- Вы видели что-нибудь? – обратился я к ней. Однако портниха лишь покачала головой:
- Никого, батюшка участковый, спала я. Умаялась за день.
- Я видел, - встрял Еремеев. – Часа в два ночи на крыльцо выходил, смотрю, тип какой-то там отирается – то ли в рясе, то ли в платье бабьем. Тощий такой, с бородёнкой. Темно было, боле ничего и не разглядел. Хотел выйти да в рыло ему двинуть, а он усвистал уже. Так я и не успел, спать лёг. А утром вона чо…
- Почему сразу не доложил?
- Так не видел я. Я утром на службу с заднего двора выезжаю, на кой мне крюк по улице давать? Вот тока почитай час как вернулся, обстановку криминальную оценил, да сразу за тобой и послал. Пока ты там у бояр прохлаждался.
- Да если бы прохлаждался, - вздохнул я. – Ещё один неадекват на мою голову.
- Крынкин?
- А то. Потом расскажу. А вы, гражданка, не переживайте так, найдём мы этого субъекта и стрясём с него моральную компенсацию.
- Люди мимо ходят, - вздохнула женщина. – Смеются, пальцем тычут. Ровно я виновная в чём.
Я задумался.
- У вас есть в городе подруги? Может быть, переедете к кому-то из них на время? Поймите, я очень сожалею, что вы стали жертвой подобного преступления, но пока попросил бы вас не закрашивать. Когда мы поймаем преступника, нам будут нужны доказательства.
- Я понимаю, - кивнула она. – Есть сестра, могу поехать к ней. Но, Никита Иванович… а если не поймаете? Слухи ходят, что не токмо меня и Егоровых так опозорили, а и до бояр добрались. А бояре – они ж… они не как мы, на боярах…
- … вся власть государственная держится, - с улыбкой продолжил я. – Это я уже слышал. Но перед законом все равны, я одинаково тщательно расследую все три случая. Если вас задевает, что кто-то смеётся над этой картинкой, поезжайте к сестре и ни о чём не беспокойтесь. Милиция ведёт следствие. Фома, пойдём рассмотрим поближе.
- Да я уж рассмотрел. Малёвано углём обычным да руками кривыми, а породил сие мозг зело озабоченный. Эвона какие… дыни ей обеспечил. Кто б мог непотребство такое нацарапать?
Потерпевшая между тем ушла, по-видимому, собираться, и мы остались одни.
- Знаешь, Фома, один вариант в голову лезет. Но уж очень очевидный. Долговязый, в рясе, с козлиной бородкой… Любовница Крынкина, кстати, описала того же субъекта. Приметы сходятся. Тебе никого это описание не напоминает?
- Напоминает! – аж просиял доблестный Еремеев. – Ща ребят кликну – они нам его мигом завернут и сюда доставят.
- Не смей!
- Это чего ж? Он, волдырь долгорясый, честной бабе будет похабщину на заборе малевать, хоть носа из дому не кажи, а я – не смей?!
- Фома, уймись! У нас презумпция невиновности! Мы не можем по такому размытому описанию хватать граждан. Нас самих засмеют же. И нам же потом, если ошибёмся, извиняться придётся. Оно тебе надо?
Еремеев задумался, потом помотал бородой.
- Ну вот и я о чём. Ладно, если ты свободен, пошли к нам, посоветуемся. Яга уже заждалась, наверно.
***
Однако продуктивного обсуждения не получилось. Едва мы уселись за стол, примчались гонцы от государя:
- Сыскного воеводу и бабушку Ягу экспертизную Его Величество ко двору требуют, ответ на боярском собрании держать!
Мы переглянулись. Крынкин, больше некому. Поднял на уши царя и думу, и теперь нам предстоит слушать обвинения в бездействии. А то как же, на боярское имущество покусились! Как будто мы тут целый день только и делаем, что воробушкам кукиши показываем. Устал я от дипломатических игр Гороха, а что делать – придётся ехать. Государь нам, конечно, верит, но и бояр игнорировать не может. Связан он думой по рукам и ногам. Прилюдно он может таскать их за бороды, орать на них и грозить острогом и каторгой, но… прав был Крынкин, это я уже успел понять. Власть государева держится на них.
- Фома, ты с нами?
- Так меня не звали вроде, - хмыкнул сотник. – Оно мне надо, на Бодрова со свитой любоваться? У меня и другие дела есть.
- Дезертир несчастный, - беззлобно отозвался я. – Нет бы поддержать.
