Правая рука затекла, ладонь вспотела. Поручень над головой был шершавым: наверное слезла краска. Дикобраз унял дрожь и пару раз глубоко вздохнул. Спокойствие, только спокойствие. Сердечко колотится, это ничего, бывает. Сколько раз твердил себе: не спать в метро, не спать!
Спина ныла, поролоновые колени подгибались. Перед внутренним взором кружились огромные белые перья. Подкрашенные алым они грациозно танцевали в пыльном облаке. Солнечные лучи пробивали пыль навылет.
Дикобраз зажмурился и покачал головой, попытался сменить руку на поручне. В мозгу гудел большой колокол, пальцы не сразу согласились отпустить приятную металлическую шершавость. Нашарить металлическую палку левой рукой удалось только со второй попытки.
Вот жеж ё-моё. Эк меня расколбасило. На работу не опаздываю?
Дикобраз поправил очки и вытащил телефон из кармана пальто. Потёртый чёрный кирпичик, как и верхняя одежда, служил давно и верно. Связь держал отлично, время и смски показывал. Музыку в дороге слушать сложновато, памяти-то всего тридцать четыре мегабайта, но это мелочи. Камера, опять же, хорошая. На кой нужны все эти новомодные айфоны, сенсорные экраны и прочие навороты – непонятно. Так сколько там таймов наклокало? Без пятнадцати восемь. Нормально.
Дикобраз выдохнул, вернул телефон обратно. Пальцы поглаживали бугорки кнопок. Приятная на ощупь резина успокаивала. На центральной цифре, с пятёркой, была маленькая пимпочка.
Всё прошло, никаких больше полётов и падений, расслабься.
Свистопляска перед глазами постепенно устаканивалась, привычная обыденность убаюкивала сознание, как вид знакомой гавани успокаивает вырвавшегося из шторма капитана. Дикобраз аккуратно поводил головой из стороны в сторону – вроде норма. Фух. На следующей выходить, надо пробираться к выходу.
Прямо перед Дикобразом – нога за ногу – сидела девушка с чёлкой ядовито-свинячьего цвета среди антрацитовой копны волос. Провод от огромных наушников в виде черепов тянулся куда-то вглубь чёрной короткой куртки, из-под которой выглядывала фиолетовая рубашка в красно-белую клетку. Обтягивающие джинсы и белые кеды с салатовыми шнурками завершали картину. Обувка в такт музыке подёргивалась в опасной близости от любимого пальто.
Сраные эмо! Трудно было нормально сесть что ли? Час пик, между прочим!
Дикобраз поджал губы, аккуратно огибая качающуюся ногу, и стал протискиваться к выходу. Сосед, тучный мужик в дешёвом костюме и розовой, расстёгнутой на две пуговицы рубашке, выходить явно не собирался. Куртку толстяк перекинул через руку, его лицо покраснело, волосы взмокли. Коричневый кожаный портфель уютно устроился на полу меж необъятных ножищ.
Интересно, что полагается носить в этих модных барсетках, сумках и портфелях? Книги? Завтрак? Или достаточно просто таскать с собой эти аксессуары? Например, для понта или чтобы друзья и семья видели, что подарок пришёлся ко двору?
Просочившись мимо толстяка и его поклажи, Дикобраз оказался за спиной высокой одутловатой блондинки с распущенными волосами. Они настырно лезли в нос, от них несло еловым лесом, облитым парой цистерн яблочного сиропа. Вкупе с потным амбре толстяка этот иприт безжалостно насиловал даже отбитое табаком обоняние Дикобраза. Блондинка собиралась выходить, обойти её было нереально, а её причёска занимала всё свободное пространство.
Дикобраз прикрыл глаза, сделал музыку в наушниках погромче и приготовился стойко перетерпеть химическую атаку. Под «Белую гвардию» сделать это оказалось не так трудно.
Ты лежишь на горе, на высокой горе
И видишь сон.
А по небу плывут иллюстрации сна -
Облака.
То, что снится тебе, происходит со мной
На земле.
Я сижу у реки, наблюдая полет
Мотылька.
После разговора с Котом прошло три дня. И три ночи. Каждую из которых Дикобраз летал над неведомым городом. Как окровавленные перья, медленно кружащиеся в пыльном конусе света.
Стоп! Не думать об этом!
Дикобраз помотал головой. Прядь блондинистых волос щекотала ноздри.
