Рыжий порешил, что раз уж намочил портки походные, то не мешало бы их и простирнуть в таком случае. Закинул косу за спину, к ней задом поворачиваясь да прикрывая шрам от взгляда стороннего. Пошёл в реку, тем не менее, понимая по опыту заработанного с поселковыми девками, что не желание любоваться её красой да поворот к обнажающейся деве спиной, будет для неё не меньшим оскорблением, чем отбор ножа да усадка на песок задницей.
Дева никак не отреагировала на его мерзостную выходку, но раздевшись догола да проходя мимо, груди выпятив, глянула на рыжего так значительно, что тот всё понял без объяснения. Она ему такого никогда не простит и не при каких условиях и, судя по натуре отвратительной эта стерва никогда и никому, ничего не прощает по определению. Она этому просто с детства не обучена.
От вида тела девичьего обнажённого, грациозно в воду заплывающего Кайсай впал в полное оцепенение. Тело мгновенно отказалось слушаться. Но парализовала его не красота её фигуры божественной, а колдовские узоры на её спине! Она оказалась колдуньей «меченой»! И ведь эта зараза ещё косу вперёд убрала, открывая спину для обозрения и давая ему возможность разглядеть себя во всех подробностях.
Только сейчас бердник понял с кем сцепился по дурости. Она же могла одним желанием по песку его размазать, превращая в пыль песочную. Сразу стал понятен и гонор девы, и её заносчивость, высокомерный взгляд на их с Куликом ничтожества, а за одно и отсутствие у неё оружия. На кой оно ей, коли колдовская сила в самом теле заложена.
Сравнивая её рисунки с лесной ведьмою, он пришёл к выводу однозначному, что каждая «меченая» видать по-разному разрисована, потому что роспись Золотых Грудей была совсем непохожая на еги-бабины. Те хорошо запомнил за время лечения. Когда рыжий пришёл в себя от оцепенения, первое что осознал мозгами разрозненными – сердце из груди вот-вот вырвется, а второе – увидел штаны уплывающие.
Дева, к моменту его осознания зайдя в реку по груди высокие, развернулась к нему торжественно, бросая косу золотую на спину, открывая к телу доступ для глаз, и была очень довольна результатами произведённого эффекта на рыжего, как свинья желудей обожравшаяся. Вот только не хрюкала.
Спустя время некоторое, пьяная весёлая компания, состоящая из двух мужчин да двух дев сопровождения высокопоставленной особы, притом, как выяснилось, такой высокой, что выше некуда, уже, как ни в чём небывало у костра разглагольствовали. Костёр наспех Кулик разжёг, проскакав туда-сюда вдоль берега да найдя хоть что-то, что могло гореть, видно изничтожив кусты последние.
Лишь высокого полёта стерва «меченая» сидела на берегу в гордом одиночестве в конскую накидку закутанная да безучастно созерцала пейзаж реки. Сидеть у костра за компанию да пить напитки с ними пьяные, она с ними наотрез оказалась, считая это ниже своего достоинства, хотя что-то там пила, но совсем одна.
Когда, наконец, все разогрелись снаружи да изнутри как следует, стали к переправе готовиться. «Муже резки» по команде стервы высокопоставленной, начали раздеваться полностью да всё снятое в мешок укладывать.
Цвет их волос действительно был крайне необычен, очень походя на рыжее золото, притом этим цветом они могли похвастать не только волосами на голове, но и везде, где они расти от природы рассаженные. Златовласки были настолько красивы и обворожительны, что Кайсай пивший немного лишь для согрева телесного, тем не менее, начал быстро пьянеть, смущённо да лихорадочно глазами их щупая. Но увидев голую командиршу в узорах цветных затейливых, в раз протрезвел, даже миновав стадию похмелья болезненного.
Всё что осталось на девах лишь странный амулет с вырезанной дыркой из зелёного да красивого, а значит дорогого камня [2] полированного, что цеплялся за шею шнурком да висел в аккурат чуть повыше ложбины, что между грудей рельефных образовывалась.
Взгляд Кайсая, липко цепляясь за обнажённую Золотые Груди, замер на некоторое время на этом амулете у неё меж грудей, но толком подумать о нём не успел. Потому что неожиданно для себя разглядел сквозь узоры ведьминые идеальное тело безупречное, отчего, как назло, почувствовал в своих штанах «позор» шевелящийся.