- Иди-иди, Никита Иваныч, потом расскажешь, кто кого за бороду таскал.
Яга неспешно собралась, повязала на голову платок. Мне же и одеваться не нужно было – только что, считай, с улицы. Мы с бабкой вышли во двор, я помог ей залезть в присланную за нами государеву коляску и запрыгнул следом. Фома помахал нам на прощание и направился к дежурившим у ворот стрельцам. Что-то я Митьку, кстати, не видел. Ох не к добру это…
- Да, Никитушка, - вдруг опомнилась Яга. – Абрам Моисеич опять заходил, тебя спрашивал. Нету, говорю, участкового, мне расскажи, я передам. А он стоит и эдак таинственно пейсы подкручивает, аспид! «Инфог’мацию имею и г’асстанусь с ней за умег’енную плату», - передразнила бабка. – Так и не раскололся, подлец! Ох и оберну я его в ухват в следующий раз.
- Бабуля! Не смейте мне тут граждан заколдовывать! Мы милиция, наше дело расследовать, а не самосуд учинять.
- Да знаю я, Никитушка, потому и не стала. Но ежели опять припрётся…
- Разберёмся, - я успокаивающе похлопал её по руке. Для беседы с боярской думой нам понадобится весь наш запас терпения.
На собраниях думы я уже бывал неоднократно и потому дальнейшее развитие событий в принципе представлял. Сначала они будут полчаса рассаживаться, потом обвинять нас во всех смертных грехах, дальше переругаются, начнут мутузить друг друга посохами и таскать за бороды. На этом моменте бояре обычно забывали обо мне и о государе, а потому мы мирно считали ворон или тихо вели неспешную беседу. Заканчивалось всё тем, что побитых выносили, помятые выходили сами, а Бодров созывал особо приближённых и шёл с ними в трапезную. В общем, не впервой, прорвёмся.
Однако я ошибался. Мы с бабкой поднимались по лестнице, когда до нас донеслись крики, ругань и какая-то возня. В коридоре у зала заседаний что-то происходило. Я бы запрыгал через две ступеньки, но Ягу бросить не мог. Видя моё нетерпение, бабка захромала быстрее.
- Пойдём уж, Никитушка, пока не убили никого. А то помимо воскресшего пса у нас в деле ещё и труп будет.
- И то верно.
А у дверей зала заседаний творилось такое… Я чуть не расхохотался, честное слово. Устыдился лишь под взглядом Яги. Боярин Крынкин тряс растянувшегося на ковре дьяка Филимона, периодически от души прикладывая того лопатками в пол. Тщедушный дьяк вертелся ужом и плевался на полметра вверх, но сбросить с себя боярина не мог. Разъярённый Крынкин и впрямь был здорово похож на медведя. Щуплое теловычитание дьяка он поднимал, словно пушинку, одной рукой, другой твёрдо намереваясь выбить из Груздева душу. Столпившиеся вокруг думцы активно болели.
- Что здесь происходит, граждане? – я сунулся в толпу как раз в тот момент, когда кто-то из бояр заботливо сунул Крынкину резной посох. Нет, у дьяка в любом случае не было шансов, боярин задушил бы его голыми руками, но эти доброхоты… жаль, я не видел, кто конкретно снабдил Крынкина столь грозным оружием, иначе непременно взял бы на заметку.
- Поди прочь, участковый, не до тебя.
- А ну прекратить! – рявкнул я и, прорвавшись сквозь кольцо бояр, попытался оттащить Крынкина от дьяка. Глаза боярина налились кровью, он замахнулся посохом – если бы он попал, я отлетел бы обратно, но реакция, натренированная московской школой милиции, меня спасла. Я выбил посох из его руки и подсечкой повалил боярина на ковёр. Ну как на ковёр – на Филимона, который чуть не задохнулся под весом, раза в три превышающим его собственный. Бояре поражённо примолкли. Это напоминало затишье перед бурей.
- Что случилось? – спокойно повторил я. Крынкин сел на ковре, напоследок дав дьяку затрещину. Один глаз Филимона Митрофановича уже начинал багроветь свежим фонарём.
- Я тебя, участковый, зачем вызывал? – угрожающе повернулся ко мне боярин. – Чтобы ты преступника поймал, который мне ворота опоганил. А ты?
- Следствие ведётся.
