- Я жила в башне, - произносишь ты вдруг, медленно и отрешенно, словно во сне.
Повинуясь этим словам, вокруг тебя вырастает башня. Она очень высока и сложена из белого камня, сияющего на солнце; внутри ее – богато убранные покои, и статуи, и многоцветные гобелены со сценами из жизни богов, и свитки, таящие в себе неисчислимое множество увлекательных историй. И потайные комнаты для музыкантов, чтобы музыка звучала прямо из стен. Все, чего только можно пожелать. В каждом покое – бронзовые зеркала в рамах, изображающих солнечные лучи, звездное небо или плетение ветвей; господин твой отец приказал расставить их повсюду, чтобы ты радовалась своей красоте. Придворные льстецы сравнивают тебя с одной из младших Богинь: ты невысока ростом, но отменно сложена, с нежным лицом, с волосами, как пламя свечи, и глазами… глаза… какого же цвета были у тебя глаза?
Окна башни выходят на озеро. В погожие дни ты поднимаешься на открытую площадку под самой крышей; ветер треплет твою белую тунику, играет прядями волос, и ты думаешь: вот бы стать легкой, как утренний туман, подняться в небо и улететь! Внизу, на бескрайней водной глади, чернеют лодки. Озеро, как и все окрестные земли, принадлежит королю – но господин твой отец щедр и милостив, и разрешает простолюдинам охотиться в своих лесах и закидывать невод в свои воды. Ты машешь рыбакам рукою – а они привстают в своих лодках, с улыбками снимают шляпы и кланяются тебе в ответ. Эти люди совсем не боятся тебя… странно – кажется, они тебя любят…
Один из них совсем молод - не старше тебя. Он всякий раз старается подплыть поближе. Ты думаешь: что, если окликнуть его с высоты? Что, если сплести лестницу из покрывал – как твой прадед, когда бежал от своего коварного брата-узурпатора? Летописный рассказ о его заключении и побеге ты перечитывала, должно быть, сотню раз. Предложить рыбаку золотой браслет или серьги с изумрудами, спуститься к нему в лодку, когда стемнеет – и пусть он увезет тебя куда угодно, только отсюда подальше!.. Но тонкие, слабые руки твои, не знавшие никакой работы, не смогут разорвать покрывало и сплести из него прочную веревку. И голос твой слишком тих – он не долетит до рыбака. А если и долетит – ты не осмелишься с ним заговорить.
По глади воды бежит, удлиняясь, алая дорожка: Бог-Солнце на своей колеснице возвращается во дворец Матери-Ночи, а рыбаки – домой, к семьям. Только тебе некуда идти. А что, - думаешь ты, - если прыгнуть вниз? Стать одной из прекрасных и коварных Подводных Дев, о которых поют рыбаки – или просто уйти на дно, исчезнуть, раствориться… Но умирать страшно. А за спиной уже звучат тяжелые шаги, и чьи-то руки ложатся тебе на плечи…
[…Пожалуйста, не надо!!!…]
- Я просто хотела спастись, - говоришь ты едва слышным, надломленным голосом. – Сперва мечтала, чтобы, как в сказке, пришел какой-нибудь прекрасный принц и спас меня. Но время шло и шло, и никто не приходил. И тогда… тогда…
И вдруг замираешь на полуслове.
На этот раз новая мысль не звучит чем-то чужеродным – она, несомненно, твоя собственная: и от этого особенно страшна.
Он же пришел в конце концов!
Совсем не принц, да и не прекрасный – но разве это главное? Он все-таки пришел! Человек, чья сила не уступала твоей. Не устрашившийся бросить тебе вызов, способный выдержать твой взгляд. Тот, кто мог бы тебя спасти!
А ты его убила.
Как и многих, многих других.
Из груди твоей вырывается cтон; в затуманенном сознании прошлое мешается с настоящим. То огромное, сверкающее и черное, что ты все это время принимала как должное, чего не желала замечать – вырастает перед тобою во всем своем величии и ужасе.
