Каждый из забытых богов желает вернуться. Желает вспомнить, кем он когда-то был.
Но знал бы кто, как иногда мне хочется — забыть.
***
Мирон Вогтэйл снимает квартиру на окраине Хогсмида.
— Хозяйка — сквиб, — объясняет он Биллу по дороге. — Отдельный вход, на двери нет замка. Я навешиваю простенькое заклятье — красть у меня всё равно нечего. На профессиональную аппаратуру я так и не накопил.
«Накопишь тут, — думает Билл. — Все деньги, небось, спускаешь на горшки мадам Розмерты».
Квартира оказывается небольшой. Всего несколько комнат в одноэтажном доме.
С порога Биллу шибает в нос запах табака, грязного белья и протухшей еды.
— Я совершенно забываю про уборку, — оправдывается Мирон.
«Совершенно забываю», пожалуй, не то выражение. Для обстановки кухни-гостиной больше подошло бы: «не убираюсь вообще никогда». На диване и стульях — ворох одежды, книг, исписанных нотных листков. Все горизонтальные поверхности заставлены грязной посудой с присохшими заплесневелыми остатками еды. Кухонная раковина в ржавых потёках.
Билл брезгливо морщится и уже начинает жалеть о своём решении. Дом его родителей тоже не может похвастаться идеальной чистотой, но чтобы — вот так?
— Не бойся, твоя комната в полном порядке, — торопливо говорит Мирон.
Похоже, он боится, что Билл передумает и попросит вернуть деньги.
Билл заглядывает в комнату, предназначенную ему. Кровать, стул, шкаф, письменный стол, небольшой камин. Больше всё равно ничего не поместилось бы, даже при желании. Окно выходит, судя по всему, в сад. Билл открывает створку, чтобы впустить в комнату свежий воздух.
— Ну как? — с надеждой спрашивает Мирон.
— Годится, — отвечает Билл.
Лицо Мирона расплывается в улыбке.
— Ты тогда за вещами пока смотайся по-быстрому, а я посплю. Не поверишь, с вечера ещё не ложился.
Билл аппарирует к Норе. Объясняет Молли, что решил жить отдельно. «Надеюсь, это не из-за утреннего разговора, сынок?» — «Нет, мама, я уже давно собирался, только не мог найти подходящее жильё». Потом поднимается в свою комнату, скидывает вещи в рюкзак, достаёт из ящика стола остатки денег. Вот, пожалуй, и всё. Кто бы мог подумать, что он так легко расстанется с домом?
Боясь передумать, Билл плотно закрывает за собой дверь комнаты.
Внизу Молли хлопотливо заворачивает что-то в коричневую бумагу.
— Возьмёшь с собой. Тут свежие пирожки, я как знала, когда тесто ставила. И немного вчерашней запеканки, и кусок говяжьей вырезки, — она незаметно вытирает глаза рукавом. — Какой ты уже большой стал, Билли.
— Мама, — смеётся Билл. — Я же не в Египет уезжаю. В Хогсмиде меня вы все сможете навещать, даже Чарли и Перси.
— Обними уже свою старую мать! — Молли всплёскивает руками.
— Где? Кого обнять? — Билл в притворном недоумении вертит головой. — Никаких старых матерей я тут не вижу. Вижу какую-то симпатичную женщину в полном расцвете обаяния. Ба! Да это же и есть моя мать-старушка.
— Скажешь тоже, — Молли нежно обнимает его. — Такой же болтун, как твой папочка. Я с ним даже поругаться не могу: кричишь на него, а он подскакивает и в щёку целует.
«Значит, помирились», — облегчённо думает Билл.
— Веди себя хорошо, — на прощание говорит Молли.
Билл послушно кивает.
«Если бы ты знала, мама, насколько плохо я себя намерен вести».
***
Билл возвращается в Хогсмид.
У него получается аппарировать прямо к порогу своего нового жилья. Он входит внутрь, вешает куртку на гвоздь в прихожей и какое-то время в нерешительности стоит, не в силах сообразить, с чего начать. Потом ставит рюкзак на грязный пол. Бытовых заклятий Билл не знает, остаётся только надеяться, что где-то в квартире найдутся ведро и швабра.
Билл заглядывает в ванную и удручённо качает головой. «Когда Мирон проснётся, пожалуй, следует привлечь его к уборке. Одному мне это всё не выдраить».
Билл подходит к двери, ведущей в комнату Мирона, и слышит из-за неё слабый стон. Слегка поколебавшись, он тихонько открывает её.
