Но жизнь не была сном. Здесь, в доме Рауля, он осознал это с куда большей ясностью, чем в театре, среди эфемерных масок и бесконечности иллюзий.
В ту ночь, когда Рауль впервые взял его, Кадан снова ощутил это разочарование. Он лежал в объятиях человека, который сделал для него всё, подарил ему целый мир — и не мог сдержать слёз от понимания того, что потерял самое главное, веру в чудо. Веру в свою судьбу.
Но жизнь не была сказкой. Он всегда знал это, хоть и не мог поверить до конца.
Кадан понимал, что нужно взрослеть, иначе колесо, бесконечно несущееся вперёд, раздавит его. И постепенно, шаг за шагом, он отбросил детские грёзы, нашёл своё место в мире, в котором жил.
Кадан пошевелился, проверяя, спит ли Рауль. Тот лишь сильнее стиснул объятия во сне.
Кадан попытался вывернуться из его рук, но теперь Рауль зашевелился сильней. Не открывая глаз, он приподнялся на одном локте и принялся покрывать поцелуями его шею и плечо.
— Вас ждут тренировки с мечом, мой господин…. — пропел Кадан, не пытаясь скрыть улыбки, — вы опоздаете на них.
— Мой меч потренируется на тебе, — Рауль толкнулся бёдрами вперёд, потираясь членом о плотно прижатые к нему бёдра Кадана. Кадан почувствовал, как по его собственному паху растекается огонь в предвкушении того, что вот-вот произойдёт. А в следующую секунду Рауль, лишь легко раздвинув его ягодицы одной рукой, вошёл.
Кадан застонал и подался навстречу, насаживаясь на него.
Близость с Раулем была неправильной, неестественной — и от того все чувства становились лишь сильней, как всегда бывает, когда нарушаешь запрет. Он двигался навстречу, каждый раз ударяясь бёдрами о бёдра Рауля, а тот скользил руками по его телу, изучая его, будто не в силах поверить, что всё это его.
Кадана забавляла эта трогательная нерешительность. С той самой ночи, когда Рауль взял его в первый раз, в груди Кадана поселилась злость.
«Я никому не принадлежу», — шептал он, когда Рауль уже уснул. И с тех пор, как иногда казалось ему самому, доказать это стало главной его целью.
Он и без того никогда не стеснялся тратить деньги, которые выделял на него Рауль. Теперь же поток подарков иссяк — но лишь потому, что Кадан, вызывая к себе любого портного или поставщика, спокойно говорил:
— Запишите на счёт маркиза де Лузиньяна.
Покинув театр Монтен Блан, Кадан, как и советовал ему Рауль, организовал свой. Для этого ему потребовался участок земли, и Рауль подарил ему его. А затем и ещё один, соседний, чтобы Кадан мог возвести там собственный дворец.
— У меня нет времени ждать десять лет, — сразу предупредил он, и, согнав на строительство в два раза больше рабочих, чем требовалось для строительства любого парижского дворца, Рауль завершил его за один год.
Арочная галерея обнимала его парадный двор, и колонны сходились куполом у мраморного крыльца. Главный фасад украшали фонтан и красивая терраса с балюстрадой, а по бокам располагались два элегантных панно с французскими клумбами.
Парк перед дворцом тоже был устроен на французский лад, а в центре его располагался просторный восьмиугольный пруд, и из-под деревьев в боковых аллеях выступали мраморные статуи.
Но сердцем поместья стал сам воздушный театр. Декорациями и сценой для него служили кусты миндаля, а зрительный зал располагался под открытым небом.
Кадан набирал труппу из тех, кто бывал в гостях у Рауля и его друзей. Заказывал костюмы для постановок у лучших французских и итальянских портных. Ткани он выбирал сам, у лучших поставщиков.
Знаменитому художнику Лебрену были заказаны декорации для первой постановки, по мотивам «Песни о Ролане», и на премьеру был приглашён едва ли не весь Париж.