Ты убила их всех. Молодого рыбака – и его мать, и младших сестер, которых он пытался заслонить собою. И их соседей, сбежавшихся на крики. Старика-звездочета, что учил тебя астрономии и философии. Служанок в людской, поварят на кухне, музыкантов в потайной комнате. Жрецов в дворцовом храме – за то, что их боги так и не ответили на твои молитвы. Вассалов твоего отца, вместе с женами и детьми – за то, что все знали, и ни один тебе не помог. Простолюдинов – за то, что лишь качали головами и шептались на кухнях о твоей беде, и никто, никто из них ничего не сделал. А других – за то, что даже и не знали, и продолжают жить в счастливом неведении. За то, что женятся и выходят замуж, рожают детей, пляшут на праздниках, куда ты никогда не попадешь. Всерьез страдают из-за какой-то ерунды, несравнимой с твоей болью. Живут – когда твоя жизнь растоптана, едва начавшись. Сильных мужчин, воинов и охотников – за то, что у них есть мужество и решимость, которых не хватило тебе. Их жен и дочерей – за то, что избежали твоей участи. Младенцев на руках у матерей – за то, что слабы и беспомощны, а ты ненавидишь слабость…
Так было вначале. Но очень скоро причины и оправдания стали не нужны. Остался только голод. Неутолимый голод.
Чудовище. Мерзкая тварь, отверженная, всем ненавистная. Чума для собственного народа, пугало для соседей. Бесконечный бег в кровавом колесе. Этого ли ты хотела, Келемринда?
Стоило ли твое освобождение такой цены? Да и не смешно ли называть это «освобождением»? Когда Мать Чудовищ явилась тебе в зеркале и предложила сделку – что на самом деле отдала ты ей за свою свободу? Что?! Что…
Тебя рвет криком – и крик оставляет на губах вкус крови и желчи. Ты рвешь на себе волосы, пытаешься выдавить себе глаза, чтобы не видеть бесконечные ряды убитых тобою, проткнуть уши, чтобы не слышать их стонущих и плачущих голосов. Но бесплотные руки твои проходят сквозь бесплотное тело, как сквозь туман. Ты мечешься во тьме, с воплями бьешься о стены своей башни; но стены, мягкие, как губка, и склизкие, как болотная жижа, безвольно прогибаются под тобой, распадаются и исчезают во тьме. С кровли падают кирпичи и куски черепицы – и пролетают сквозь тебя, не встречая преграды. Пожалуйста, пожалуйста, пусть хоть что-нибудь тебя остановит!
Но и вокруг тебя, и в тебе самой – лишь гниль и пустота…
…и вдруг все стихает.
Ты натыкаешься спиной на что-то жесткое, неподатливое. Чужое.
Сильные руки держат тебя за плечи и не дают упасть. На мгновение приходит мысль, что это отец: ты отчаянно вскрикиваешь и бьешься, словно пойманная птица. Но эти чужие руки не делают тебе ничего плохого. Просто держат.
А чужой голос над ухом говорит нечто неожиданное - хотя, в сущности, вполне естественное:
- Хватит орать, - говорит он. – Ты не одна здесь.
Не одна?!
Не двинувшись с места, ты мгновенно перетекаешь лицом назад.
Перед тобой – непроглядная мгла; и во мгле мерцает слабое багровое свечение, словно угли остывающего костра.
- …Т-ты?!
Ты обмякаешь в его руках; из груди вырывается отчаянный всхлип:
- Спаси меня!
- Приехали. Сначала сожрала, а теперь я же тебя должен спасать?
Да, это он! Он здесь! И остался собой! Никогда, ни одной своей победе ты не радовалась так, как сейчас – тому, что все-таки не смогла победить.
- Это не я… – шепчешь ты, как испуганный ребенок. – То есть я не хотела… прости… я не понимала, что делаю… я хочу это остановить, но не могу… все падает, кружится, повторяется снова и снова, я ничего уже не понимаю… пожалуйста, помоги мне! Останови меня! Сделай что-нибудь! Я просто хочу, чтобы все это закончилось! – Ты цепляешься за него, как плющ, обвиваешь, как змея, бормочешь, торопясь, всхлипывая и захлебываясь слезами: - Пожалуйста… прости меня… всё отдам… сделаю для тебя всё, что захочешь…
- Это я уже слышал. – Слова его звучат глухо, с усилием, с большими паузами – словно издалека, пробиваясь сквозь что-то вязкое и неподвижное. – Всё – не надо. Просто отпусти меня. Освободи и дай вернуться назад.
На этот раз ты не кидаешься объяснять, что это невозможно. Ты больше не знаешь, что возможно, а что нет.
- А ты мне поможешь?!
После долгого молчания – и без особой уверенности:
- Попробую.
Со вздохом безмерного облегчения ты разжимаешь руки – и падаешь лицом вперед, в бездну, едва подсвеченную красным. Отдаешь без боя свое постылое королевство. Отдаешь себя.
