лотерейный билет. Я не знал, я ничего не знал.
– Вы такой же, как они, и ничем, что бы вы себе в голову ни вбили, от
них не отличаетесь. Держите, с вас десять брунов.
Сжимая в руке лотерейный билет, я медленно вышел из небольшого
узкого помещения. Улыбнувшись, я с блеском в глазах уставился на код, состоящий из семи цифр, а затем, уже удаляясь и не слыша счастливых
возгласов людской толпы, я, обижаясь на себя за беспричинный прилив
радости, тяжело вздохнув, опустил билет в карман брюк. Беспричинная
эйфория прошла, теперь я был уверен, что совершил дурацкий, бесполезный
поступок, но билет все же не выкинул, он по-прежнему лежал в кармане
моих брюк, и по-прежнему я быстрым шагом шел по тротуару, приближаясь
к своему дому, не обращая на проходивших мимо людей внимания.
С видом серьезного человека, готовившегося заключить важную
сделку, сулившую мне получение серьезной прибыли в виде тридцати
миллионов брунов, я сжимал в руке лотерейный билет и, затаив дыхание, смотрел на экран телевизора в ожидании начала розыгрыша. Но как только
зазвучала знакомая с детства веселая мелодия и на экране показалась милая, модельной внешности девушка, я, со всей ясностью вспоминая прилив
непонятно откуда взявшейся радости, с отвращением взглянул на
лотерейный билет. Пластмассовые шарики, содержащие тонкие листы
бумаги с различными семизначными кодами, с головокружительной
скоростью и в хаотичном порядке метались по корзине. Время от времени
корзина прекращала свое движение, и под рев сидевших в студии зрителей
массивный широкоплечий мужчина, натягивая на свое лицо веселую
добродушную улыбку, доставал с корзины любой шарик и передавал его
милой девушке, которая грациозным движением медленно, поддерживая
общую атмосферу царившего в студии напряжения, открывала шарик и
разворачивала бумажку, а затем столь же медленным и томным голосом
произносила цифры заветного кода. Лотерея шла уже около часа. Какой-то
счастливчик получил бейсбольную кепку, в которой великий Дэн Бознер в
составе «Арлис Бейз» одержал ставшей культовой победу над «Форресон
Фейр» и стал чемпионом округа Хартинг. Другой счастливчик получил
оплачиваемую путевку на далекий тропический остров.
– Песчаные пляжи, бескрайний голубой океан и многое другое ждет
обладателя этой путевки, – наигранно улыбаясь белоснежными зубами, заявила прекрасная молодая девушка.
37
– Бутсы полузащитника футбольной команды «Орланс Фленс». Чек на
тридцать тысяч брунов, неслыханный успех! – по залу прокатывается такой
же наигранный, как и всё в этой студии, радостный голос.
Ярмарка тщеславия, с горечью подумал я. Ни один из людей, собравшихся в этой студии, не рад, что какому-то неизвестному гражданину
достались тридцать тысяч брунов. Возглас радости только из-за того, что
организаторы передачи им за это кое-что заплатили.
Лотерея подходила к концу, напряжение в студии достигло своего
апогея. Наступило время долгожданного финального розыгрыша. Джекпот на
сумму тридцать миллионов брунов. Я равнодушно глядел на экран
телевизора. Корзина вновь закружилась, камера выхватывает раскрытые от
предвкушения радостных воплей в честь победителя рты сидящих в студии.
Корзина остановилась, мужчина передал шарик девушке, которая, продефилировав по студии, остановилась в центре.
– Пришло время узнать… – оглушительный рев прокатывается по
студии. – Пришло время узнать… – улыбаясь, вновь повторяет девушка, и
вновь по студии разносятся громкие голоса, – кто станет победителем…
Дикие вопли перекрикивали милую девушку. Мне представился
Колизей: наверно, так кричали обезумевшие от лившейся рекою крови
зрители огромного сооружения.
– …Кто станет обладателем чека на сумму тридцать миллионов брунов.
Итак, дамы и господа…
В студии воцарилась тишина. Словно загипнотизированные, все
смотрели на руки девушки. С таким же пристальным вниманием, с каким
зрители Колизея смотрели на завершающий эпизод сражения. Два
гладиатора. Один безоружный, окровавленный, почти что бездыханный, распростертый на пыльной земле древней арены, другой стоит, уверенно
держась на ногах, под лучами палящего и ослепляющего солнца, он занес над
головой лежащего гладиатора меч, он ждет сигнала трибун, через мгновение
участь гладиатора будет решена, но сейчас, в это мгновение тишина тяжелых
раздумий и переживаний парализовала сознание людей, и кажется, что весь
мир остановился, весь мир – сплошная тишина.
Девушка медленно развернула бумагу.
– 21!
Оглушительный гул радостно встретил сказанное девушкой.
Я рассеянно взглянул на код: 21 58 76 45 89 36 33.
Совпадение первых двух цифр ничего не значит.
– 58!
Я улыбнулся. «Ничего не значит», – вновь сказал себе.
– 76!
Проблеск надежды на мгновение пронзил мой мозг. Неужели?! Да нет, это невозможно.
