Но игривое поведение Золотца, одной из своих сестёр да притом, похоже, не самой последней в их иерархии, накладывало на их лица вдобавок ко всему прочему налёт полного непонимания, происходящего. Предвкушая нечто интересное, боевые девы поспешили по-быстрому занять самые удобные места среди зрителей. А когда Золотце, пристроившись к жертве на расстоянии руки вытянутой, заразительно залилась смехом звонким девичьим, то вообще впали в прострацию, да кое-кто из них даже рты приоткрыл от удивления.
Стражи входа стояли столбами вкопанными, на самоубийцу глаза вытаращив, то бишь на бердника рыжего да все сообща вопросами мучились: «Что делать да за кем бежать в этом случае»? В отличие от их путешествия совместного на этот раз Золотце вела себя раскованно да ни перед кем не пыжась, вполне естественно. Её поведение говорило о том, что окружение, равного уровня и тут она может себе позволить быть другой несколько.
– Кайсай, – взмолилась театрально, дева отсмеявшаяся, – ну, тебя морду рыжую ничем не пронять. Я-то думала, он бедняга по мне плакать будет, убиваться ночами бессонными, а ему трынь-трава – по колено борода. И где же там твой меч кожаный, что ты обеими ручками держал, лиходеев от меня отпугивая?
С этими словами она демонстративно наклонилась к его штанам, как бы пытаясь что-то разглядеть там мелкое да шутовски разведя руки в стороны жалобно констатировала:
– Там нет ничего, – и, сделав испуганное личико, наиграно да положив ладони на щёчки алые, притворно ахнула, – ах, неужто украли? Аль потерял, где, по невнимательности?
Суровые зрительницы, смотревшие за сестрой дурачившейся, да поняв, что это продолжение какого-то шутовства прежнего, начало которому они пропустили видимо, весело захихикали высоким перезвоном смеха девичьего, оценив шутку подельницы, по достоинству. Но Кайсай в долгу не остался, естественно:
– Девонька. Золотце. Ты опять всё перепутала. Вот он меч, – и этими со словами рыжий перекинул акинак на ногу правую, звонко шлёпнув по бедру ножнами тяжёлыми, – он железный, Золотце. Очень острый, оттого в ножных кожаных. Вот он, девонька. Никто его ни крал да не терялся он. Ты, наверное, опять меч с чем-то другим перепутала. Видимо по ночам, темнотой напуганная ты не за то держалась, девонька.
Тут раздалось ржание дружное мужицкой половины зрителей, девы лишь скривились, но воздержались от громкого проявления.
– С чем перепутала? – переспросила Матёрая, делая вид глубокого недопонимания, смешанного с презрением к тому предмету, о чём речь ведёт это наглое создание.
– Тс! – быстро зашипел Кайсай, прерывая Золотце да лишая её инициативы в нападении, делая глаза бешеные да переходя на тон заговорщицкий, настороженно по сторонам озираясь, как бы кто не услышал тайну страшную, но убедившись, что вокруг никого нет кроме них, а зрители в ожидании рты по распахивали, заговорил, понизив голос, но чтоб все слышали, – там, – и Кайсай недвусмысленно указал взглядом, где именно, – у каждого мужика такая штука растёт интересная, чем он девкам пузо надувает, вот таких размеров делая.
И тут же изобразил руками размеры оговорённые, ещё при этом зачем-то, надувая щёки для образа да тут же резко превратившись в обольстителя, томно предложил услуги постылые:
– Хочешь, и тебе по блату сделаю. Очень красиво смотрится.
Толпа, которая уже заполонила всё пространство свободное, грянула хохотом словно громом раскатистым.
На этот раз даже подруги Золотца поддержали своим визгом оппонента рыжего. Становилось всё интересней да интересней с каждой репликой. Золотце подбоченилась, выждала, пока хохот стихнет и жалобно, чуть ли не плача взмолилась показательно:
– Кайсай, мальчик мой, да пока у тебя там хоть что-нибудь вырастит, я состарюсь к едреней матери да сдохну от старости!
Очередная пауза в их парном выступлении, заполнилась громким гоготом.
– Так возьми, да поухаживай за цветочком аленьким, – во всю глотку заорал в ответ рыжий наглец самым бесстыжим образом, тоже изменив голос, будто реветь собирается.
