Воин не понимал, что происходит с ним. Почему эта дева так на него действует? Колдовство? Наваждение? Приворот ведьминый? Он опомнился, когда уже потерял из виду своих спутников, да пришпорив коня, рванул догонять отряд за бугром скрывшийся.
Догнав ведьму-красавицу, чуть ли не в любви признавшуюся, что продолжала отставать несколько от остальных путников, будто нарочно поджидая бердника, он, ища повод для разговора дальнейшего, ляпнул первое что пришло в голову, по большому счёту неся полную окалесицу:
– Лук у тебя хороший. Сразу видно руку мастера.
– Восемнадцать кусков разного дерева, – не без бахвальства поддержала разговор Матёрая, – таких больше нигде не делают.
– Ого, – восхитился рыжий наигранно и, бросив на деву взгляд растерянный, вновь спросил первое что в глаза бросилось:
– А откуда у вас такой цвет волос золотой? Вы что их действительно золотом натираете?
Дева расхохоталась, притом так заливисто да обворожительно естественно, что Кайсай в очередной раз затрясся от возбуждения да чуть не застонал от истомы нахлынувшей, да нормального для мужика желания немедленно завалить её тут же да сжать в объятиях.
– Нет, Кайсай, – весело ответила Золотце, видимо приняв решение быть раскованной и получать от этого удовольствие, сверкнув искрой своего мимолётного взгляда чарующего, – красим мы их. Мы все до единой крашенные.
– Это как? – так же естественно удивился Кайсай, подъезжая к Золотцу в плотную до касания.
– Травка тут в степи одна растёт секретная. Вот её собираем, отвар готовим да красим до позолочения.
И с этими словами, она, порывшись в перекидной суме достала небольшой мешочек кожаный. Развязала, понюхала содержимое да протянула его берднику. Тот осторожно взял мешок, тоже зачем-то понюхал содержимое, ощущая пряный аромат травы неведомой, хмыкнул да вернул хозяйке, давая понять, что просить не станет себя перекрашивать. Ему и свой цвет нравится.
– А можно ещё спросить? – поинтересовался рыжий осторожничая.
– Спрашивай. Я сегодня добрая.
– А это, правда, что обладательница узора чёрного жизнь отобрать может запросто?
Весёлость с лица Золотца, как ветром сдуло порывистым.
– Это тебе тоже еги-баба поведала?
– Нет, – не стал врать воин, – это мне мой наставник рассказывал, а у еги-бабы он не чёрный, а серый такой, пепельный, примерно, как у тебя и она, по её словам, такого не может. Пуп, говорила у неё развяжется.
– А ты храбрый заяц, – неожиданно жёстко проговорила Матёрая, уставившись в упор на собеседника, – не трясись. У меня тоже пуп не так завязанный, а вот Матерь наша, может одним помыслом. Но у неё чернота блестит словно масло, а моя, да, матовая. Я только так могу…
И не успел Кайсай возразить, мол не надо, верю, как его скрутила судорога сумасшедшая, да так резко, что зубы друг о дружку щёлкнули, со звоном отдаваясь гулом в бестолковой голове, а он сам, лишь спало оцепенение чуть с коня не сверзься, чудом за стремена удерживаясь. Золотые Груди хохотала до слёз. Ей, видите ли, стало весело.
– А розовый узор на попе тоже рассмотрел? – спросила золотая гадина, хитро прищурившись.
– Не надо, – завопил Кайсай, да кинулся от заливающейся смехом девы подальше в сторону…
Перебравшись вброд через очередную реку неширокую, где стояла застава с охранением, что при виде дев тут же расступились как можно дальше от проезжающих, и позволили вслед за девами проскочить двум молодцам без какого-либо допроса с дознанием, путники, наконец, вступили на легендарное Поле Дикое.
Отъехав от реки на четверть полёта стрелы пущенной, Золотые Груди остановила коня, и все путешественники собрались в кучу единую.
– Всё, – вновь изображая из себя стерву спесивую, подытожила Матёрая золотоволосая, – мы на месте. Вам туда, – и она указала рукой на дорогу утоптанную, – а нам домой, в другую сторону.
– Жаль, – протянул Кайсай, дурачком прикидываясь, – я б в вашей компании всю жизнь ездил бы.