Облик твой распадается на тысячи блуждающих огоньков. Бледный свет смешивается с багряным – и тьма словно взрывается снопом освобожденного пламени… Но этого ты уже не видишь.
окончание следует
========== Глава 8: То, что Внизу (2) ==========
Здесь, Внизу, никогда ничего не происходит.
Ни ветер, ни подводные течения не возмущают бездонные темные воды Мира Внизу, ибо нет здесь ни течений, ни ветров. Редкие существа, способные странствовать меж мирами, приходят сюда, как призраки, и уходят, не оставляя следов. В Мире Внизу времени нет; и тихий, стонущий, безнадежный зов, что разносится над темной водою — звучит здесь от начала времен, не слыша ответа, не надеясь на утешение…
Но однажды этот зов был услышан.
Кто услышал его? Не бог, не герой, не истребитель чудовищ. Смертный из низкого звания; и тем, кто хорошо его знал, и во сне не помстилось бы искать у него спасения или защиты. Там, наверху, он прославился более злыми делами, чем добрыми, и о себе думал куда чаще, чем о других. Но, по какой-то неисповедимой прихоти судьбы, этот человек стал одним из немногих, услышавших зов из-за грани мира. И единственным, кто откликнулся.
Там, наверху, он был изобретателем, полководцем и самозваным королем. Знал победы и поражения, внушал обожание и ненависть. Покорил полмира — а собственную душу потерял. И его звали… его имя…
Мое имя — Урфин Джюс.
Что за бессмыслица? К чему этот ничего не значащий набор звуков: краткий, жесткий, шершавый, словно необструганная доска? Что толку от него здесь, Внизу?..
Но по мутной пленке, расплывшейся на темной воде, уже пробегают багряные и серебристые искры, сплетаются в сложный, прерывистый узор; и сама она начинает сжиматься и менять очертания. Медленно, шаг за шагом, словно пробиваясь сквозь что-то темное и вязкое, ты собираешь себя. Сдвигаешь в сторону беспорядочные груды чужих воспоминаний; безжалостно отсекаешь лишние чувства, чуждые смертным. Втискиваешься в жесткий футляр человеческого тела: слабого, тесного, неудобного… но способного встать и идти вперед.
Темная вода под тобой сгущается, превращаясь в подобие топкой болотистой почвы. Поднимаешься на ноги. Две ноги, две руки — все правильно. По пять пальцев на каждой. В правой руке — зажигалка. В зажигалке — последняя, чудом сбереженная капля фэа.
Открываешь глаза.
И — вмиг позабыв о человеческом облике, так трудно обретенном, бросаешься вверх: туда, где ты лежишь на зеленой траве, и замерли вокруг тебя, поникнув головами, марраны.
Упругая невидимая преграда отбрасывает тебя назад. Ты бьешься о незримую стену, словно муха о стекло, кричишь, срывая голос — но не слышишь ни звука; и наконец, обессилев, падаешь и вновь растекаешься по поверхности черной воды.
Вид собственного тела, бессильно распростертого на земле, поражает тебя, как удар наотмашь. Это больно, очень больно. И как-то… страшно несправедливо. Как же так? Неужели вот так все и закончилось? Выходит, все было зря?!
Ну, положим, не совсем зря, — думаешь ты, и на призрачных губах твоих выдавливается слабая усмешка. — Ведьму ты все-таки отправил на тот свет. Точнее, утащил с собою вместе. Да, такое даже твои подданные — бывшие подданные — оценят. Может, даже расщедрятся на памятник… Интересно, кому теперь достанется Изумрудный трон? Неужто Билану?
Нет, черта с два! Ты помнишь, кто ты, и знаешь, чего хочешь. Пусть без тела — но это по-прежнему ты. А значит, ничего еще не кончено. В конце концов, умела же Келемринда возвращаться из мертвых! Если вы с ней теперь слились в одно…
[…Нет! Не стоит об этом… если всерьез задуматься о том, во что ты превратился, запросто можно свихнуться…]
Короче говоря, теперь это умеешь и ты. Должен уметь. Надо только сообразить, как.
Вокруг тебя безбрежным темным морем раскинулась тысячелетняя память колдуньи. Нырнуть туда? Бог весть, сумеешь ли найти дорогу назад. От одного пристального взгляда туда, вглубь, начинает рябить в глазах, и к горлу подкатывает тошнота… да, хорошо знакомая утренняя тошнота, когда, встав с постели, стоишь перед зеркалом в тяжелой раме, вглядываешься в свое бледное лицо с темными провалами глаз, ощупываешь взглядом фигуру, страшась увидеть в ней первые изменения; и тебе тошно, ты ненавидишь это тело, ненавидишь себя, мечтаешь сбежать куда угодно, хотя бы в смерть — и, словно отвечая на твои мольбы, отражение в зеркале расплывается, подергивается темной мутью, и из этой мглы тянется к тебе что-то многолапое, жадное, черное…
— Спаси меня!