Договорить ему не дали зрители, так как его окончание утонуло в многоголосой истерике. На этот раз пауза затянулась дольше прежнего. Но вот хохот резко стих, будто его выключили. Оба участника словесного поединка повернули головы в сторону входа и тут же засуетились будто на непотребстве пойманные.
Прямо перед ними стояла золотая баба с хищной улыбкой на красивом лице, а возле неё, судя по наряду дорогому, сам верховный атаман всей орды в степях собранной и оба пристально смотрели на сладкую парочку.
Золотце постаралась отодвинуться от рыжего наглеца, но ей этого не удалось сделать как ни пыжилась, ибо сзади вплотную подпёрли её же соплеменницы. А Кайсаю и раньше двигаться было не куда, он был прижат к кибиткам изначально, оттого вообще не рыпался.
– Что происходит здесь? – тоном повелительницы, но, не пряча улыбки, поинтересовалась Матерь Великая, – я уж думала здесь крови по колено налито, а они, видите ли, лясы точат да зубоскалят скверное. Я смотрю, молодец ты на язык остёр? – обратилась она к Кайсаю, очень недобро, вызывающе.
Рыжий сполз с коня на землю, протискиваясь между Васой своим да жеребцом Золотца, выходя к золотой бабе да шапку стягивая почтительно, поклонился в пояс, опосля чего мотнул головой таким образом, что коса, сделав круг по воздуху, опустилась ему на грудь, глухо о бронь стукнувшись. Матерь распахнула глаза изумительные лазоревые, от эффектного приветствия юноши да подошла к молодцу в плотную, схватив его косу рыжую, как бы рассматривая. Повертела, пощупала, а затем обратилась к своим спутницам:
– Девы, вы б научили воина косу плести, а то ведь не понять по плетению, толь девка «навыдане», толь «взаперти» сидит.
Шутку по достоинству оценили все зрители, заливаясь звонким смехом раскатистым. Все, кроме Кайсая, естественно, что хитро прищурился, соображая с чего бы такой важной особе, почитай божественной, играться с ним в зубоскальство народное. Не смеялась и Золотце на пару с ним. Той не только весело не было, но и с лица вся спала, побледнев, настороженно сверля спину молодого бердника. Она очень боялась, что этот урод безголовый от рождения за ответным словом в карман не полезет, и её опасения подтвердились в самой ужасной форме в её понимании.
– Нет, – взмолился рыжий, чуть не плача да придурковато ладони к щекам прикладывая, – прошу тебя, Матерь, всё что угодно только не делай этого, а то ведь чего дурного и от меня поимеют, упаси Троица. Того и гляди начнут ни с того ни с сего свои пряди золотом крашенные в две косы плести вместо одной, по обычаю. [3]
На этот раз взревела мужская половина зрителей, да самым громким хохотом оказался голос атамана верховного, стоящего рядом с Матерью. «Муже резки» только растянули улыбки надменные, мол «ну, ну поговори ещё, а потом уж мы, без свидетелей». Золотой бабе, похоже, «ответка» понравилась. Она явно сдерживала себя из последних сил, чтоб не захохотать вместе со всем окружением. При этом её глаза быстро бегали по лицу бердника, толи что-то ища на нём, толи ещё по какой причине, не ведомо.
– Ну что, Матерь, – сквозь смех взревел атаман прослезившийся, – знай наших. Ишь, какое пополнение подрастает. Обзавидуешься.
– Только я никак не пойму, – перебила царица степей его ликование, – вроде мальчик с виду не глупый, а страх потерял, словно дурачина полная. Тебя как кличут, покойничек?
– Я бердник Кайсай, Царица Народа нашего.
Он учтиво наклонил голову, убрав косу за спину. Она продолжала разглядывать его лицо спокойное, будто старалась запомнить, как следует, а потом, уставившись в глаза своей синевой немигающей, спросила уже тихо да жёстко без всякого веселия:
– Кайсай, ты кто: дурак или бессмертным по жизни считаешься?
– Я ни то и не другое, Матерь. Я – знающий, – тут же без паузы парировал бердник вопрос оскорбительный.
– Знающий? – удивилась золотая баба, сделавшись заинтересованной и всем видом давая понять, что ждёт прояснения.