- Ты, Никита, Иваныч, не обессудь, но хлеб государев ты задарма жрёшь, а толку от тебя никакого, - Крынкин поднял свой посох и медленно встал. Он был выше меня на голову, не меньше. – Как ты ушёл, Агапка мне всё и обсказала, как есть. Про злодея долгорясого с бородой козлиной.
Ах вот оно что. Крынкин сделал те же выводы, что и я сам, но, будучи куда менее сдержанным, немедленно попёрся учинять расправу над дьяком.
- И что? – я попытался изобразить непонимание. Боярин ткнул Груздева носком сапога в бок, и дьяк в отместку плюнул ему на полу кафтана.
- А то, что вот этот хрен собачий как раз тому описанию зело подходит! Пока ты балду пинаешь, я сам следствие вершить буду!
- Это самосуд. Карается арестом на пятнадцать суток, - напомнил я. – Вы не имели права. Немедленно принесите гражданину Груздеву извинения.
- А дулю с маслом не хочешь? – Крынкин впечатал посох в ковёр с такой силой, что, казалось, пробьёт паркет. – Мы, бояре, здесь закон – не ты, участковый.
Я не сразу заметил, что кольцо окруживших нас думцев расступилось. Со стороны лестницы к нам приближался Бодров с двумя боярами помоложе.
- Что здесь происходит? А, Никита Иваныч, и ты здесь… ты всегда кстати, как чирей на пояснице.
Бодров сообразил, в чём дело, и недовольно поморщился.
- Евстафий, ты другого места не нашёл, чтобы этому вот голову свернуть? Чтобы он потом из ковра государева зубы свои гнилые выковыривал? И за что ты его, кстати?
- Это он на моих воротах художества разводил!
- Не я! – визгливо воспротивился Филимон Митрофанович и тоже встал. – Не причастен к сему и муки адовы принимаю безвинно!
Я с удовольствием вызвал бы обоих в отделение, взял показания, а потом оформил Крынкина как минимум под домашний арест. Я всё ещё надеялся однажды донести до здешнего общества, что закон един для всех. Но сейчас у нас хватало своих проблем, чтобы разбираться ещё и с боярами.
Дальнейшее развитие событий было прервано – нас пригласили в зал заседаний. Пока думцы рассаживались, я успел перекинуться парой фраз с Горохом. Яга всё это время молча стояла в сторонке. В плане наблюдательности нашей бабке равных нет. Когда весь этот цирк закончится, она непременно расскажет мне что-нибудь интересное.
- Ты, Никита Иваныч, не серчай, они ща как обычно балаган устроят да грозить тебе станут. Вишь дело какое, на боярское имущество злодей покусился.
- Знаю, Ваше Величество. Я не в обиде.
- Ну вот и отлично. Зайдёте ко мне потом оба? Успокоения нервов ради и принять не грех.
- Я на службе. Но зайдём с радостью.
В боярской думе было человек пятьдесят. Исключительно мужчины, кстати. Большинство – толстопузые, степенные, все в парадном облачении, высоких шапках и с резными посохами. Кстати, в ближнем бою крайне неприятное оружие – во время битвы с шамаханами за государев трон мне пару раз прилетело, не пушинка, я вам скажу. Некоторые, особо умные, с одного конца их ещё и затачивают, получается вообще чёрт знает что. Но Горох говорит, это традиция, боярин без посоха – как самурай без меча.
Усаживались думцы по фракциям, если можно так выразиться. Бодров и его свита занимали всю правую сторону. Я нашёл взглядом седобородого боярина Кашкина, он сочувственно мне улыбнулся. Я был один против этой толпы. Нет, со мной, конечно, бабка и царь, но в основном боярский гнев будет направлен на меня. Государю так вообще не позавидуешь, он между двух огней.
- Знать желаю, для чего бояре мои верные срочное заседание собрать затребовали, - громогласно объявил Горох. Позади трона стояли два писца и фиксировали на бумагу государевы речи. На правой стороне пошептались, Бодров кому-то покивал, и со скамьи поднялся седой боярин с бородой по пояс. Я его не знал.
- Государь, мы, как ты сам сказал, слуги твои верные. Мы служили тебе, а до этого – батюшке твоему, живота своего не жалеючи. В лихую годину дума боярская завсегда тебя поддержит ради спокойствия во владениях твоих. Через нас ты управляешь своими землями.
- Так какого ж, скажи, рожна, - это Бодров. Началось, - имущество слуг твоих верных порче подвергают бесстыдно, а их самих – оскорблениям и клевете? Ты создал милицию – мы молчали. Ты дал приходню без рода и звания следствия в городе вершить, на честь нашу посягать и свои порядки устанавливать!