Больше никаких чудес не происходило. Наверное, так и бывает, когда вместо волшебника с вертолётом и эскимо к тебе приходит обычный московский маг с пивом и чипсами. Водоворот обыденности крутился как ни в чём не бывало. Жизнь тянулась как нудный бетонный забор промзоны, мимо которого каждое утро Дикобраз ходил на работу. Никаких тебе излишеств вроде граффити или хотя бы матерных надписей – только серый бетон. Алгоритм будней оставался столь же прост и туп: разлепить глаза среди ночи – по какому-то недоразумению именующейся утром – добраться до кухни, потом до ванной. Ёжась от ветра доползти до метро и слиться в сонном оцепенении с целым поездом таких же «счастливчиков», перебирающихся из одного конца города в другой ради того, чтобы весь день вливать в себя офисный кофе, отчаянно сражаясь с сонливостью. Самое главное во всём этом – постоянно дремать на ходу, иначе придётся обращать внимание на всякие неприятные детали вроде блондинистых волос, беспардонно лезущих в глаза и нос.
Я иду по тропе, отзываясь на зов
Городов.
Голубая вода остаётся теперь
Далеко.
Открываю ключом свой мистический дом
На заре,
Зажигаю огонь, чёрный кофе варю
С молоком.
И мысли, мысли.
Магия какая-то, что за бред. Посидели мы тогда с Котом неплохо, оно да, но магия? Кот всегда был долбанутым, ещё в институте Кастанедой увлекался, носил пацифик и разноцветные рубашки, траву курил. Доувлекался, походу. Снёс человеку башню пейотль. Говорит, любой учёный – маг. Ага, два раза. Циолковский эликсир вечной жизни нашёл, да только так и помер, никому ничего не сказав. А Ломоносов каждый день по десять файерболов выпускал. Надо бы, кстати, Deep Purple в телефон закачать, давно их не слушал. В воскресенье да, удачно получилось – никакого тебе похмелья, тишь, гладь, да божья благодать. Только магия тут причём? Просто с пивом повезло, свежее попалось. Бред это всё. Или шарлатанство. Кот твердит – научных опровержений нет, ишь ты. Да что там опровергать-то? Чтобы что-то опровергнуть, надо это что-то доказать, а доказательств нет никаких, я гуглил. Кто-то где-то в старину видел одного парня, который встречал другого парня, который что-то там такое вроде умел. Лол. Цыганки столетиями судьбу предсказывают, предсказывали бы точно – сами бы как сыр в масле катались и могли бы на все теории вероятности с высоких колоколен плевать. А на деле что? Просто лохотрон!
Но… почему я помню не как проснулся утром и почапал на работу, а помню только полёт и почему этот полёт реальнее многих моих воспоминаний? И снится постоянно? Кстати, какой сегодня день? Вроде бы среда… Да, точно, среда. А воскресенье будто вчера было. Птицы эти… и дети… и небо… и крылья… Стоп! Харэ! Не хватало ещё раз отрубиться!
Но полёт… И глаза Кицунэ?…
Голубая вода – это мысли мои
О тебе,
Я хочу быть с тобой, эта боль у меня
Не пройдёт,
Я однажды проснусь от того, что пойму,
в эту ночь
Ты отправишь за мной иллюстрацию сна -
Самолёт.
– Станция «Октябрьская», переход на Калужско-Рижскую линию!..
Поезд сбавил ход, люди перед дверями подобрались как бегуны в ожидании стартового выстрела – выход из поезда в час пик на кольцевой не самый простой манёвр. Надо успеть выйти вместе со всеми, иначе встречный поток запросто может унести обратно в вагон, да так, что до «Таганской» доедешь расплющенным о задние двери, любуясь увлекательными узорами плитки на стенах станций.
Двери открылись, блондинка плавно поплыла на выход. Эх, обогнать бы её. Там дальше на переходе эскалатор, опять толпа. Снова в зариновых зарослях маяться? Ну уж нет. В конце концов это для блага самой блондинки: вряд ли она обрадуется, если кто-то будет чихать в её роскошную причёску.
Да шевелись ты, овца! Сейчас народ внутрь попрёт, хрен выйдем. Или тебе переходить не надо? Дикобраз вслед за тёткой вывалился из поезда и влился в толпу, вяло топчущуюся у первых ступеней лестницы перехода на радиальную ветку.