На грязных засаленных простынях прямо в уличной одежде лежит Мирон. Его тело ритмично подёргивается.
— Да… да… ещё. Возьми его в руку, блядь, дотронься же до него. Дай мне войти в тебя, сладкая моя… как у тебя там всё узко и горячо. Глубже… глубже, — бессвязное бормотание Мирона, перемежаемое стонами, вдруг переходит в отчаянный крик. — Нет, нет, молю тебя, не останавливайся, не уходи! Стой, шлюха! Долбаная тварь, стой!
Он запускает руку себе в джинсы, вытаскивает возбуждённый член и начинает лихорадочно дрочить.
— Стой, сука, я ещё не… О-о-о-о!
Тело Мирона содрогается в извращённом экстазе. Он воет, мечется по простыне, кусает себе губы до крови, пока сперма толчками выплёскивается из члена, пачкая и его, и всё вокруг.
Билл с отвращением закрывает дверь.
***
Билл успевает кое-как прибраться на кухне и даже заварить чай, когда Мирон наконец-то выходит из своей комнаты. Он, похоже, попытался убрать следы спермы с одежды, но Билл замечает кое-где на джинсах подсохшие белые брызги, и его начинает подташнивать.
«Получается, и я сегодня утром мог — так».
От этой мысли тошнота становится нестерпимой.
— Есть закурить? — Мирон плюхается на освобождённый от хлама диван и закидывает ногу на ногу.
Вид у него ещё более нервный и больной, чем раньше.
— Может, для начала сходишь в душ? — Билл изо всех сил старается не морщиться.
Утром ему показалось, что от Мирона воняет. Теперь он точно в этом уверен.
— Нахуй душ, брат. У меня творческий кризис.
Мирон шарит рукой по дивану в поисках пачки с сигаретами.
— Да ты, я гляжу, прибрался тут. Молодец. Я хотел было бабу завести, так уже не надо, как погляжу.
«Надо! — Биллу хочется кричать от бессилия.— Надо! Нормальную девчонку из плоти и крови, фанатку твоих песен, которых я никогда не слышал, с фенечками до локтя. Чтобы каждую ночь ты стонал под её ласками, чтобы ты ласкал в ответ…»
— Возьми, — скупо говорит он вслух, бросая пачку в сторону Мирона. — Я их убрал в шкафчик.
— Больше так не делай, Билли. Я — творческий человек, — Мирон достаёт зажигалку и прикуривает, — и мне нужен простор, а не цивильные рамки.
— Это теперь и моя квартира тоже. Так что будь любезен, не разводи в ней прежний срач.
— Зануда ты.
— Зануда, — легко соглашается Билл. — Но зануда сильная и принципиальная.
Несколько секунд они в упор смотрят друг на друга: Мирон — оценивающе прищурившись, Билл — безмятежно улыбаясь.
— Договорились, — Мирон первый отводит взгляд. — Я теперь засираю только свой угол, а здесь постараюсь держать себя в рамках приличия.
— Вот и славно. Будешь чай? Мне мать с собой пирожков надавала, они у неё жутко вкусные.
— Не хочется.
— Тогда пойдём в бар, склеим симпатичных девчонок. Я первый день на вольной воле, хочу вкусить плодов самостоятельной жизни. Ты же водишь девчонок сюда, а, Мироша? — Билл называет его школьным прозвищем. — Только ты бы всё-таки помылся, не то все мало-мальски смазливые девчонки испугаются твоего амбре и разбегутся.
Мирона передёргивает.
— Бабы — зло, Билли, — говорит он, жадно затягиваясь сигаретой. — Так и знай.
— Не может быть! — изумлённо восклицает Билл. — Так ты, Мирончик, у нас-таки гей?
— Что-о-о? — Мирон вскакивает с дивана, сжав кулаки.
— Уйди, противный! — тонким голоском пищит Билл, в притворном испуге пытаясь отгородиться от него стулом. — Я тебе так верил, а ты… ты заманил меня в это гнездо разврата для того, чтобы вдали от людской молвы насладиться моим юным телом! Знай, маньяк: живым я не дамся!
Мирон замирает в недоумении, потом сгибается пополам от хохота. Билл хохочет вместе с ним.
— Засранец! — отсмеявшись, Мирон делает попытку хлопнуть Билла по плечу.
— Душ, Мироша, душ, — Билл качает головой и отстраняется. — Горячий душ, горячий чай, горячие пирожки. Всё именно в такой последовательности.
