Глубоко вдохнув и отвернувшись от окна, он подошёл к зеркалу. Кадетский китель получить он не успел и потому чувствовал себя неуютно среди окружающей элегантной строгости в белом камзоле, расшитом серебром, и с брыжжами батиста у горла — мода столицы немного отличалась от той, что царила в остальных частях Гесории. Здесь, на Тардосе, предпочитали строгость, а ближе к окраинам и вовсе царствовал минимализм — многие ограничивались обыкновенными комбинезонами цвета компании, в которой работали.
Эйлерт едва успел оправить кружевные манжеты, когда в дверь постучали.
Надежда, что на пороге стоит кто-то из персонала — а ещё лучше, гонец из столицы, приехавший забрать его домой — угасла довольно быстро.
Стоило открыть дверь, как Эйлерт увидел перед собой сверкающее улыбкой лицо Волфганга Рейнхардта, которое не раз уже изучал на фотографиях — в основном чтобы выяснить, что из себя представляет этот человек.
Волфганг был ожидаемо красив, и всё же камерам не удалось передать особое, тягостное обаяние обречённости, поселившееся между его бровей. Глаза его имели тёмно-синий, как глубокие воды сапфира, цвет и в сумраке могли показаться почти чёрными. Чёрные волосы элегантной волной лежали на плечах, явно тщательно уложенные с утра.
Глядя на аккуратные завитки его локонов, Эйлерт испытал неутолимое желание спросить: «Как, вас уже выпустили?» — потому что плохо представлял, чтобы на гауптвахте можно было так тщательно следить за собой.
— Стало быть, вы — мой новый сосед? — поинтересовался Рейнхардт.
Эйлерт медлил, не зная до конца, насколько тот осведомлён. Но если Волфганг и понимал, зачем он здесь, то, очевидно, не собирался говорить об этом в лоб.
«Уже хорошо», — подумал Эйлерт, которому по-прежнему ни капли не нравился этот визит.
— Да, — Эйлерт едва заметно кивнул, изображая подобие поклона, — тьютор сбежал, обещав, что вы покажете мне где здесь что.
Рейнхардт улыбнулся уголком губ и протянул руку — такую же холёную, как и всё в нём.
— Почту за честь. Если вы посчитаете возможным доверить мне свой досуг.
Эйлерт испытал невыносимое желание закатить глаза и воззвать к небесам, но смолчал.
«Он меня клеит?» — задал он сам себе риторический вопрос.
Вопреки всякой логике Рейнхардт симпатии у него не вызывал. Да, он был красив, но Эйлерт не чувствовал в нём ничего, что могло бы его заинтересовать.
— С удовольствием, — Эйлерт протянул руку, предлагая взяться за неё. — Для начала я бы посмотрел парк. Слава о нём идёт по всей Гесории.
— И это неспроста.
Приняв предложенную руку, Волфганг повёл его вниз, на первый этаж. Сначала он показал парк из окна. Потом вывел Эйлерта на крыльцо, украшенное стройной колоннадой, и принялся рассказывать о том, как он был устроен — в память о героях прошедших войн.
Эйлерт откровенно скучал. Он не мог избавиться от чувства, что попал на великосветский приём, который грозит продлиться до ночи, а потом продолжиться с утра… И, похоже, не закончится вообще никогда.
Они спустились по мраморным ступенькам и, миновав лабиринт аллей, вышли на небольшую площадь-поляну, от которой дорожки разбегались пятилучевой звездой, а в нишах между ними стояли скульптуры Божественных Звёзд.
— Они похожи на вас, — сказал Волфганг, закончив рассказывать про каждого из них.
— Да? Вы мне льстите, — ответил машинально Эйлерт. Он слушал вполуха. Всё выходило слишком просто. Вряд ли Волфганг в самом деле влюбился в него — но, по-видимому, оказался достаточно разумен, чтобы подыграть.