Интересно, как в этих кишках мраморных червей чувствуют себя клаустрофобы? Деться некуда, потолок низкий, стены серые, коридор длинный. Вошёл нормальным – вышел слюнявым психом. Мне-то что, мне совсем чуть терпеть осталось, ещё неделю, может – две. Хватит с меня. Надо только придумать, что в записке такое написать, чтобы Вера всё поняла.
Мысли и настроение вернулись в обычную утреннюю колею. Как рабы, которые всю жизнь крутили гигантское колесо и привыкли к этому настолько, что даже освободившись начинают ходить кругами в любом помещении, куда попадают.
Ты лежишь на горе, на высокой горе
И видишь сон.
Молчаливый пилот заслоняет крылом
Лунный свет.
То, что снится тебе, происходит со мной
На земле,
Я стою у окна, прижимая к гpyди
Амулет.
Ладно, пересекусь с Котом и Кицунэ послезавтра, пивка попьём, пиццы поедим, магия-хренагия, один чёрт дома делать нечего. Вера уже которую пятницу занята, кстати, надо бы уточнить – чем.
Дикобраз кивнул, сделал шаг на эскалатор и привычно растворился сознанием в коричнево-сонной утренней толпе.
Девятая глава
Дикобраз жил в «спальнике» на западной окраине Москвы. Район был типичным примером массового строительства времён позднего СССР: одинаковые панельные дома, несколько магазинов, пара школ и детских садов, дом быта и поликлиника. Из развлечений – детская библиотека в двадцати минутах ходьбы от дома. Бог его знает, что там было написано в советских строительных СНИПах и ГОСТах и о чём думали архитекторы, но даже ближайший кинотеатр находился только на соседней станции метро. Спальник он спальник и есть.
Пару лет назад рядом с метро построили трёхэтажный развлекательный центр с кучей мелких магазинчиков, кинотеатром и несколькими едальнями на самый разный вкус и кошелёк.
Больше всего Дикобразу нравилась пиццерия. Пиво там всегда было свежим, а заказанную пиццу выпекали прямо при тебе. А ещё оттуда открывался шикарный вид. Заведение располагалось в передней части бизнес-центра, занимая большую часть второго и третьего этажей. Всю переднюю стену занимало гигантское, во всю стену, окно, которое смотрело на самую оживлённую часть района. Почти Манхэттен. Ну, если приходить вечером и не очень вглядываться в пейзажи.
Лёгкие деревянные столики на витых чугунных ножках были разделены стеллажами с вином и маслом, кое-где увитые диким виноградом. По-хорошему, из окна должен был открываться вид на Тирренское море. Хотя бы на Адриатическое или Гудзонский залив, но и так получалось очень неплохо, на входе всегда стояла небольшая очередь.
Дикобраз пришёл за полчаса до срока, выбрал столик в глубине зала, чтобы видеть только небо, без суеты у метро, заказал пиццу и теперь наблюдал за тем, как официантки в белых передниках и красных рубашках изящно маневрируют между столиками. Справа от барной стойки, у большой каменной печи суетился повар. Он то закладывал новую пиццу, то доставал готовую. Тонкие напомаженные усиками а-ля Сальвадор Дали иронично подчёркивали типично рязанский нос-картошку. Впрочем, это нисколько не мешало ему ловко отправлять в каменный зев одну пиццу за другой, мастерски орудуя деревянной лопатой. Время от времени он подбрасывал пиццы в воздух. Кругляши из теста подлетали, делали несколько сальто и с неизбежной точностью оказывались в печи. Деревянная лопата порхала в руках повара как боевой шест в руках мастера боевых искусств из голливудского фильма. Дикобраз прихлёбывал вкусное светлое пиво и наблюдал за поваром, прикидывая, когда же придёт черёд для заказанной пепперони и может ли у итальянца быть такой нос.
Когда пива оставалось примерно полкружки, а рассуждения привели к тому, что итальянцы бывают разные, к столику подошли те, кого он ждал.
– Здорова! – Дикобраз пожал руку Коту и слегка поклонился Кицунэ.
Они сели напротив Дикобраза, у Кота в кармане рубашки бренькнуло, он достал телефон, поглядел на экран и принялся бурчать ругательства в адрес Т9, набирая ответную СМС. Кицунэ махнула рукой официанту, не отрывая взгляда от Дикобраза. Её пристальные глаза за прозрачной бронёй очёчных стёкол были строгими, внимательными и отрешёнными. Дикобраз поправил свои очки и попытался отвести взгляд. Не получилось.
