Перекрёсток семи дoрог - Тарасов Анатолий Владимирович 7 стр.


– Я не вижу разницы, – честно сказал Деркач, даже не пытаясь рассмотреть подробности. – Иди сюда, садись.

Он похлопал рядом с собой. Лис перелез бортик и сел на козлы. Это было очень странно: ощущать рядом с собой существо с острой лисьей мордой, ушами, и… умеющим говорить. А сзади болтался хвост.

– Вам хвост не мешается?

– С чего бы он мешался?

– Ну, у нас штаны на жопу и без хвоста иногда не налезают.

– А… Мешает. Но у нас же одежда для разного служит. Вам – для тепла. А нам – для красоты.

– Не скажу, чтобы у тебя была такая красивая.

– Сейчас не до красоты. Сейчас выжить бы.

– А расскажи тогда мне, за что это вас?

– Я не знаю, – Урлух хлестнул кончиком хвоста по сену. – Я же не благородный, простой охранник…

– Ты? Охранник?

– Да. А что?

– Ты и драться умеешь?

– Хочешь попробовать? – хищно оскалился лис.

– Да. Вот остановимся – покажешь, что ты умеешь. Хорошо? Ну, а пока – рассказывай дальше.

– Я знаю не всё. Может, лучше хозяин сам расскажет?

– Всё равно делать нечего. Он потом тоже расскажет. Когда сможет.

История часто прерывалась вопросами человека, который и знать не знал о расе хоренов. Поэтому заодно пришлось рассказывать и об истории, и быте и о взаимоотношениях с соседями.

Хорены жили возле самых Хассийских гор, которые издревле служили естественной границей экспансии людей. Может быть поэтому в Выселках про них ничего и не слышали. Как и про драконов. Вернее, сказки, конечно, рассказывались, но в тех сказках и говорящие лисы были, и волки, и деревья…. Как теперь понимал шорник, далеко не всё было исключительно придумкой. А разобраться, где вымысел, а где правда – всё равно никакой возможности. Вот, скажем, те же Хассийские горы. Почему людям возле них жить тяжело, а за ними – и вовсе невмочь? Никто не может точно сказать. Вроде бы и монстры там встречаются не чаще, чем в иных местах. И не сказать, чтобы хорены прямо таки людей убивали без счёту. Ну, бывало, конечно, так и наоборот тоже сплошь и рядом! И всё же люди возле гор жили. Но в Лихих Выселках про хоренов не знал никто. А здесь, чуть подальше, про хоренов знали если не все, то достаточно многие. И удивления прямоходящие лисы ни у кого не вызвали.

Сами же хорены имели общество простое, но эффективное. Семейные кланы благородных хоренов гордились шерстью и статью. Малейшее, самое малейшее отклонение от «канонов красоты» нещадно отбраковывалось. Причём, даже не самими благородными – «простые» хорены могли такого порвать до смерти. Если идёт без одежды, а, скажем, ухо недостаточно чёрное. Или на животе шерсть желтоватая. Или бёдра недостаточно округлые. Или даже слишком. Ох, берегись!

Зато по одежде хорена можно было точно и с большого расстояния узнать, какая часть тела оказалась «неудачной». Вот у самого Урлуха недостатков была масса. Шерсть жёсткая, ломкая, форма груди была «корявой», рост маловат (да, по сравнению с Хацисом, он и впрямь выглядел маленьким), когти были серыми, а не желтоватыми… Хотя, по сумме остальных недостатков, это уже никого не волновало. А некоторые, у которых когти кривоватые – те ещё и перчатки носили. Деркач даже проникся. У людей одежда – это тепло… В первую очередь. А во вторую…. Да, собственно, то же самое! Если живот обвислый или шрам какой, или ожог… Или ноги кривые. Да точно так же одевается человек – и пожалуйста! И красавец! Или красавица. Пока не разденется. Пока он раздумывал над проблемами человечества, оказалось, что стремление благородных хорен к красоте и изыску имеет свою оборотную сторону. Оказалось, что их вкус и восприятие не противоречит человеческим. Поэтому если у людей возникают какие-то проблемы или споры на тему красоты и искусства – то приглашается известный и уважаемый хорен. Который и решает этот спор.

И люди не были бы людьми, если б не попытались бы повлиять на решение приглашённых судей. Если бы это было так легко – то хорены быстро бы лишились своей репутации «экспертов», а так же и некоторой части доходов. Внешняя торговля пушистого племени не особенно процветала, ибо производили они крайне мало, и только самые простые предметы, позволяющие покрывать тот минимум, который был им действительно необходим. А именно – режущие инструменты и ткацкие станки. Всё остальное было не так важно, поэтому приток людских денег был совсем не лишним. Но люди – своеобразное племя, поэтому подобные… «инциденты»… случались. Разумеется, если Хацис умрёт, то это не гарантирует победу его оппонента, тем более, что веское слово принца уже было сказано. Но радости проигравшему доставит. Поэтому на них и напали ночью, тайком, стараясь убить как можно быстрее. И как повезло, что мимо проезжал барон Рауфер. Сам Урлух про барона никогда не слышал, он вообще не интересовался человеческим обществом. Но теперь это имя надолго запомнится лисьему племени. Потому что сам хорен тоже не понимал, почему вместо того, чтобы выгодно продать их шкуры, человеческий вожак так поступил. И с его стороны будет верхом наивности спрашивать об этом Деркача, ведь лживый человеческий язык известен по обе стороны Хассийских гор. И не скромному охраннику, да ещё столь оплошавшему (хозяин ранен, а он – практически здоров!) тягаться с людьми во лжи и хитросплетениях. Но он нюхом чует: что-то здесь не так. Зачем-то это нужно. Только зачем?