– Соскучишься, приезжай, – тут же съязвила Золотце, топя своими зелёными глазищами пожирающего её взгляд рыжего, – будем рады вас сварить да съесть на празднике.
Девы звонко засмеялись, довольные шуткой своей предводительницы. Молодцы кисло скривились, изображая улыбки отвратительные. Затем Золотце молча подвела коня к берднику да сделала то, от чего в ступор впали все без исключения. Похоже даже те охранники, что переправу караулили да издали наблюдавшие за странной компанией.
Она вдруг ухватилась за шею рыжего да впилась сладким поцелуем в губы воина. Затем отстранилась, оправила бронь задравшуюся, да вальяжно проговорила собой довольная:
– Я привыкла последнее слово в разборках всегда за собой оставлять, молодец.
И тут же пронзительно взвизгнув «Я-ху-ю», стелясь стрелой к траве, полетела вдоль реки в сторону. Её замешкавшееся на мгновение сопровождение, взвизгнули то же самое да понеслись следом весело повизгивая. Кайсай с Куликом остались стоять статуями каменными.
– Она меня отравила, – еле слышно произнёс Кайсай, шевеля губами алыми.
– Как отравила? – взвизгнул Кулик перепуганный, да ничего не понимая кинувшийся к товарищу на помощь посильную.
– Полностью. Жизнь отравила, голову. Сердце вообще разбила вдребезги, – продолжил еле живой бердник сконфуженный да повернувшись к своему попутчику, вопрошал, – что это было, как ты думаешь?
– Ну, я не знаю, – стушевался Кулик, но тут же внёс своё предположение, – может влюбилась по уши?
– Я тебя умоляю Кулик, – вальяжно перебил его рыжий тоном бывалого, – эта, может влюбиться только в саму себя и ни в кого более.
– А что же тогда? – удивился берсерк молоденький.
– Да хрен её знает? – подытожил разговор Кайсай, головой встряхивая, – она то вряд ли, а вот я, похоже, пропал окончательно. И ведь как точно бьёт, дрянь золотоволосая…
3. На безрыбье и рак – рыба, но на без рачье рыба не прокатывает
Ордынский сход ещё издали напоминал гору муравейника, беспрерывно кишащий в хаотичном движении. Кибитки с телегами, шатры разномастные да шалаши убогие самого разнообразного построения, а между ними люди толпами, холм большой оккупировали. Костры бесконечные да всюду кони: внутри да снаружи. В степи меж муравейником да рекой паслись табуны огромные.
Солнце село, когда новобранцы добрались до края стойбища. Было ещё светло, но Кайсай не поддержал желание белобрысого, во что бы то ни стало сразу броситься на поиски да непременно с атаманом свидеться той орды, куда стопы свои правил молодой берсерк. Расспросы ближних пристанищ, как и ожидалось результатом не порадовали. Никто такой орды не знал да о такого атамана не видывал, и представления не имел в какую сторону их послать, потому все посылали примерно в одно и то же направление.
Обижаться, собачиться да сцепляться с бывалыми воинами здоровыми да к тому ж не в меру пьяными, оба решили нецелесообразным деянием. В конце концов, Кулик сдался на милость рыжего да принял план Кайсая, что заключался в том, чтоб, наоборот, из этого муравейника вылезти да устроиться на ночлег подальше в степь уйдя, где и им будет спокойно спать, и коням пожевать траву не стоптанную.
Распрягли животину да пустили пастись на вольную, а сами, устроившись на сёдлах, положив под голову, развалились на постеленных баулах бердника да в спокойном сумраке ночи любуясь небом звёздчатым, завязали неторопливый разговор о будущем.
– Слышь, Кулик, – начал бердник издалека далёкого, но, уже сформулировав в голове план каверзный, перетягивания белобрысого на свою сторону, – а в той орде куда ты рвёшься так неистово, берсерки водятся?
– Не знаю, – ответил Кулик неуверенно.
– А я знаю, что нет, – убеждённо подытожил Кайсай своё вступление, поворачиваясь к собеседнику да на боку пристраиваясь, – дед сказывал, что все эти орды лишь «мясо» ордынское. Нет. Воины там толковые встречаются, но все-как-все. Не более. Скакать могут, рубить, колоть, с лука стрелять, ножики швырять. Это ж дело обычное. Но мы-то с тобой не такие. Мы особые.
Кулик тоже перевернулся на бок, заинтересованно уставившись на искусителя.