Мирон нюхает себя под мышкой, морщится.
— И вправду, одичал я тут в одиночестве. Разит от меня, как от коровьей пизды.
— И никакого мата!
— Слушаюсь, сэр! — Мирон щелчком отправляет окурок в мусорку.
***
После обеда Биллу удаётся уговорить Мирона помочь с уборкой. Вместе они кое-как приводят в приличный вид ванную и даже прибивают несколько полок в прихожей.
Мирон шутит и смеётся над шутками, но смертельная усталость временами даёт о себе знать. Он выкуривает почти две пачки сигарет, выпивает несколько чашек кофе, его движения заторможены, а глаза лихорадочно блестят.
Наступает вечер, Билла начинает клонить в сон.
— Детское время! — возмущается Мирон, наливая себе ещё кофе. — Давай я тебе поиграю.
Он приносит в гостиную гитару. Играет Мирон средне: несколько аккордов, стандартный бой. А поёт…
Билл совсем не разбирается в музыке, тем более — в исполнителях песен, но от голоса Мирона у него бегут мурашки по спине.
Ты приходишь в дом ко мне на склоне дня
В темноте сидишь и ждёшь меня
Хочешь крови ты или слёз моих
Скажи чего
Чего же хочешь ты… —
полуприкрыв глаза, поёт Мирон.
Хочешь, чтоб я голос свой сорвал
Пальцы струнами в кровь изодрал
Тебе не угодишь
Чего же хочешь ты…
Хочешь испытать меня
Хочешь, чтоб я сделал что-то для тебя
Но я не тот, пойми
Чего же хочешь ты.
— А дальше? — кашлянув, спрашивает Билл.
— Дальше не знаю, — Мирон задумчиво перебирает струны гитары. — Думаешь, будет ещё какое-то дальше?
От тоски в его голосе у Билла сжимается сердце.
— Пошли спать, — говорит он.
Мирон вздрагивает.
— Нет, я, пожалуй, ещё посижу.
— Как знаешь.
Билл идёт в свою комнату, переодевается и без сил валится на кровать.
«Спать! Как же я не догадался! Она опять придёт сегодня — к нам обоим, — обжигает его внезапная мысль. — Потому Мирон и не ложится. Он одновременно и хочет, и боится её».
Билл пытается подняться, но он так устал за этот долгий хлопотный день, что глаза его закрываются сами собой.
«Завтра, всё завтра… По крайней мере, она не убивает во сне… а значит — ничего непоправимого не произойдёт».
***
На этот раз она встречает его на пороге сна: юная, обнажённая, прекрасная, в венке из луговых цветов.
— Такой ты хотел меня видеть?
Её лицо плывёт перед ним серебристой дымкой, постоянно меняя черты.
— Остановись! — Билл чувствует на губах её тёплое дыхание. — Прошу тебя, пусть всё останется — так.
Она смеётся прозрачным переливчатым смехом.
— Тебе хочется волшебства?
— Да!
Даже во сне перед внутренним взором Билла всплывает перекошенное страстью лицо Мирона Вогтэйла.
— Да! — повторяет он. — Я хочу именно волшебства. Это ведь мой сон?
— Я бы не была так уверена.
Они идут по лесной тропинке. Сквозь тёмные ветви деревьев проглядывают крупные звёзды. Под босыми ногами Билла дышит нагретая дневным солнцем земля.
— Где мы? — спрашивает он.
— Тебе виднее…
Она лёгким облачком тумана плывёт рядом с ним. Вот туман уплотнился, и мелькнула высокая девичья грудь с крупной горошиной соска, вот показалась очаровательная ножка, потом — другая, вот вырисовался плоский живот со светлым треугольником волос внизу.
Билл нервно сглатывает и отводит взгляд.
— Я тебе не нравлюсь?
— Наоборот, очень нравишься, — Билл мысленно радуется, что позаботился перед сном натянуть пижаму, так не видно его растущего возбуждения.
Он не намерен давать волю желанию. Только не сейчас.
Она опять смеётся.
— Посмотри на меня. Или боишься?
— Я одену тебя в белый шёлк, — тихо произносит Билл, стараясь, чтобы его голос не дрожал. — Я хочу любоваться тобой.
— Что это?
— Стихи. Их много лет назад написал мой отец для единственной женщины в своей жизни — моей матери.
— Глупо, не находишь? Ты можешь делать со мной что угодно, но предпочитаешь заниматься болтовнёй? — она начинает раздражаться.