Возбудиться, да ещё при поляницах было смерти подобно по правилам! Это нарушало закон незыблемых – «не еть», что в походе смертельным был. Хотя они с Куликом не присягали ещё и жизни за это их ни лишили бы, но позором бы покрыли себя несмываемым.
И тут как гром средь неба ясного в его ушах раздался смех издевательский, и он совершенно отчётливо как настоящую увидел пред собой еги-бабу знакомую с указывающим ему на штаны пальчиком. Зашевелившийся орган тут же скукожился да дохлым прикинулся. А тут и видение исчезло-растаяло.
– Благодарствую тебе Апити, – проговорил Кайсай сам себе, улыбаясь растерянно да крепко призадумавшись, раздеваться принялся.
Золотые Груди, туда-сюда расхаживая да высокомерно давая свои божественные веления, притом всем подряд, а не только девам что были в подчинении, между тем то и дело косилась пристально одним глазом за рыжим бердником, и его резкая перемена в настроении от неё ни укрылась, не спряталась. Она подошла к нему абсолютно голая, с видом, мол просто мимо проходила да поинтересовалась язвительно:
– Что воин, в штанах жмёт, никак?
Она окинула Кайсая взглядом уничижительным, ухмыляясь полупьяно не понять с чего, прямо напротив него останавливаясь, думая, что ставит молодца в неудобное положение, всем видом вызывающим, требуя ответа немедленного.
– Да, нет, – пожал плечами бердник, выходя из задумчивости да отвечая нахалке не задумываясь, – он у меня такой, что никакие штаны не выдержат. Рвёт любые в клочья, заколебался штопать дыры с разрывами. А при вас даже не дёргается.
И с этими словами скинул сапоги со штанами быстрым движением, спокойно уложив их в мешок для переправы предназначенный, при этом нагло уставившись на тело обнажённое, высокородную «муже резку» разглядывая во всех её интимных деталях с близкого расстояния.
Дева стояла вплотную к огню, и он совершенно отчётливо мог разглядеть всё в самых мельчайших подробностях. Глаза его замаслились, в горле ком возник непонятно из чего скатанный. Он его с великим трудом протолкнул будто сухое без воды проталкивал.
Кайсай внимательно рассматривал узор чёрно-матовый, тот, что первым в глаза бросился. Затем полюбовался голубым, прямо точь-в-точь, как у Апити. Дольше всего задержался на розовой ажурной юбочке, отороченной золотым мехом «междуножья», такого же, как на голове цвета один в один.
Дева же, не видя его вожделенных глаз, тем не менее, уже не улыбалась как давеча, внимательно рассматривая его мужское достоинство. Она была абсолютно уверена, что перемена настроенья рыжего заключалась в том, что Кайсаю стало стыдно за возбуждение. Но ошиблась и потому не понимала происходящего, почему он вдруг серьёзным таким сделался, да как показалось даже трезвым. Ни в одном глазу!
А Кайсай ведя взглядом по завихрениям ведьминым, неожиданно для себя стал в голове прокручивать события последних дней, опосля ухода от наставника. И чем дальше углублялся в свои размышления, тем больше убеждался в том, что всё с ним содеянное было неслучайно и имеет далеко идущие последствия. Он даже поглядел на небо, оторвавшись от тела девичьего в надежде увидеть того, чьей рукой направляем в пути да разумом кого наставляется на дорожке жизненной.
Кайсай изначально не боялся закона «не татить», так как никогда не грешил воровством и не собирался промышлять в будущем. Проходить проверку на «вшивость» в одре тоже не боялся ни капельки. Наблюдательность натренированная да мгновенная реакция не давали ни шанса провокаторам его обмануть иль подставить как-нибудь.
Не боялся закона «не блядить», чего боялись многие. Хоть язык у рыжего и был без костей да подвешен, как следует, что на девках заречного поселения отточен до остроты лезвия, за что с благодарностью тут же вспомнил деда-наставника, но и придержать он его всегда мог с лёгкостью. Да и вообще, шутки шутками, а когда начинались разговоры серьёзные, язык у него сам отнимался, а он в тугодума оборачивался.