– И что ты предлагаешь?
– Мы элитные воины, дед сказывал. Такие как мы на дороге не валяются, а служат при верховном, в ближниках. У него отдельные орды собираются, «особые». В них и доля при разделе другая да слава не по колено как в обычной орде.
– Так ты идёшь к атаману верховному?
– Конечно, а куда ещё?
– Да кто тебя к нему пустит-то? К нему наверняка просто так не сунуться.
– Ну, во-первых, пояс у меня имеется в виде пропуска, а во-вторых, знак у меня от деда есть лично до Агара Непобедимого.
– А меня кто пустит? У меня ничего нет окромя топора да лошади.
– Для начала ты со мной пойдёшь, а там потребуешь испытание, ну, а дальше уж сам как-нибудь.
Кулик задумался. Кайсай же продолжил наступление.
– Я не думаю, чтоб отец твой, коль узнает там, на небесах заоблачных, что сын его стал уважаемым всеми берсерком, воином особенным да попал в личную орду самого верховного, обидится.
– Думаю, что нет, – ответил Кулик, неожиданно осознав свою значимость да показывая тем самым хитрюге рыжему, что его план удался в полной степени.
– Ну и что мы тогда голову ломаем да лбом стучим по дереву?
– А коли не получится?
– А коли не получиться, ты вернёшься к своему атаману неизвестному, которого даже в глаза не видывал. Он-то никуда не денется.
Кулик опять задумался, но на этот раз Кайсай не стал торопить события.
– По рукам, – тихо, но уверенно произнёс берсерк, – давай попробуем.
На этом и сговорились друзья. С тем и спать легли.
Утром, лишь солнце встало да разогнало дымку по земле стелящуюся, молодцы встали и погнали своих коней к реке, что невдалеке увидели, где их привели в должный вид да сами прихорошились как надобно. Кайсай поскрёб жидкие волосики на лице, Кулик умылся да оправился. Вот и все их приготовления.
Опосля чего оседлав коней, пустились в поиски вокруг людского муравейника, выискивая самый большой да роскошный шатёр. Ну, или что-то типа этого. К полудню Кайсай, наконец, решил бросить это занятие неблагодарное да предположил, что верховный сидит где-то на самой горе, вокруг коей они уже полдня круги наворачивают, поэтому недолго думая, пошли напрямую через давно проснувшийся кавардак непонятно чем занятый.
Странно, но никто их ни останавливал и ничего не спрашивал. Идут себе и идут. Ну и пусть идут. Значит им так надобно. Поднявшись на холм, они уткнулись в кибитки войлочные, по кругу плотно друг к дружке выставленные, огораживая собой большую территорию. Пошли вдоль кибиток проход искать, поняв, что там внутри и есть как раз то, что они разыскивают. Нашли, но войти не смогли, так как тут их остановили воины-стражники.
– Куда? – рявкнул один из них, преграждая дорогу к проходу узкому.
– К Агару Непобедимому, – ответил Кайсай, не стушевавшись ни капельки.
– Кто такой будешь, откуда да по какому делу к верховному? – продолжил допрос страж нахмуренный, да тут к нему подтянулись ещё двое, положив руки на рукояти мечей для вида пущего.
– Бердник Кайсай по ярлыку золотому, а со мной берсерк молодой, Куликом кликают.
Страж отклонился в сторону, чтоб рассмотреть берсерка объявленного, да не удержавшись расхохотался на всю округу, за живот держась:
– Это берсерк? Мама родная!
Подошедшие дружно загоготали, товарища поддерживая, да так громко, что со всех сторон к проходу потянулся народ разномастный да любопытствующий, кому со скуки уже совсем было делать нечего.
– Хочешь попробовать? – спросил Кайсай паузу выдержав, – давай, валяй. Только, чур, я в сторонку отъеду. Поберегу себя любимого.
Но тут откуда-то снизу нарастающий гул послышался да сквозь него отчётливый топот копыт отряда конного. Кто-то скакал прямо к ним галопом среди моря человеческого! Страж резко стал серьёзным да скомандовал:
– Ну, ка, в сторонку, пацаны, примите-ка. Кто-то видимо серьёзный скачет. Не до вас пока, – и не успели молодцы отойти в сторону как он, разглядев что-то в глубине муравейника, обернулся да звучно в проход выкрикнул, – подъём! Матерь скачет со своими людоедками!
