Он пел о дальних странах и чудесных островах, о великих героях и древних богах — те песни, которые знал. Хотя хотел бы в эти секунды петь о другом — о том, как настоящая магия творится внутри, когда Льеф обнимает его, и душа Кадана переплетается в объятиях с его душой.
Прошло несколько дней. Улучив момент, когда Кадан закончил работу и остался один, Льеф отозвал его в сторону, за стабур.
— Что-то случилось? — спросил Кадан, который не совсем понимал, почему Льеф не дождался вечера.
Льеф покачал головой.
— Ничего. Мне не дают покоя твои слова.
— Мои слова?
— Про судьбу.
Кадан озадаченно смотрел на него.
Льеф же забрался пальцами под правый рукав меховой куртки, в которой ходил с тех пор, как остался без плаща, а когда вынул — уже держал в руке золотое обручье.
Поймав запястье Кадана, он защёлкнул браслет на нём. Взгляд Кадана оставался всё таким же недоуменным. Он поднёс запястье к глазам и кончиком пальца провел вдоль извивающегося тела дракона, выгравированного на браслете.
— Его дал мне конунг, — сказал Льеф, — так удача конунга перешла ко мне. Теперь я хочу, чтобы она стала твоей.
В глазах Кадана проскользнула искорка понимания.
— Ты думал об этом? — всё так же удивлённо спросил он.
— Да. Я всё время думаю о тебе. С тех пор, как впервые увидел на чужом берегу.
Кадан перехватил ладонь Льефа, отпустившую было его запястье, и прижал к щеке.
— Я тоже всё время думаю о тебе, — сказал он.
Льеф наклонился и поцеловал его.
— Спасибо, — шепнул Кадан в приоткрытые губы северянина. — Но мне не стоит носить его, Льеф. Даже плащ…
— Если кто-то захочет отобрать, скажи — я отрублю ему руки. Так и будет, Кадан. Такова воля богов и их наказание тому, кто ворует чужую судьбу.
Кадан кивнул, хотя и сомневался, что угроза поможет, если прозвучит из его уст.
Однако же ничего плохого в самом деле не произошло. Многие заметили браслет, но никто не решился подойти к Кадану — ни для того, чтобы отнять, ни для того, чтобы задать вопрос. Только вечером он уловил шепоток:
— Вот так так… чужеземное заклятье сильно…
Дни тянулись за днями, и ночь за ночью становилась короче. Солнце всё дольше задерживалось на небосводе, и всё явственнее видел каждый, что зима повернулась к весне. Уже потекли первые ручьи, раскололся лёд на реке, и как-то утром, когда Кадан поднялся и собирался уже отправиться на мельницу, вопреки любым обычаям Льеф с мечом на поясе и луком за спиной показался в пристройке для рабов и окликнул его.
Кадан замер, удивлённый и испуганный тем, что у других рабов появится теперь новый повод для сплетен, но Льеф сказал только:
— Надень плащ, возьми всё, что нужно — мы уезжаем в город, когда солнце взойдёт.
Кадан торопливо кивнул. Ему нечего было взять с собой — всё, что имел, он носил на себе. Льеф скрылся, но через несколько минут Кадан нагнал его. Северянин сидел в седле.
Льеф протянул руку и, когда Кадан протянул свою в ответ, легко забросил его на излучину, а затем ударил коня по бокам, и тот припустил в галоп.
Сердце Кадана пустилось вскачь — от близости тела Льефа, от быстрой езды, от которой он давно уже отвык, от ветра, бьющего в лицо.
— Куда мы едем? — спросил он, чуть поворачиваясь к Льефу и плотнее вжимаясь в него, чтобы не упасть.
— Пока на ярмарку, — сказал Льеф.
— А потом?
Льеф не стал отвечать.
Северяне торговали со всеми землями, в которых грабили амбары и увозили добычу — и с некоторыми ещё.
В земли запада продавали меха, в восточные — оружие, и всюду — воинское искусство. Продавали пушнину, шкуры и коней, сыр и пиво, то, что собирали в лесах, особенно мёд и воск. Выставляли на продажу и морской улов, в том числе рыбу и моржовую кость, а еще лен и мотыги с косами, посуду. Рабов. Украшения, вещи для ухода за собой — костяные и деревянные гребни, пинцеты, палочки из серебра для чистки ушей, притирания, масла и мази, оружие и краску для глаз.
В Халлсейри — главной торговой ярмарке севера — продавали саамам сало и масло, а в обмен получали оленью кожу, разные меха, птичьи перья, китовый ус и корабельный канат из моржовой кожи.
За серебро покупали ткани и новые для них товары из южных стран: статуэтки и украшения из драгоценных минералов, часто в восточном стиле, драгоценные материи, сотканные франками.
Другой торговый город назывался Луид и располагался на полуострове Сионе. Его защищали деревянные стены.
Корабли из Сканера и Халлсейри привозили на север пшеницу, солод и мёд, а обратно везли рыбу.
Для горожан торговля стала основным занятием, но они же были и воинами. Сами управляли судами, запасались оружием и нанимали дружину, и нередко отбивали атаки викингов.
А северные вожди наряжались с такой роскошью, какой трудно было ожидать от столь диких и жестоких воинов.
Кадан за всю зиму не видел столько людей. Все толкались, кричали, тут и там слышалась неразборчивая смесь говоров и языков.
Льеф прижимал его к себе и не отпускал весь день, как будто Кадана могли украсть.