«Слишком разумен», — подумал Эйлерт со вздохом. Ему не хотелось всё своё существование в Академии превращать в бесконечную дуэль из подколок и интриг.
— Простите, Волфганг, — сказал он наконец, — я не могу понять. Как такой человек, как вы, мог ввязаться в столь идиотскую игру?
— Вы о гонках в астероидном кольце? — усмешка, появившаяся на лице наследника, заметно отличалась от той, которую видел Эйлерт до сих пор. Она выглядела высокомерной и злой. — Вы хорошо знаете, что представляет из себя Ролан фон Крауз?
— Не более, чем можно услышать, оставаясь при дворе, — признался Эйлерт.
— Узнаете, — уверенно сказал Волфганг, — и поймёте меня. Но, может быть, мы не будем говорить о нём?
— Может быть, — согласился Эйлерт, и снова волны истории, преобразованной языком Волфганга в ласкающие слух слова, унесло его куда-то далеко.
Как ни старался, Ролан не мог унять обиду и злость. Два рода — Крауз и Рейнхардт — в самом деле были опорой Гесории всегда. Конечно, были и другие, но именно их семьи сыграли решающую роль в прошедшей войне. «Так как вышло так, что Консул решил поддержать Рейнхардтов?» — спрашивал он себя. Категорически отказываясь признаваться даже самому себе в том, что на самом деле его куда более беспокоит другое: «Как можно было отдать Эйлерта Волфгангу?»
Вопрос истерзал его вконец. Чтобы развеяться он кое-как добрался до окна и устроился на подоконнике передохнуть. Когда нижний край алого солнца Тардоса коснулся глади моря, и в его закатных лучах на посыпанной гравием дорожке парка показались два силуэта — черноволосого Рейнхардта и светлого, как сама звезда, Эйлерта Коскинена.
Рейнхардт держал Коскинена под руку, мягко, но уверенно вёл его вперёд. Лицо Коскинена было равнодушным, и Ролану показалось, что новичок мыслями находится где-то далеко.
На мгновение взгляд его скользнул по глади залива и замер, глядя в глаза Ролану сквозь стекло.
Ролану показалось, что по всему телу его пронеслась волна пламени. Взгляд держал крепко, как когти хищного зверя, так что если бы Ролан и хотел — не смог бы отвести глаз. Он не хотел.
Медленно два силуэта двигались мимо больничных корпусов, и взгляд постепенно сдвигался прочь, оставляя за собой нестерпимое чувство одиночества и тоски, пока оба — Рейнхардт и Коскинен — не исчезли за стволами ракит.
========== Глава 3. ==========
Только к концу недели Эйлерту удалось вырваться из цепких лап Волфганга, чтобы оформить документы о поступлении — что само по себе грозило превратиться в немалое приключение.
Консул позволил ему закончить начальную школу на общих основаниях, но довольно быстро пришёл к выводу, что аристократическая среда плохо сказывается на характере и интересах его воспитанника. Потому уже с двенадцати Эйлерта перевели на домашнее обучение чуть более, чем полностью.
Добрую половину времени он тратил на сопровождение своего покровителя в многочисленных командировках, а остаток уходил на занятия с домашними учителями — коих, впрочем, Консул выбирал, не щадя средств.
Теперь же его влиянию предстояло вступить в непростое сражение со знаменитой гесорийской бюрократией.
Формально всем давно уже было понятно, что слова Консула Хайдрика — сами по себе закон.
На деле воплотить в реальность хоть одно решение было предельно трудно, потому как большинство из них требовали троекратного утверждения в Сенате, последующего рассмотрения нижней палатой и закрепления печатями пяти великих родов.
Разумеется, речь не могла идти о том, чтобы проводить через сенат вопрос о переводе в лётную академию одного отдельно взятого ученика. Но оформить документально все предыдущие годы домашних занятий пришлось, и кое-что ещё предстояло досдавать.
