полном боярском облачении и меховой шапке он наверняка здорово смахивал на медведя. В думу он вошёл вскоре после того, как умер его отец, и с тех пор являлся одним из наиболее лояльных последователей Бодрова, из чего я делал вывод, что ум или его отсутствие от возраста не зависят. Вон Кашкину под восемьдесят – а как прогрессивно мыслит!
- Сами ничего не видели?
- Сказано тебе, спал я!
- Ну мало ли…
- А это уже не твоё дело! – завёлся Крынкин. – Охрану мою допрашивай, пока я им языки не вырвал, а со мной не сметь таким тоном разговаривать! Кто ты такой вообще супротив бояр?!
- Я представитель власти, и задача моя – охрана правопорядка в городе, - напомнил я. – За ваше дело я берусь лишь потому, что у нас оно в этой серии не первое, а преступника найти нужно. Всего хорошего.
Я уже давно перестал реагировать на агрессию местной знати в мою сторону. Горох прав, я им здесь поперёк горла. Раньше ж ведь как было? У кого род древнее и золота больше – тот и прав, простых людей вообще в расчёт не брали. А теперь так нельзя – милиция! Вот они и бесятся.
Агапка с поклонами проводила меня до дверей.
- Евстафий Петрович не в духе сегодня, - извиняясь за грубость боярина, прошептала она. – Не принимайте близко к сердцу, Никита Иванович.
От охранников я тоже ничего не добился – они честно признались, что на какое-то время заснули. Меня это, конечно, не обрадовало, но, с другой стороны, от боярина они своё уже получили. Мне же оставалось довольствоваться свидетельством Агапки. Я скрупулёзно занёс в блокнот приметы предполагаемого преступника: высокий, худой, с козлиной бородкой. Кого-то мне это напоминает…
Нет, стоп! Самое страшное в работе милиции – это поспешные выводы. Я даже головой помотал, убеждая себя в том, что никаких выводов не сделал. Срочно в терем к Яге для краткого совещания.
На обратный путь Крынкин распорядился предоставить мне кучера и телегу. И на том спасибо. Я устроился в телеге на пёстром ковре, раскрыл блокнот и принялся записывать свои мысли по ходу следствия. Дело, признаюсь, до сих пор казалось мне смешным, но работать надо: всё же неизвестный писатель посягает на частную собственность, а это уже вандализм, и задача милиции – такое пресекать незамедлительно. Проблема состояла в том, что я не мог знать, кто станет следующей жертвой, а моё дело – не допустить повторения ситуации. Но долговязый субъект в рясе действовал, похоже, без всякой логики. Сначала ремесленник, потом боярин, причём не из мелких. А следом кто, царь? Ну нет! Если Гороху поутру доложат, что его забор расписан похабными куплетами, он всю охрану на кол пересажает, да и мне несладко придётся.
Боярский кучер повёз меня через центр. Мы едва миновали Червонную площадь, как я услышал сзади торопливый топот конских копыт.
- Погоди, участковый! Вертай взад! Фома Силыч тебя… к себе зовёт, – к нам подлетел запыхавшийся всадник, в котором я узнал одного из еремеевских стрельцов. – Беда у него великая!
Я недоумённо воззрился на стрельца.
- Что случилось? – вот только Фомы мне не хватало! Уж у него-то, я надеялся, всё нормально. – Еремеева ограбили? Опять воскрес кто-то? Забор ему разукрасили?
Мне резко стало не смешно.
- Не… не ему. Езжай, участковый, Фома Силыч очень просил. Я к вам галопом, а тут смотрю – ты едешь, насилу догнал!
Дубль три.
Я повернулся к боярскому кучеру.
- Отвезёшь меня к Еремееву – и свободен. Дорогу я покажу. А ты, парень, езжай первым, скажешь Фоме Силычу, что я скоро буду.
Стрелец кивнул и умчался – только пыль взметнулась под копытами его коня. Мы двинулись следом. Фома жил недалеко от терема Яги, и мы часто ходили друг к другу в гости. На улице, где располагался дом сотника, царило странное оживление, народ возбуждённо что-то обсуждал. Я спрыгнул с телеги возле соседнего дома и к еремеевским воротам подошёл пешком. Господи, ну вот только не Фома! Как не вовремя всё…
Еремеев встретил меня у ворот. За его спиной маячила заплаканная женщина лет сорока. Её я раньше не видел.
- Что тут у тебя такого срочного случилось? – я пожал сотнику руку. – Не пожар вроде, чего твой гонец так переполошился?
- Ты откуда ехал? – вместо ответа спросил Фома.
- От Крынкина. Ему тоже забор разрисовали.
- Ух ты, и боярину досталось, - присвистнул Еремеев.
- Так а у тебя-то что? Я думал, и тебе посчастливилось.
- Неа, не мне. Вона, смотри, участковый, - и он махнул рукой в сторону дома напротив. Я обернулся и от удивления едва не сел на землю. Потом, опомнившись, просто привалился к забору.
- Едрёна кочерыжка…
Нет, на этот раз были не частушки. Теперь наш творец пошёл дальше и изобразил на воротах голую бабу с достоинствами впечатляющих размеров. Я едва сдержал нервный смешок. Женщина за спиной Еремеева вновь залилась слезами. Я недоумённо кивнул на неё сотнику.
- Это её дом, - пояснил тот. – Калина – портниха наша, почитай, всю улицу обшивает. Вдова она, ни в чём худом не замечена, с чего ей такой позор на воротах намалевали, ровно порченой невесте? Не, ты как хочешь, Никита Иваныч, а ловить нам надо этого охальника, оглоблю ему в жо… прости, Калина, я не хотел.
Женщина улыбнулась сквозь слёзы.