— Так и есть, — сказал Льеф, когда Кадан задал этот вопрос. — Ты слишком красив. Наверняка найдутся охотники на тебя.
Кадан покраснел.
— Льеф, я же не девушка, чтобы все разом меня возжелали, — попытался образумить викинга он, но Льеф не стал слушать его слов.
В одной из лавок он выменял Кадану рубашку из вадмала*, вышитую по рукавам, и куртку без рукавов из кожи оленя, подбитую мехом лисы.
В другой нашёл пару сапог — всю зиму Кадан проходил в шерстяных обмотках и старых, прохудившихся башмаках.
Уже позднее, когда они выбрались с людных улиц, Льеф сам надел их на него. Кадан зачарованно смотрел на северянина, замершего у его ног.
— Мне нравится касаться тебя, — признался Льеф, немного смущённый этим взглядом, — не могу себе отказать.
Кадан закусил губу. Ему не терпелось остаться с Льефом вдвоём.
Эта поездка подействовала на него как свежий ветер, ворвавшийся в замшелую избу, прогнала все горестные мысли и воспоминания из головы. И только на краю сознания теплилось понимание того, что вечером — сегодня или завтра — ему снова предстоит вернуться в рабский дом, где опять будут говорить о нём и о его сапогах.
Они, однако, обошли ещё несколько лавок и покинули город лишь за несколько часов до темноты — но выехали не на восток, откуда приехали, а на запад, по тракту, пронизавшему город насквозь.
Кадан не задавал вопросов, пока Льеф не остановил коня и, спешившись, не принялся разжигать костёр.
— Расстели и проследи за огнём, — сказал он, когда тот наконец запылал, и указал Кадану на свёрток, прикреплённый к боку коня.
Он скрылся в лесу, а Кадан, помявшись с ноги на ногу, обнаружил, что остался совсем один, как и полгода назад. Только руки его были свободны, и никто не помешал бы ему бежать.
Кадан положил ладонь на круп коня, не зная, что предпринять. Стоило ему уйти — с конём или просто пешком — и там, далеко на юге, уже никто не узнал бы в нём раба.
Кадан стоял так и размышлял, пока костёр не затрещал, и тогда, выпустив шею коня, Кадан бросился поправлять поленья. Он опустился на корточки перед огнём и, пошебуршив брёвнышками, замер, глядя, как пляшут языки пламени.
— Льеф… — прошептал он и уже про себя добавил: «Зачем ты испытываешь меня?»
Кадан вздохнул, и взгляд его упал на оставленный Льефом свёрток шерсти. Вспомнив приказ, он поднялся и стал отвязывать его от седла. На то, чтобы справиться с хитрыми воинскими узлами, ушло несколько минут, а когда свёрток упал ему в руки, Кадан порядком просел под его весом — покрывало, оставленное Льефом весило добрых семьдесят-восемьдесят марок**.
Опустив его на землю, Кадан принялся расстилать толстое полотно, и только справившись с ним, наконец сел у огня и немного перевёл дух.
Прошло ещё несколько минут, и Льеф показался из леса с двумя кроликами в руках.
— Тебе нужно больше есть, — пояснил он, нанизывая обоих на веточки и устанавливая над огнём, когда закончил свежевать.
Кадан зачарованно смотрел на него.
«Ты совсем не беспокоишься?» — хотел спросить он, но промолчал. Ему стало стыдно, и вместо этого он спросил:
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Пока нет. Но хорошо бы ты научился делать это сам.
Кадан кивнул.
— Я научусь, — пообещал он, — раньше братья делали такие вещи. Я просто… пел. Чтобы им не так скучно было делать дела.
Льеф улыбнулся краешком губ.
— Ты бы мог петь и для меня.
Кадан закусил губу.
— Я бы хотел, — сказал он, — но так все вокруг узнают, что ты проводишь со мной вечера.
— Здесь никто не узнает о нас, — рассеянно сказал Льеф, продолжая колдовать с едой.
— Здесь — нет. И я могу спеть. Но мы же вернёмся домой… в дом твоего отца?
— Нет.
Кадан хотел задать ещё вопрос, но Льеф перебил его, приказав:
— Поверни то бревно, сейчас искры полетят.
Кадан поспешил сделать как он сказал, и разговор угас.
Они поели. Как и в прошлый раз, Льеф отдал ему самые нежные кусочки, и Кадан долго смаковал их, перекатывая на языке.
— Я так соскучился по настоящей еде… — сказал он и тут же добавил: — Прости, я не хотел сказать…
— Ничего, — Льеф притянул его к себе, — ешь.
Наконец ужин подошёл к концу. Льеф, вытянув ноги вдоль шория*** и откинувшись на ствол дерева, сидел и смотрел на хрупкую фигурку в его собственном массивном плаще — на Кадане с его тонкой костью волчья шкура смотрелась немного смешно. И в то же время — очень хорошо.
Кадан закончил обсасывать косточки, побросал их в огонь, обтёр руки о штаны и повернулся к Льефу. Склонил голову набок, а потом, не поднимаясь на ноги, подполз к нему на четвереньках и навис над северянином сверху.
— Льеф… Позволь мне сделать кое-что?
Льеф рассеянно кивнул — после ужина он немного разомлел.
Кадан поймал кончик ремня, стягивавшего куртку северянина, и несколькими ловкими движениями распустил. Развёл полы в стороны и приподнял край рубахи насколько смог.