– 45!
38
Не обращая внимания на гул в студии, я следил за девушкой, за
каждым ее движением.
– 89, – умоляюще прошептал я.
– 89! – послушно подтвердила девушка.
– 36, 36, 36! – повторял я как завороженный.
– 36! – вновь послушно подтвердила девушка.
Я вскочил с кресла, мои руки дрожали, в голове проносились обрывки
воспоминаний.
«Я в это не верю!»
«Не верите во что?»
«Не верю, что смогу что-то выиграть».
«Если бы не верили, то здесь бы не стояли».
– 32! – радостно произнесла девушка.
В ужасе закричав, я бессильно рухнул на стул, сжав руками голову.
Одна цифра! Чертова цифра! Всего лишь одна! Как же такое могло
произойти, ну как же так! Я чувствовал себя космонавтом, всю жизнь
мечтавшим о полете к далеким звездам, и вот, наконец, когда моя мечта так
близка к реализации, когда я уже стою в нескольких метрах от дымящейся, ревущей и готовой к полету ракете, на космодром выходит толстенная
женщина в белом халате. Я уже отдал честь генералу, сказал, что не подведу
человечество и выполню возложенную на меня миссию чрезвычайной
важности, от которой, возможно, будет зависеть дальнейшая жизнь на
планете Земля, но эта расплывшаяся в жире отвратительная женщина в белом
халате мерзким протяжным голосом кричит: «Не пускайте его в ракету, у
него чрезвычайно слабое здоровье, он не выдержит перегрузок!»
6
Вечером я по обыкновению заливал печаль в небезызвестном кабаке.
Одна цифра, всего лишь одна! Скажи она «три» вместо «два» – и я больше не
ходил бы в страховое агентство. Не видел бы одних и тех же никчемных
людей. Неужели все дело заключается в деньгах? А я уж думал, что они мне
не нужны. Я думал, что я выше. Я думал, что пришел к сознанию того, что не
куплю счастье за деньги. Не обрету смысл жизни в бесконечных покупках.
– У меня для тебя важная новость.
Я поднял голову. Передо мной стоял Философ.
– Ну и что за новость? – спросил я, погруженный в раздумья.
– Ты не поверишь, я не пью уже несколько дней.
– Да… Действительно, ты давно здесь не показывался. Что, нашел
метод исправить насквозь прогнившее общество?
Философ сел за стол и, светясь от радости, проговорил:
– Нет, я нашел способ избавиться от общества.
– Что, сбросишь на него атомную боеголовку? – засмеялся я.
– Нет, гораздо лучше. Я покину его. Исчезну из этого мира навсегда.
39
С тревогой я смотрел на Философа. Что он задумал? Такого счастья в
его глазах я не видел никогда.
– Ты чего задумал?
– Нет, ты что. Не волнуйся, я не собираюсь кончать жизнь
самоубийством.
– Ну, тогда я действительно теряюсь в догадках.
– Они велели мне никому не рассказывать.
– Кто «они»?
– Ну, я даже не знаю, как сказать. Ты подумаешь, что я сумасшедший, вконец спятил, но это вовсе не так. Я счастлив, счастлив настолько, насколько может быть счастлив человек, проживающий в этом ужасном, полном несправедливости мире. Ты знаешь, что здесь, в нашем мире, у них
есть свой филиал. Они находят отчаявшихся людей, тех, в ком еще теплится
хотя бы крупица здравого сознания, и помогают, отправляют этих людей в
свой параллельный мир. Мир, в котором все гармонично. Мир, в котором все
прекрасно. Это рай на земле. Идиллия, царящая там, не поддается
объяснению. Это мечта утопистов.
Я смотрел на Философа и не мог понять, как этот, всегда казавшийся
мне здравым человек превратился в того ненормального, который сейчас
сидит передо мной и рассказывает о каком-то параллельном мире.
– Ты в своем уме?
– Они предупреждали. Говорили, что если даже я кому и скажу, то меня
сочтут за сумасшедшего. Но это не так. Этот мир действительно существует.
И завтра я отправлюсь туда. Давай пойдем со мной. Ты ведь этого
действительно хочешь.
Я не мог его больше слушать. Мне было тошно сидеть рядом с этим
необычайно счастливым человеком. Что это? Может быть, сильно
действующие наркотики? Старина Философ решил не ограничиваться
выпивкой, а пойти дальше, продолжить нескончаемое падение. Я просто
встал и ушел, не обращая внимания на удивленный взгляд Философа, я
преодолел расстояние, отделяющее меня от выхода, и, переступив порог, быстрым шагом удалялся прочь, желая больше никогда не возвращаться в
этот кабак. Забыть его. Вычеркнуть из жизни.
Но я вернулся на следующий же день, надеясь увидеть Философа.
Увидеть в здравом уме и светлой памяти. Но он не пришел. Не пришел он и
на следующий день. Я ходил в кабак еще неделю, но так и не увидел его. Он
пропал. Пропал так же, как тот незнакомец, который в один из первых же
дней моего прихода в кабак начал рассказывать историю своей жизни. Я
перестал ходить в кабак. Перестал пить, потихоньку возвращаясь к
привычной беззаботной жизни, лишь изредка вспоминая слова: «Мы жрем, чтобы жить, и живем, чтобы жрать».