А вот последнего закона «не еть», он побаивался. Особенно испугался как раз загостив у Апити. Когда ничего не мог сделать с этим треклятым органом. И теперь словно прозрел, осознавая с удивлением, что судьба не просто так провела его через лесную «меченую», а подарила ему колдовскую защиту от соблазна пагубного. Кайсай был уверен, что даже коли сознательно его решат провоцировать на нарушение закона этого, как делала теперь дева золотоволосая, пусть даже просто из баловства, а не со злым умыслом, то он способен противостоять искушению, стоит лишь вспомнить о лесной ведьме да её хохоте.
Рыжий даже улыбнулся по-доброму, вспоминая голую развратницу, живущую с лесной нежитью наперекор пересуду народному и про себя, пожелал им счастья да благоденствия. И эта золотоволосая «меченая» тоже возникла на его пути не запросто так. Она какой-то знак судьбы, и он готов был голову дать не отсечение, что с этой красавицей их в будущем что-то будет связывать и похоже очень крепко суровой ниточкой.
Дева, заметив, что рыжий пристально да со знанием дела рассматривает её колдовские узоры хитро завязанные, надменно улыбнулась и спросила на распев, проговаривая:
– Чего пялишься? Невидаль узрел?
– Ну, почему ж? – ответил воин запросто, – я с этой красотой прекрасно ознакомлен в подробностях. Только что от такой ведьмы «меченой» иду с излечения. Оттого, кстати, и запоздали за ордой, ускакавшей от нас.
– Что за ведьма? – тут же встрепенулась Матёрая, в раз всю спесь растеряв как не было, – где ты здесь нашёл «меченую»? Что ты тут брешешь несуразицу?
Кайсай не чувствуя подвоха, даже удивился несколько.
– В лесу нашем сидит. Она там за еги-бабу посажена. Меня подранили слегка, так она вылечила.
И с этими словами он обернулся, спину показывая, убирая при этом косу на грудь, шрам открывая для обозрения. Тонкий пальчик скользнул по шраму словно «плеть нервная», но, не стегая, как Апити, а будто протянули ею с лаской да нежностью. Рыжий выгнулся дугой крутой от мурашек щекочущих, что пробежали табуном при её прикосновении.
– Только плетью не тронь, – простонал он вдруг жалобно, от её рук отстраняясь на расстояние.
Красавица резко убрала пальчики, но во взгляде её засверкали молнии.
– Как зовут её? – прошипела Матёрая сквозь зубы стиснутые.
Этот тон шипящий, Кайсаю не понравился. В ней он почуял угрозу явную своей спасительнице да машинально соврал, даже не задумываясь:
– Так не знаю я, – да тут же сообразив, добавился, состроив из себя простака деревенского, – разве еги-бабу кликают? Еги-баба она и есть еги-баба. По завету посаженная да лишённая прошлого.
Золотые Груди глубокий вдох сделала, как бы успокаиваясь, после чего задумавшись проговорила примирительно:
– Ладно. Проехали.
Только сейчас рыжий понял, что опять сболтнул что-то лишнее да чтоб как можно быстрей закончить с допросами, кинулся собираться, к переправе вещи подготавливая.
Какое-то время Золотые Груди ещё постояла возле рыжего соображая видимо, продолжить пытать его с пристрастием иль не стоит покамест до поры до времени и, решив, что не стоит, отвернулась да к своему коню двинулась.
Как потом Кулик рассказал, он это испытание тоже прошёл с честью-достоинством, только в отличие от Кайсая исключительно со страха смертельного. Он так испугался за свой срам перед девами, что предмет позора зашевелился панически, но, не наружу стремясь, а внутрь тела карабкаясь…
Форсировав реку глубокую, они так и поехали впятером до самого Поля Дикого. Отряд поляниц под управлением Золотых Грудей, что как выяснил Кайсай у сопровождения, в сёстрах звали по-простому Золотце, возвращались из некого колдовского Терема, о коем золотоволосые хоть и были по дороге разговорчивы, но замолкали всякий раз, как только касались этого логова.