Я видел, как уши Гороха медленно багровеют. Но царь пока молчал. Я тоже – пусть выскажется.
- Но когда на слуг твоих обвинения позорные возводят и заборы им размалёвывают, ровно порченой невесте, - он будто не видит! Так кого ж должна защищать твоя милиция? Крестьян, рабочий люд да девок падших? А о нас кто подумает? Так вот не выйдет, государь, потому как мы сами о себе подумаем! Слово боярское нерушимо, и стоять ему, аки стене каменной.
- Ты, Павел Игнатьич, всё сказал? – обманчиво ласково уточнил Горох. – Тогда слушай. Все слушайте. О деле боярина Крынкина мне доложить успели, в курсе я. Ворота покрась, охрану выстави и боле время моё не отнимай. А токмо не сметь мне тут возводить поклёп на милицию! В управлении страной я совета вашего всегда спрошу, ибо такова традиция. Но следствие вести я повелел Никите Иванычу, потому как перед участковым все равны – что плотник, что боярин, ибо справедливо сие. Тех же, кто противиться моему слову будет, сей же час велю на кол посадить! Ишь чего мне удумали, революцию вершить! Я вам дам революцию! По моему слову здесь дела творятся, ибо я над вами всеми Господом Богом поставлен. А лично ты, Павел Игнатьич, опосля ко мне зайдёшь да доложишь, как так получилось, что ты за моей спиной с католиками польскими дружбу завёл.
- Я благословения для дочери у тебя спросил.
- Ты позволения моего не спросил, а за то кара суровая полагается, коли пыл не убавишь да продолжишь на милицию голос повышать. Подумай над этим на досуге, коли хочешь на Ларискиной свадьбе за молодых выпить.
Толпа загудела.
- Государь, твоя милиция дело ведёт недбайно да косно, а меж тем на боярина покусились! Понимаешь ты, ирод участковый?! – это уже мне. – Имущество боярское свято охраняемо повинно быть! А не то мы сами себя обороним, но тогда и ты городу без надобности!
- Перед следствием все потерпевшие равны, - я тоже был вынужден повысить голос, чтобы они меня хотя бы услышали. – Случай боярина Крынкина ничуть не важнее двух других.
- Да ты что несёшь, участковый?! – чуть ли не хором взвыли они. – Ты ж думай, с кем бояр равняешь! Мы веками при царе стояли!
- При казне вы веками стояли, - огрызнулся я. – И тянули оттуда кто мешками, кто сундуками. Сказано вам, следствие ведётся.
Господи, как с ними было тяжело. Я жалобно взглянул на государя: может, пора заканчивать? Горох молчал, бояре обсуждали мою персону друг с другом, и до нас им пока дела не было. И кстати…
- Довожу до вашего сведения, что любые попытки физического воздействия на предполагаемых участников дела будут караться арестом.
- Ты, Никита Иваныч, хоть раз за всё время пользу принеси, а то пока от тебя честному боярству вред один. Коли за три дня не сыщешь преступника, мы сами следствие да суд вершить пойдём, - это дед, который толкал вступление. Почему, кстати, через три дня, а не сейчас или завтра, к примеру? Потом я вспомнил: на четвёртый день в Лукошкино приезжают поляки. Дума готовится к Ларискиному венчанию, сейчас им не до поисков заборного вредителя. А вот уж после свадьбы… То есть по-хорошему к сроку можно накинуть ещё столько же, но это уже будет нечестно. Я и сам понимал, что вредителя искать надо.
- Быть посему, - решил Горох. – Даю тебе, участковый, три дня. Супостата найдёшь да к суду представишь – награжу. А не сумеешь… на каторгу, конечно, не сошлю, но в отставку отправлю, ибо не оправдал доверия царского. Теперь, слуги мои верные, ступайте с Богом. А ты, Павел Игнатьич, помни: густую кашу ты заварил – не подавись токмо, как расхлёбывать будешь.
Бодров что-то буркнул в ответ, но мы не расслышали, а громче он повторять не стал. Да мы и не настаивали. Горох вышел через боковые двери, мы выдвинулись следом. Бояре тоже начали расходиться. Сейчас они от души поужинают за государственный счёт, а потом с чувством выполненного долга разъедутся по домам.
Царь привёл нас в свой кабинет, повелел подать туда ужин и жестом пригласил нас садиться.