7
40
Быть одиноким среди восьми миллиардов людей – что может быть
хуже этого. Среди всех этих людей не найти ни одного, с кем можно было бы
поговорить о том, что не дает тебе покоя, что лишает тебя сна и не дает жить
нормальной полноценной жизнью. Нет ни одного человека, которому ты бы
мог озвучить свои сокровенные мысли, нет ни одного человека, кто мог бы
тебя выслушать и дать совет. Беспросветное одиночество обволакивает, давит со всех сторон, угрожает раздавить меня, размазать, как муху, прибитую мухобойкой.
Я выхожу на улицу. Влюбленные пары стремятся к романтичному
уединению. Компания друзей направляется по делам, и только я брожу
бесцельно в одиночестве, с потухшим взглядом, не зная, для чего и куда я
иду. Ранним утром я вышел на набережную. На безоблачном небе замерло
солнце; спокойное, застывшее в бесконечности времен море будто бы спало
и не спешило просыпаться. Белые чайки с протяжным писком опускались к
едва колышущиеся поверхности, черпали заостренными когтями воду и
вновь взмывали высоко в воздух. На одной из лавочек в тени деревьев я
заметил молодую девушку. На холсте, натянутом на подставку, она
увлеченно писала картину. Я подошел ближе. Она сидела спиной ко мне, лицом к морю. Я видел лишь темные длинные волосы и белоснежные тонкие
пальцы, которыми она держала кисть, аккуратными мазками выводя контур
фигуры, изображенной на картине.
На картине был запечатлен город. Кольца опоясывающих его
конусообразных гор, а внизу, в темноте ночи, сверкал он. Кварталы с
возвышавшимися небоскребами, которые соседствовали с неприлично
низкими и неказистыми панельными домами и совсем уж жалкими лачугами, о существовании которых жители фешенебельных районов не знали или же, что более вероятно, не хотели знать. А над ним в вышине раскинулось
звездное небо – с луной, необыкновенно яркой и большой, с неестественно
выступающими на ее поверхности глубочайшими, бездонными кратерами.
Где-то вдали по чернеющей поверхности моря плыла небрежно лунная
дорожка, сверкая сказочным перламутровым блеском, а спиной к зрителю на
одной из гор, образующих полукруг вокруг города, стояла девушка. Ее лица
видно не было, но легкая воздушная фигура и темные, развевающиеся на
ветру волосы говорили сами за себя. Перед зрителем стояла девушка, и
смотрела она на раскинувшийся перед ней город.
– Вам понравилась моя картина?
Я вздрогнул. Обернувшись, она смотрела на меня. Белая, будто
атласная, кожа в сочетании с легким румянцем на щеках и темными ровными
волосами, мягко обволакивающими ее голову, произвела на меня
неизгладимое впечатление. Выразительные карие глаза с игривым
лукавством смотрели на меня, а маленький аккуратный носик и тоненькие
алые губы придавали ей по-детски наивное выражение.
– Да, – после небольшой паузы произнес я восхищенно. – Она
прекрасна.
41
– Спасибо. А что вы стоите, присаживайтесь.
– Сесть? – спросил я изумленно.
– Ну да.
– С вами?
– Ну да, со мной, – сказала она, звонко рассмеявшись. – Почему это
удивило вас?
– Ну, я… я просто… – мямлил я, краснея.
– А вы смешной. Хотя что мы все на «вы» да на «вы», давайте
перейдем на «ты».
– Давайте, то есть давай, – сказал я, улыбнувшись.
– Может, ты все-таки сядешь? – сказала она, придавая своему голосу
некую сердитость.
– Да, конечно, – сказал я, обошел лавочку и сел рядом с девушкой.
– А я, кажется, тебя видела, и даже не раз.
– Кого, меня?
– Ну да, тебя, ты часто гуляешь по набережной, и неизменно один. Еще, по-моему, и в городе видела.
– Неудивительно, у нас город маленький, в одном конце чихнешь, тебе
в другом уже точный диагноз поставят.
– Да, точно, – засмеялась она. – Так ты всегда гуляешь один?
– Да, один.
– Я тоже, – понурив голову, произнесла она медленно.
– И ты тоже?
– Да. А почему ты так удивился?
– Я думал, я один такой.
– Ты действительно смешной. Ты такой не один, таких, как ты, много, может, даже больше, чем мы можем себе представить.
– А что нам мешает быть вместе?! – воскликнул я, вскочив с места.
– Нам с тобой?
– Да. То есть нет, не совсем. Что мешает быть вместе всем одиноким, всем непонятым, всем брошенным, всем отчаявшимся, раз нас так много.
Она молча смотрела на меня, от былой веселости не осталось и следа. В
уголках ее глаз я заметил две слезинки, они скатились по лицу и замерли в
уголках рта. Тусклые безжизненные глаза, наверно, такие же, как у меня.