Совместно путешествовать оказалось на редкость весело, интересно и даже получалось забавно порой. К общему удовлетворению все признали безоговорочно, что благодаря хорошей компании весь долгий путь укоротился до перехода короткого, да и время пролетело незаметней словно не мерно шло, а неслось галопом в степи. Все это признали, кроме Золотца, что ехала впереди, ни обращая на спутников никакого внимания, совсем не участвуя во всеобщем веселии.
В самом конце их перехода, недолгого опосля очередной стоянки с перекусами, толи само получилось, толи сознательно со стороны стервы золочёной было сделано, но обычный строй путешествия нарушился. Гроза Неба Чёрного со Звездой Летней Ночи, так звали дев её сопровождения, взяли Кулика в клещи в двух сторон да весело хохотали, впереди скача, видимо потеряв из вида Матёрую, а Кайсай с Золотцем чуть задержавшись оказались вместе, их преследуя.
– К вечеру доберёмся, – внезапно начала разговор золочёная, но при этом в голосе её что-то поменялось от прежнего.
– Уже? – наигранно удивился Кайсай, даже не зная, что сказать в ответ, так как неловко себя почувствовал, оставшись наедине с этой обворожительной, но надменной сучкой, прости Троица.
– Признайся, Кайсай. Испугался, когда нас повстречал? – вдруг как-то запросто да почитай весело, с наивностью обычной девы заигрывающей, спросила она, мило улыбнувшись рыжему, при этом вполне нормально, по-человечески.
– Не то слово, – застенчиво улыбнулся рыжий в ответ, явно не ожидая такого поворота в их взаимоотношениях, – ты что думаешь, я просто так стирать штаны кинулся?
– Да ладно тебе, – по-девичьи застенчиво рассмеялась Золотце, – извини, по привычке вышло, не по злому умыслу.
– Да ладно тебе, – скопировал бердник, – не извиняйся. Нормально всё. Мы не в претензии.
Кайсай сначала не мог объяснить себе столь резкую перемену в этой стерве напыщенной, но предположил, что ей надоело ехать в одиночестве да что есть силы надувать себя от важности.
Золотце прекрасно по дороге слышала весёлый трёп за своей спиной, и ей наверняка хотелось принять в нём участие, но положение её статуса особого не давало Матёрой права морального опуститься до бытового уровня. И тут она, похоже, просто не выдержала. Ей захотелось обычного общения. Когда ещё в её жизни такое выпадет? Чтоб вот так без свидетелей побыть обычным человеком, а не тем, чем другим кажешься, хотя Кайсай тут же остерёг себя, кто эту «муже резку» знает, что у неё на уме каверзном.
Но по виду бердника внимательного, в ней боролись именно эти две крайности: предписанная недоступность для окружения в общении с людьми ниже своего уровня да девичье желание поболтать тет-а-тет с молодым да интересным красавцем писаным. По крайней мере, он был именно такого о себе мнения.
– Мы страшные, когда закуманены да в состоянии похода находимся, – призналась дева, смущаясь по-настоящему, что выдавал румянец на щеках вспыхнувший, – вот тогда лучше не подходи даже на вылет стрелы. И вас это тоже касается. Это я так, на будущее.
С этими словами она кивком головы указала на едущих впереди Кулика с поляницами, как бы давая понять собеседнику, что подобные панибратские отношения, превалирующие в данный момент, в будущем будут неприемлемы.
– Буду знать. Благодарствую за предупреждение, – ответил Кайсай, любуясь её точёным профилем.
Она небрежно подала знак рукой оглянувшейся деве сопровождения, мол давай вперёд, не притормаживай. Та молниеносно выполнила команду прибавив в скорости.
– А теперь мы такие же обычные, как и вы. И законы блюсти, в общем-то, не обязаны, – тут она повернулась, ему в глаза уставившись своими зелёными колдовскими болотами, затягивающими, словно трясина зыбучая да улыбнувшись, добавила неожиданно, – а ты ничего, воин. Мне понравился.
В её глазах блеснули искры не то от стыда за признание, не то от эйфории собственной смелости.
Она, не отводя глаз начала останавливаться, но неожиданно улыбнулась и рванула вперёд, оставив рыжего в полном недоумении. Кайсай встал как в копаный и ничего не мог поделать ни со своим сердцем бешеным, из груди выскакивающим, ни со своими мыслями, кучу малу устроившими, ни со своим телом предательским, крупным ознобом забившимся.