– Я знаю то, – начал молодой бердник серьёзным, негромким голосом, чтоб могли слышать лишь те, кто стоял рядом в окружении, бросив всякое шутовство да дурачество, – что пока не сыграли поход да сёстры не закуманились, все они девы обычные. Такие же, как все мы смертные. Только они обворожительно красивы, умны да соблазнительно прелестны в своём создании. Ради таких, горы воротить хочется, реки запруживать да таскать к их ногам звёзды с неба далёкого, – он сделал паузу, вглядываясь в некогда лицо красивое, но пожухлое нещадным временем, оставив не тронутыми лишь глаза лазоревые, блестевшие игривой непосредственностью, – а вот как поход сыграют, и вы придёте в единение, так я первый побегу прятаться. В землю зарываться. Только б на глаза ваши прекрасные не попасть нечаянно.
Кайсай вновь учтиво наклонил голову. Судя по лику царицы да от гордости светящимся лицами дев-воительниц, что маячили за её спиной, да и, судя по глазам воинов, стоявших за спиной атамана верховного, на всех, кто услышал сказанное, речь молодца произвела впечатление. Всю торжественность испортила Золотце:
– Ничего, рыжий. Хоть заживо захоронись. Я тебя из-под земли выкопаю. Я тебе скорей устрою косы в два ряда.
И вновь прокатилась волна смеха лёгкого, ну и как полагается, Кайсай в долгу не остался естественно:
– Угу. Только смотри не повреди себе чего цельного, когда, стоя на карачках до меня будешь докапываться.
И под очередной грохот хохота, он изящно прогнул спину гибкую, пятую точку выпячивая. Матерь на этот раз тоже рассмеялась весело, но тут же резко выкинула руку поднятую, в сторону Золотца, видимо пресекая что-то из-ряда-вон выходящее, от боевой расписанной колдуньи:
– Ну, хватит, Золотце, успокойся уже, – а затем обратилась к рыжему, – так ты, чей будешь, молодец да откуда пришёл в гадюшник этот, что ордой себя кликает?
– Сирота я, царица. Отца матери не ведаю, а пришёл я сюда дедом посланный.
И с этими словами он вынул из пояса сверкающую золотую бляшку да протянул её на ладони атаману верховному.
– Дед велел передать, что зарок выполнен да что посылает меня заменой, как договаривались.
– Дед? – почему-то, вместо атамана удивилась Царица Степей, выхватывая из его рук бляшку с узорами да в рисунок пристально всматриваясь, после чего взглянула на Кайсая каким-то странным, не присущим грозной владычице, а буквально материнским взглядом ласковым да произнесла почти шёпотом, – так ты…
Но тут влез атаман, отбирая у неё золотую безделушку узорную.
– Так этот старый пьяница да развратник жив ещё?
– Когда чуть больше двух седмиц дом покидал, живее всех живых меня гнал да выпихивал, – недоумевая, проговорил Кайсай, ожидая несколько иной реакции от атамана верховного, помня рассказы деда об их отношениях с Агаром товарищем, в былые годы по молодости.
Но атаман не дал ему возможности сконфузиться. Он улыбнулся, хлопнул по плечу рыжего да объявил признание:
– Ладушки, Кайсай, к столу идём. Нынче будешь моим гостем почитаемым.
Рыжий подался вперёд, как вдруг встрепенулся да проговорил сконфужено:
– Атаман прости, но я не один. Со мной молодой берсерк. Он товарищ мой.
– Берсерк?! – чуть ли не в голос один, атаман с Матерью вскрикнули. Это было так нежданно, что Кайсай даже вздрогнул от неожиданности.
Бедный Кулик всё это время в тени прятавшийся, выглянул из-за коня бердника, опустив голову да покраснел, как девка при виде «великих мира сего».
Матерь неожиданно сверкнула глазами восхищёнными, да резко отодвинув рукой рыжего, кинулась Кулика со всех сторон рассматривать, крутя его как куклу да приговаривая: «Дайте-ка мне на тебя взглянуть», а когда рассмотрела, то на колени рухнула да закатилась в истерике, давясь смехом неистовым да с закатами дыхания, выдавливая из себя лишь жалкие «Ой, не могу! Личинка! Настоящая!». Смеялась она одна. Все остальные в состоянии оторопи, ничего не понимая, растерянно на царицу таращились.