Звуки, запахи, краски отступили на полшага. Кожу покалывало, виски ломило, блики на очках собеседницы были непробиваемы. Где-то на периферии зрения над деревянной лопатой медленно поднималась в воздух пицца, пальцы Кота зависли над клавиатурой телефона, официант приближался как водолаз в полном снаряжении по дну опасного водоёма.
– Задолбал этот Т9! Как его отключить? Колючий, может ты посмотришь? Никак разобраться не могу, – Кот протягивал свой телефон, пицца, совершив двойной кульбит, вернулась на лопату, Кицунэ как ни в чём не бывало делала заказ.
– А? Чего? Вот, смотри, тут вот решётку нажми и набирай как человек, – Дикобраз вернул повидавший виды аппарат Коту и потряс головой, – Пива мне тоже закажи.
Кицунэ закончила с официантом и снова вглядывалась в Дикобраза. Она сложила руки на столе перед собой, выпрямила спину и наклонилась всем корпусом вперёд как пионерка-отличница.
– Дикобраз, скажи, почему ты думаешь, что ты живой и бодрствуешь? – начала она без всяких предисловий. – Ты ходишь на работу, с кем-то о чём-то говоришь, пьёшь пиво, но ведь то же самое можно делать и во сне. Сколько людей пройдёт мимо тебя, если ты заговоришь с ними на улице? Может, это не потому, что они не хотят с тобой говорить, а потому что тебя для них просто нет?
– Как это нет? – вскинул брови Дикобраз.
– Ну так. Нет и всё. Ты не помнишь свои сны, но и в снах ты не помнишь о том, что считаешь своей обычной жизнью. Иногда ты думаешь, что всё, происходящее с тобой это тоже сон и скоро проснёшься. Но сам ты никогда не проснёшься, даже если умрёшь, просто войдёшь заново в этот бесконечный круг.
Официант принёс Кицунэ чай, а Коту – пиво. Кицунэ подняла чашку двумя пальцами, отхлебнула из неё и продолжила.
– В этом мире почти нет магической силы. Каждый маг только потому маг, что в состоянии точно сказать, когда он спит, а когда – нет. Кот убедил меня с тобой поговорить, вот я и спрашиваю: почему ты думаешь, что жив?
Дикобраз откинулся на спинку стула, поправил очки и завертел в пальцах зажигалку. Кицунэ была права. Похожие мысли давно царапали череп изнутри и не давали спать. Для мира нет никакой разницы, жив ты или мёртв, а для человека безразлично, бодрствует он или спит. Выходит, надо встать из-за стола, попрощаться и обнять уже наконец воздух в полёте со своего далеко не последнего этажа. Один хрен, разницы нет.
Кицунэ наклонила голову к плечу – она ждала ответа, поглядывая то на Дикобраза, то на чай. Последний явно интересовал её больше. Кот охватил свою кружку так, что у него побелели пальцы, но на собеседников не смотрел, разглядывал официантов и считал бутылки в баре.
А ведь им реально пофиг. Сейчас я соглашусь с Кицунэ, а они встанут и уйдут из моей жизни навсегда. Останется серый асфальт. Так нельзя, как же свет и крылья? Как же мои сны? Магия – это полная хрень, конечно, но лучше сходить с ума в компании, чем тупо сдохнуть в одиночестве.
Дикобраз отложил в сторону зажигалку и посмотрел в глаза Кицунэ.
– Я жив, потому что жив. Что ещё тут скажешь? Я знаю разницу между сном и явью, и сны помню. Там у меня крылья, и воспоминания о том, чего не могло быть. – Глаза его сверкнули, а брови нахмурились – Всю жизнь я чувствовал, что есть что-то большее, что-то, что делает мир объёмным и цветным. И вот, наконец, выяснилось, что я был прав, а теперь приходишь ты и хочешь доказать, что я никто, что меня по сути и нет вообще. Да хрен тебе!
Лопатки свело, и он услышал шуршание перьев, почувствовал, как за спиной начинают расправляться крылья.
Кицунэ приподняла левую бровь и отхлебнула своего варева с бергамотом. Поставила чашку на блюдце, смерила взглядом собеседника, шевельнула уголками губ.