— Да. Я хочу видеть тебя, мечтать о тебе, встретить тебя в реальной жизни, пусть не такую прекрасную, как здесь, зато из плоти и крови. Я хочу всматриваться в твоё лицо — такое любимое и родное, хочу держать тебя за руку и слышать, как бьётся на твоём запястье тоненькая ниточка пульса. Я хочу замирать от восторга, когда ты касаешься меня… — У Билла перехватывает дыхание. — Понимаешь? Не от похоти или желания тобой обладать — от счастья, что ты ходишь по этой земле, под этим прекрасным небом!
— Уходи! — в её голосе звенит истерика.
Биллу кажется, что вот-вот туман сложится в настоящую, живую девушку. Он говорит по наитию, но чувствует, как слова, точно стрелы, без промаха попадают в цель.
— Я хочу, чтобы всё, что ты даришь во сне, ты дарила мне по любви. Даже если я никогда больше не прикоснусь к тебе. Даже если всё, что мне останется, — это мечты, раскаянье и боль утраты.
— Уходи!
— Не могу: до рассвета мы связаны. Не хочу: до рассвета я буду говорить с тобой о любви. Не о любви к тебе, потому как это будет ложью, а я не хочу лгать. О другой любви — той, ради которой глупые людишки вроде меня готовы отдать жизнь. О любви возвышенной и страстной, взаимной и неразделённой. О любви, в которой рождаются дети, в которой зачали меня и моих братьев. О любви, подарившей мне самую прекрасную в мире сестру.
Биллу кажется, будто его слова уже не стрелы, а нити. Они сплетаются в прочную ловчую сеть. Ещё мгновенье, — и девушка из его сна будет полностью опутана ею.
Но её силуэт вспыхивает языками багрового пламени — и сеть, не доткавшись, сгорает. Она стоит в огне — величавая и яростная, так не похожая на прежний покорный и нежный образ.
— Ты готов отдать жизнь, человек? Хорошо. Твои слова были услышаны. Приходи ко мне завтра — наяву, в одиночестве, тоске и страхе… А чтобы тебе было легче идти…
Пламя расступается, в самом его сердце Билл видит гостиную, прислонённую к стулу гитару, на диване, свернувшись калачиком, спит Мирон.
— Нет!
— Да.
Мирон поднимается. Его глаза закрыты. Он берёт со стула запасную гитарную струну, потом — встаёт на диван, прилаживает один конец струны к потолку, а второй — закручивает в хитрую петлю…
— Ты не сделаешь этого, ты не сможешь! Кто — ты?
Билл в отчаянье бросается к ней, но видение исчезает.
— Я смогу, человек. Я много чего могу. Так что тысячу раз подумай, хочешь ли ты услышать ответ.
Пламя взмывает вверх и тут же опадает, мгновенно угаснув.
Билл остаётся один — в темноте.
— Мирон!
========== Часть 2 ==========
***
— Мирон! — Билл просыпается с криком.
Сердце колотится так сильно, словно собирается пробить грудную клетку. Билл вскакивает и, уронив по пути стул, бросается в гостиную.
— Мирон!
Изломанное тело Мирона лежит на полу возле дивана. Из разорванного горла струится кровь. Кровью пропиталась обивка, кровь стекает вниз по руке и тёмными каплями падает с кончиков пальцев.
— Акцио палочка! — Билл бросается к другу.
«Струна оказалась слишком тонкой, она порвала кожу, но лопнула сама. Кровь! Почему же тогда так много крови?! Если повреждена сонная артерия, то…» — Билл лихорадочно вспоминает все знакомые заклинания.
Пульс у Мирона ещё есть, но с каждой секундой становится всё слабее.
«Он сейчас умрёт у меня на руках!»
Однажды, когда Биллу было девять лет, маленький Перси сорвался с яблони и неудачно упал прямо на сухую ветку. Тогда тоже было много крови. Билл сейчас ясно видит, как бежала мама к орущему во весь голос Перси. Что она кричала тогда?
Билл понимает, что второго шанса не будет. В окровавленной руке Мирона что-то зажато. Розмарин — тот самый, который принесла им Розмерта вместе с кофе.
Чтобы не забывали…
«А я так хочу вспомнить!» — Билл растирает в пальцах намокший от крови стебелёк, подносит к лицу.
Ещё мгновенье… Резкий запах розмарина, смешанный с морским запахом крови, наполняет сознание.