– Да хватит тебе, Райс! – как-то странно смущаясь попытался остановить её Агар Непобедимый, тоже чему-то улыбаясь застенчиво, – да дайте ей кто-нибудь воды, а то ведь не откачаем особу царскую.
Истерика Райс длилась недолго, и отпаивать не пришлось Царицу Великую. Она, несколько успокоившись, поднялась на ноги да быстро принялась крутить головой, перескакивая взглядом с Кулика на Кайсая да с Кайсая на Золотце и так несколько раз подряд при этом просто вся светилась счастливая.
– Ну, что, Агар, – не скрывая радостного возбуждения, обратилась она, наконец, к атаману чем-то очень довольная, – теперь поверил, личинка ты перезрелая, что наши весёлые деньки возвращаются на круги своя да на новый виток.
– Да иди ты, – невпопад почему-то буркнул атаман, подходя к белобрысому.
Всем вокруг стало понятно уже, что цари народов веселятся над чем-то личным из их юности совместно пройденой. Но никто не решился спросить: «А что, в общем, то происходит здесь?»
– Это берсерк? – наигранно изумился Агар, почему-то Кайсая спрашивая, а не самого Кулика, Матерью затисканного, при этом в его глазах, несмотря на вид радостный, заблестели слёзы непонятные, – а ведь действительно личинка. Посмотри-ка. А ведь похож, наверное.
– Да, атаман, – тут же уверенно заступился рыжий за товарища, – притом настоящий, природный, так сказать. Он входит в боевое состояние просто по своему желанию, вот правда выйти из него самостоятельно у него пока не получается. Приходится водой отливать, иначе…
– Как это? – поинтересовался заинтригованный атаман, видимо слыша впервые подобное.
– Просто водой в лицо плескаешь, только тогда успокаивается.
– И он тебя не зарубил до того, как ты его водой отлил?
– Да, уж, – тут же сознался Кайсай, не упуская возможность прорекламировать своего товарища, – было дело. Погонял меня по лесам с перелесками. Таких там просек наделали…, а плескать только издали. Иначе без башки останешься.
И тут неожиданно да не по делу влезла Золотце. Она спросила скорей автоматически, чем сознательно, тем не менее.
– Так это он тебе спину распорол?
Но тут же осеклась, сообразив, что ляпнула лишнего. Она ведь никому не говорила, оказывается, что видела его голого, но было уже поздно. Райс услышала. Царица глазки прищурив, пристально уставилась на Матёрую. Правда ничего не сказала, но явно задумалась.
– Нет, – потягивая спину, ответил Кайсай, словно с подружкой разговаривая, – но в том лесу тоже просек нарубили предостаточно.
– Ладушки, – хлопнул в ладоши Агар, – кличут то тебя как, берсерк? – спросил он, обращаясь к белобрысому.
– Кулик, – еле слышно выдавил из себя молодой пацан, вновь краснея да тупя глазки, как тот леший в лесу при Апити.
– Ладушки, Кулик. И ты ступай за стол. Будешь гостем посаженным. Сегодня пьём, едим, а опосля смотреть на вас будем, что за самозванцы к нам пожаловали…
4. … победителей не судят – просто не кому, а коль правдоруб найдётся да за правду вступится, то на изначальное напорется: победителей не судят – опять не кому …
Первым испытание Кулику проходить выпало. Было видно, что волновался, как никогда в жизни до этого. До трясучки во всех членах да в мозгах сотрясения, поэтому чтоб не выдавать нервозности, оба друга уселись на землю чуть в стороне от стола атаманского, пред которым как раз готовили площадку для боёв показательных.
Кайсай всячески пытался успокаивать белобрысого, но все старания тщетными оказались, не действенными. Наконец плюнув на это бесполезное занятие, махнул на Кулика рукой, себя успокаивая:
– А! Всё равно, как берсерком заделаешься, всё волнение как рукой снимется, а вот мне бедолаге так сделать не получится.
– Кайсай, а ты не знаешь, как будет происходить испытание? – с трепетным волнением вопрошал Кулик, зачем-то назад да вперёд раскачиваясь.
– Понятья не имею. Поляну видишь, опрастывают. Вот на ней и будешь плясать, своим топором помахивая.
– Да как же так? Я ж, когда бешеный, собой не владею. А коли вдруг на людей кинусь, порублю кого.