И все расходы оплачивал Рауль.
Свита Кадана теперь включала тридцать человек персонала и личную гвардию, состоявшую из мелкопоместных дворян, которых выделил ему Рауль. Кроме того пятнадцать кавалеров составляли ему компанию и развлекали его. Они прислуживали за столом, на охоте, на конюшне.
Расходы каждого кавалера и каждого пажа на платья и украшения были весьма высоки — все их обеспечивал Рауль.
Ежедневно Кадан справлялся о каждом из своей свиты и проверял, чтобы одежда каждого пажа соответствовала той службе, которая от него требовалась.
В свободное от театра и уроков время Кадан организовывал увеселительные прогулки по собственному парку, выезжал с Раулем на охоту или гостил в одном из его дворцов — кроме Парижа де Ла-Клермон содержали имения в Версале и в Фонтенбло. Рауль, правда, тщательно следил за тем, чтобы Кадан не оказался там одновременно с кем-то ещё из его семьи. Кадан слышал о том, что помимо отца у Рауля есть еще какой-то брат, но не родной, но распространяться о нём Рауль не любил.
Домом самого Рауля управлял благородный рыцарь Мишель де Шалон, старый друг и слуга его отца. Всего же в доме имелось семь дворецких, восемь конюших, шесть хлебодаров, семь виночерпиев, шестеро стольников и четыре распорядителя зала для приёмов и балов. А так же четыре мундкоха*, шесть личных хлебодаров, семь мундшенков**, булочник и восемь виночерпиев. Прислугу лечили четыре врача и один аптекарь. Ювелир и столяр обеспечивали мелкий ремонт.
У Кадана было три гранд-пажа и одиннадцать совсем маленьких элегантно одетых пажей.
Когда Кадан путешествовал на носилках, два маленьких пажа ехали верхом на мулах и следили за их поступью. Если те плохо справлялись со своей службой, Кадан мог приказать высечь их, но и на подарки бывал щедр — благо оплачивал их Рауль.
Следом за Раулем Кадан теперь часто разъезжал с визитами: в его личной конюшне, отделённой от конюшни Рауля, насчитывалось шестнадцать скакунов и шестнадцать лошадей для карет, ещё шесть мулов для носилок, шесть маленьких кургузых лошадок для пажей, шесть для обслуги и пятьдесят мулов для других целей.
Кадан не знал, тяжело ли Раулю оплачивать такие счета или легко, но надеялся, что очень тяжело.
Слух о разорительном романе летел по салонам, как чайка над океаном, и каждый, кто знал герцога де Ла-Клермона или его сына, спешил увидеть демона, искусившего Рауля де Лузиньяна.
А Кадан испытывал небывалое наслаждение от мысли о том, что не он принадлежит этому высокому и красивому благородному господину — нет, Рауль принадлежал ему. Рауль был готов для него на всё. Рауль возводил скульптуры, призванные аллегорически изобразить его, приказывал писать пьесы и поэмы в его честь.
Кадан принимал их снисходительно, и злость, дотоле незнакомая, продолжала клубиться в нём.
Ни тенью жеста, ни словом он не показывал Раулю, как ненавидит его. Напротив, он всегда был ласков и отзывчив, и нужно было очень хорошо знать его, чтобы увидеть, как мечется в голубых глазах чёрный огонь.
— Тебе ничуть не жаль меня? — поинтересовался Рауль, кончая в него.
— Разве можно жалеть настоящего мужчину? — Кадан перевернулся в его объятьях и втянул Рауля в долгий, бесконечно сладкий — и бесконечно горький поцелуй. — Иногда мне кажется, Рауль, что вы — Аполлон. Вы — солнце, что движется по небу и решает, какие растения будут жить, а каким следует умереть.
— Берегись, вдруг тебя услышит король… — Рауль хрипло рассмеялся.