Эйлерт не сомневался, что управляет малым звездолётом не хуже, а то и на порядок лучше, чем любой из учеников — однако именно лётное мастерство потребовали досдавать. Кроме того предстояла пара экзаменов по теоретической части: по древнему языку, который Эйлерт всегда терпеть не мог, и по региональной истории Тардоса, которая по понятным причинам была ему ни к чему.
Результат посещения ректората Эйлерта не расстроил и не удивил. Радоваться нужно было уже тому, что не придётся отправлять документы опять в столицу и что-либо по новой заверять.
Выбравшись наружу из этого холодного и негостеприимного здания, он завернул за угол и с облегчением вздохнул.
Однако уже в следующую секунду был вынужден подтянуться опять.
— Сэр Коскинен! — послышался насмешливый голос из-за спины.
Эйлерт старательно натянул ледяную маску на лицо, небрежно уцепился пальцем левой руки за ремень и только затем повернулся на звук.
— Виконт фон Крауз! Это вы?! — вежливая улыбка скользнула по его губам. — Как ваша нога?
— Честно говоря, всё ещё болит.
Фон Крауз приближался к нему, картинно прихрамывая, хотя в остальном имел такой цветущий вид, что Эйлерт сильно сомневался в правдивости его слов. По правую руку от него держался ещё один курсант с серебряным галуном на груди. Эйлерт пока не слишком хорошо разбирался в местной символике, но этот знак опознал: «Командорский факультет».
По большей части в Академию на Тардосе поступали не для того, чтобы затем отправиться служить во флот. Многие старые аристократы наподобие герцога фон Крауза были уверены, что строевая подготовка поможет их избалованным детям стать настоящими людьми. Другие молодые дворяне, напротив, сами стремились сюда — их влекла романтика древних войн. Ну, и возможность поводить скоростной звездолёт.
Первые, как правило, попадали в пехоту, за три года получали офицерское звание и затем отправлялись служить в Гвардию ещё на несколько лет. Этого контингента Эйлерт насмотрелся в столице.
Вторые носили на отворотах агатовую звезду и изо всех сил старались попасть на факультет, где готовили пилотов малых кораблей — впрочем, в итоге, опять же как правило, тоже меняли звезду на золотые эполеты гвардейского корпуса. Такая звезда как раз красовалась у Ролана на груди.
Командорский факультет представлял собой на порядок более серьёзный выбор, потому что особой романтики в службе на больших кораблях нет. Такой крейсер или фрегат, в сущности — большая консервная банка, с мостика которой космос можно увидеть только через камеры внешнего наблюдения, а в каюте и вовсе окно заменяет гала-репродуктор, показывающий всё что угодно, кроме того, что на самом деле есть за стеной. Что именно двигает теми, кто выбирает этот путь, Эйлерт не понимал. Если бы ему позволили выбирать, он сам выбрал бы малые корабли. Ему нравилось чувствовать мощный поток космического ветра под крылом, наблюдать, как бесконечный простор космоса несётся прямо на него. Впрочем, выбор, в любом случае, был давно уже сделан за него.
— Помните прошлый наш разговор? — спросил тем временем Ролан, тоже заметивший пристальный взгляд Эйлерта, направленный на серебряный галун, но только больше разозлившийся из-за него.
— Смутно, — признался Эйлерт, которому всю последнюю неделю было не до того. Волфганг так старательно выполнял долг гостеприимства, что ему едва хватало времени подумать о себе.
— Вы просили меня забыть сложившийся между нами неловкий инцидент. Ну, и мы с вами пришли к выводу, что вы мне должны.
— Что?!
Эйлерт вспомнил. До мелочей.
— Имейте совесть, Крауз, вы сами врезались в мой звездолёт! Я его до сих пор не починил, а мне нужно как можно скорее начать летать!
— Правда? Вы думаете, мой корвет в лучшем виде? У вас, по крайней мере, целы руки, ноги и голова!
— Если вы пришли меня обвинять, то нам не о чем говорить.
— Я пришёл вернуть долг.