Кайсай ещё круче взял в сторону, освобождая дорогу проезжую да прижимая коня боком к кибитке войлочной.
На небольшое пустое пространство между строем кибиток и остальным лагерем, по дороге, что Кайсай только что заметил, оттого что её в раз очистили, нёсся отряд с десяток поляниц в полном боевом обвесе при оружии, во главе с золотой бабой в самом прямом смысле этого слова блестящего.
Она была вся из золота, начиная с сапог и кончая шапкой шатром, острый конец которой не свисал, а стоял дыбом словно кол заточенный. Даже лошадь, казалось, была из золота, на сколь успел Кайсай заметить издали. Подъехав к стражам к ней выбежавшим, она резко осадила свою красавицу да лихо спрыгнула в траву утоптанную. Воин, что Кайсая допрашивал, шустро метнулся на встречу да кивнув, представился. Остальные стражи из прохода высыпавшие, выстроились в два ряда, гордо грудь выпятив, изображая из себя что-то вроде караула почётного.
Матерь, как её назвал стражник, быстро в проход прошла. Ни бегом, но поторапливаясь. Остальные «людоедки», высыпавшие на пространство свободное, так же остановились, разбрелись, но с коней не слазили. Они злобно по сторонам зыркали, нагоняя жуть на мужиков окружающих. Даже стражники прижались ближе к выходу, но, тем не менее, внутрь никто не стал прятаться. Все как один, с опаской, но любопытством разглядывали обворожительных, но вместе с тем смертельно опасных гостей стойбища.
Кайсай не смог как следует рассмотреть Матерь их Великую, потому что его интересовало её сопровождение в большей степени, в коем он сразу узнал Золотые Груди – Матёрую боевого сестричества. Она резко выделялась из всех тем в первую очередь, что была единственной молодой из всех «муже резок» навороченных. Остальные были скорее бабы по возрасту, чем девы, как их все называли, по обычаю.
Та тоже увидела рыжего, но как только глаза их встретились, то тут же отвернулась да вид сделала, что впервые видит молодого бердника. И этот молодец ей не интересен ни капельки, притом настолько, что и внимание не стоит на него обращать своё бесценное. Она вертелась, смотря куда угодно, только не в его сторону. Остальных спутниц знакомых ему по переходу совместному, в числе эскорта замечено не было, из чего Кайсай сделал вывод естественный, что это элита сестёр «муже резного» выводка.
Когда Матерь скрылась за кибитками войлочными, Золотце резко поменяла своё поведение, а за одно и отношение к молодому берднику. Она тут же его заприметила, сделав вид, что только что обратила внимание, на таких скромно стоящих двух молодцев, ими же прижатых к стенкам кибиток войлочных.
– О, здрав будь сирота, – поздоровалась Матёрая весело, притом сделала это громко, на показ, замышляя что-то не хорошее, при этом мило улыбаясь да пробираясь меж своими спутницами, пристраиваясь в плотную к молодому берднику, – как тебе спалось без меня этой ночью тёмною? Не замёрз ли ты Кайсай, опосля плетей греющих?
– О, будь здрава Золотые Груди, – так же громко приветствовал Кайсай наездницу, решив поучаствовать в состязании по зубоскальству спортивному, раз дева так настойчиво напрашивается, при этом кланяясь почтенно с достоинством, – как же мне не мёрзнуть несчастному, коль опосля золотых да тёплых…
Рыжий тут сделал небольшую паузу, многозначительно уставившись на золотые шары, что из брони выпирали двумя таранами да как бы опомнившись, продолжил юродничать:
– Пришлось мне сироте на голой земельке ночь коротать. Мешок с поклажей всю ночь мять, тебя вспоминая словами ласковыми. А тебе как спалось, Золотце, без моего-то меча могучего, что в ножнах кожаных на бедре покоится? Не страшно ли было тебе девица?
В один миг вокруг собралась толпа зрителей в составе девятки, прискакавшей с Матерью, как успел Кайсай посчитать ещё издали. «Муже резки» все как одна без исключения имели на лице одинаковое выражение. Там была смесь недоумения по поводу ещё пока живого покойника, посмевшего рот раскрыть в их присутствии да закипающей злобы-ненависти, начинающей из глаз выплёскиваться, выслушивая наглый тон этого мерзавца не пуганного.