— Полагаю, это исключено. Разве что он прячется у нас под кроватью и завидует нам.
Кадан выскользнул из объятий Рауля и встал. Потянулся, позволяя любовнику наблюдать стройный и гибкий силуэт на фоне восходящего солнца.
— Жульен! — крикнул он и, подхватив золотой колокольчик, стоявший на прикроватной тумбе, прозвенел в него. — Почему я должен тебя ждать?
Рауль остался лежать. Он приподнялся на локте и смотрел на демона, которого сотворил сам. Смотрел прищурившись и с наслаждением, потому что сколько бы это ни стоило — Кадан всё-таки принадлежал ему. Почти целиком.
— Мне нужно уехать к отцу, — сообщил он, — в поместье Клермон. Я пробуду там две недели, и столько же займёт дорога.
Кадан замер и, прищурившись, бросил на него взгляд через плечо.
— Вот как… Мне уже пора начинать ревновать?
— Думаю, пора. Обязательно трахну там какого-нибудь пастушка.
Кадан опустил колокольчик на тумбу и, скользнув обратно на кровать, забрался рукой под одеяло и стиснул член любовника так, что тот негромко взвыл.
— Не боишься, что мои боги отберут это у тебя?
— Еретик.
Кадан наклонился и снова прильнул к губам любовника.
— Я буду тебя ждать, Рауль. Надеюсь, это только на пару недель.
Рауль погладил его руку, но убирать со своего члена не стал, и Кадан медленно задвигал пальцами вниз-вверх.
Рауль кончил ещё раз, оросив простыню и его ладонь, а затем Кадан поднёс перепачканные пальцы к губам и демонстративно облизнул. Взгляд его оставался устремлён Раулю в глаза.
Рауль смотрел, как разгорается на дне зрачков голубой огонь.
— Ты бы хотел, чтобы я представил тебя ему? — спросил он.
— Мы оба знаем, — спокойно ответил Кадан, — что этого никогда не произойдёт. Ты всегда будешь стесняться меня, потому что я актёр.
— Будь это так, никто бы не знал о моей любви к тебе.
— Это не любовь, Рауль. Тебе просто нравится, что я тебе принадлежу.
Рауль стиснул зубы. Его самого начинала охватывать злость, но он загнал её глубоко внутрь.
— Однажды я познакомлю вас, — уверенно сказал Рауль, — и мне безразлично, что после этого произойдёт.
— Однажды, но не сейчас.
Кадан снова потянулся и встал. Жульен уже показался в дверях с серебряным тазиком для умывания в руках.
Рауль остался в постели и продолжал наблюдать, как совершается утренний туалет. Как нежно-персиковые щёки покрывают белила, и живое, пронизанное духом его дикарских постановок, лицо Кадана превращается в фарфоровую маску, на которой чернеют две прорехи обрамлённых чернёными ресницами глаз.
— Если бы ты сказал, что не хочешь, чтобы бы я уезжал… — медленно произнёс Рауль.
Кадан быстро обернулся и снова прищурился.
— И что было бы, если бы я сказал? Ты бы посмел перечить отцу?
— Я бы всё сделал для тебя, — спокойно ответил Рауль.
Кадан спрыгнул со стула, отбросив от себя руку камердинера. Сложил на груди и посмотрел на Рауля сверху вниз.
— Не хочу, — твёрдо произнёс он.
Не потому, что хотел видеть Рауля эти две недели рядом с собой. А потому что хотел знать, как далеко тот зайдёт.
— Хорошо.
Рауль приказал кликнуть слугу и распорядился:
— Напишите отцу, что я остаюсь.
Масштабы своей ошибки Рауль понял спустя неделю, когда из поместья Клермон пришло ответное письмо.
Оно прибыло в карете — более скромной, чем те, к которым привык он, но, безусловно, принадлежавшей дворянской семье.
Карета въехала в широкие ворота и остановилась перед крыльцом.