Торопливый шепот, словно над самым ухом, вырывает тебя из забытья. «Меня» или «себя»? Здесь, Внизу, это одно и то же.
На этот раз человеческий облик возвращается к тебе сам, без усилий. Ты ловишь ртом воздух, словно вынырнув из омута; по спине струится пот. Спокойно. Спокойно. Это не твоя жизнь, не твои воспоминания. Ты — совсем другой человек. Мужчина, для начала. И уж конечно, никому, даже родному отцу не позволил бы такое с собой сотворить! Какого черта она это терпела? Почему не зарезала этого ублюдка во сне, не попыталась сбежать, хотя бы не…
Но тут до тебя доходит, что такое негодование из-за горестей древней принцессы тоже не вполне естественно. И опасно…
[…слишком близко… один неверный шаг — рухнешь туда, и уже не выберешься… ]
…и ты приказываешь себе успокоиться. Прошлого не исправишь, пора подумать о будущем. О твоем будущем.
Шепота больше не слышно; но в воздухе висит, словно доносится со всех сторон сразу, тихий, тонкий детский плач. Ты не сразу его расслышал; но теперь, когда обратил на него внимание, он с каждой секундой становится отчетливее и громче. Слабое хныканье перемежается долгими протяжными всхлипами. Похоже, этот ребенок плачет уже долго, очень долго. Он устал, быть может, ослабел от голода — и уже не верит, что кто-нибудь его найдет.
Ребенок, думаешь ты. Нерожденный ребенок Келемринды, которого она отдала Матери Чудовищ, а взамен получила бессмертие и волшебную силу. Может быть, это он? В этом странном месте нет времени, три тысячи лет здесь — как один день. А если ребенок так и не родился, значит, и вырасти не смог.
Прислушиваясь и пытаясь понять, откуда доносится плач, ты обдумываешь что-то вроде плана. Найти ребенка — и отбить, украсть, выкупить, как угодно отобрать у этой Матери Чудовищ, кем бы она ни была. Тогда сделка будет разорвана. Келемринда умрет по-настоящему — а ты, может быть, сможешь вернуться домой.
Логично?
Не особенно. Но какие варианты? Валяться здесь и ждать, пока тебя сожгут?
Ты косишься вверх — туда, где десятник Венк беззвучно поет над тобой погребальную песнь. Он по-прежнему неподвижен, но изменил позу: привстал и повернул голову к опушке, где маячат застывшие фигуры солдат с поленьями в руках. Похоже, время здесь все же идет. Очень неторопливо — но все-таки…
А значит, медлить нельзя.
С каждым шагом топкая почва у тебя под ногами становится плотнее, обретает цвет, прорастает жухлой травой и хвоей. Кругом вырастают из тумана великанские стволы, оплетенные тонкими серыми нитями, вроде огромной паутины. По-прежнему ни ветерка; но нити колеблются в недвижном воздухе. Если это паутина, каким же должен быть паук? — думаешь ты и ускоряешь шаг.
Бог весть, долго ли длится путь. Ты не уверен даже, что действительно идешь — порой кажется, что плывешь над землей. Или, быть может, вовсе стоишь на месте? Но нет: детский плач все громче. Ввинчивается в уши, царапает по сердцу. Слушать его невыносимо. Когда же заткнется этот паршивец со своим надоедливым горем? Дайте только до него добраться — ты разобьешь его, словно глиняный сосуд, и, приникнув к черепкам, до капли высосешь обжигающее фэа…
Нет! Нет. Твое имя — Урфин Джюс, ты человек…
[Уже нет…]
Ладно — наполовину человек. На большую и лучшую половину. И детей не ешь. Даже когда они сами напрашиваются.
Все ближе плач — и места вокруг все привычнее. Гигантские деревья оборачиваются знакомыми елями и соснами, бесцветный рассеянный свет, непонятно откуда идущий — розоватыми отблесками заката. Обычный земной лес, вроде тех, что с трех сторон окружают Когиду. Если бы не неопрятные лохмы «паутины», свисающие с ветвей, можно было бы вообразить, что ты вернулся домой.