В ответ Деркач просветил наивного лиса о вере в Христа, заповедях Сына Божьего, а так же о заветах Его по отношению к ближнему своему. После появления первого же встречного Урлух надел плащ с капюшоном, и теперь на них поглядывали хоть и с интересом, но без особого удивления. А укрытый по шею Хацис и вовсе был почти не виден за травяными «стенками». Но их всё равно каждый раз роняли, а потом поднимали обратно. Стоило подъехать поближе к селу – поднимать перестали. Слишком много народу. Проехали одно село, другое… И как-то даже расслабились. Останавливались только напоить лошадку и переложить поудобнее Хациса. Тот большей частью спал, не жалуясь. Сами перекусывали на ходу. После второго села Деркач свернул с дороги за лесок, позволил лошади спуститься под горку, где остановил транспорт, распряг и пустил попастись. Размял коленки, сходил к речке, посмотрел в воду… Вернулся. Забрал одну из крынок, сполоснул в реке, набрал воды. Откинул дерюгу и принялся сосредоточенно и методично отмачивать и отдирать кровавые сгустки, налипшие вокруг раны. Лежавший весь день спокойно Хацис начал взвизгивать и даже пытался махать лапами.

– Я так не могу! – строго сказал ему Деркач. – Если ты меня за руки будешь хватать – я так никогда не закончу!

– Больно! – сообщил хорен.

– Знаю! А что делать? Урлух, держи его!

– Я попробую! – воин и охранник схватил принца за руки, сжал их, и… закрыл глаза. Только этого не хватало! Воин, который не может смотреть на кровь! А думаешь, мне легко?

Повизгивания хорена были услышаны. И к странной телеге с дороги спешили два мужика. Один – молодой, с короткой ещё бородкой. Второй – толстопузый, но бритый.

– Это что это вы тут делаете?

Деркач с Урлухом посмотрели на приближающихся… Синхронно перевели взгляд на Хациса… Тот облизнулся и уставился в небо. Ну, и то верно. А что он мог сейчас сделать, раненный, слабый, беззащитный?

– Лечим! – хмуро бросил подбежавшим мужикам Деркач.

Те заглянули в повозку, посмотрели на «лекарей»…

– Это что ж с ним? – спросил молодой.

– Это кто ж его? – эхом спросил старший.

– Стрелой, – так же хмуро ответил Деркач. – А кто они были – не представились. Не пожелали знакомиться.

Старый почесал в затылке.

– Может, это… Помочь чем?

– А чем вы нам поможете?

Мужики переглянулись.

– Ну, не знаю…

– А вы куда едете? – уточнил младший.

– Да вот, домой везу, в их страну хоренью, – честно ответил Деркач.

Он почему-то даже не догадался соврать.

– А, ну, это ты правильно! – оживился младший.

А старший вдруг зачем-то начал объяснять:

– Вон там проедешь, подымешься на сопочку. С неё направо будет на город дорога, ты увидишь, она такая прям широкая. А налево будет на Сторожа отвилок. Вот по нему и езжай. Там дальше мост будет через Наву, вот через мост, а дальше до гор уже совсем близко. Завтра там и будешь! К вечеру.

– Спасибо!

– Да нема за що! Ну, помогай вам Бог!

И мужики неспешно направились обратно к брошенной на дороге телеге.

– Совсем мы расслабились, – посетовал Деркач, осторожно разглаживая мокрой тканью отмытые волоски. Запёкшаяся рана не выглядела страшно, может, и заживёт. Запахи крови и шерсти были сильными, но гнилью не пахло. Иван достал один из пузырьков, оставленных лекарем, смочил им оторванный кусок ткани, приложил к ране и примотал широкой полосой. Накапал Хацису на язык из другого, дал запить.

– Как ты?

– Живой, – лис шевельнул ушами. – Может быть ты и прав. Может, у людей, правда встречается желание помочь? Даже искренне?

Деркач поймал лошадь, снова впряг её в телегу. Вырулил на дорогу и уселся на козлы. И снова мимо неспешно двигаются деревья, а солнце, разогнав надоевшие тучи, начинает жарко припекать. Только выспавшийся Хацис, явно пришедший в себя, вдруг заскучал и начал общаться.

– Вы, люди, сами себе уже перестаёте верить. Так погрязли в своей лжи, что сами забыли, где она, правда.

– Может, и так, – согласился Деркач, поразмыслив. – И что?

– Да нет, ничего! Я удивляюсь, глядя на вас. Но живёте же! Живёте, множитесь. Как у вас это получается? Непонятно. Вон, я стрелу в брюхо из-за вашей лжи схлопотал!

– А причём тут наша ложь?

– Был спор из-за очень известной и древней картины. Одна принадлежала одному, другая – второму. Понятное дело, что не может быть двух одинаковых картин! Но какая из них оригинал, а какая – подделка? Обоим хотелось, чтобы оригинал был именно у них. И вот, пригласили меня. Как эксперта. Мне делали очень, очень весомое предложение! Да что я такое говорю? Вот пообщаешься с вами, и сам начинаешь чушь нести. Мне предложили тысячу монет серебром, трёх коней, фирменную карету с хвостами и воз всевозможных редких тканей.

– А тебе-то ткани зачем? Ты же одежду не носишь?

– Я не один живу! – с достоинством ответил Хацис. – И о других думаю.

– И ты отказался?

Поскольку ответа не последовало, Деркач обернулся. Лис смотрел на него снизу вверх, а лапой-рукой указывал на низ живота.

– Он так хотел, чтобы его ложь выглядела правдой, что не погнушался убить меня и всех близких мне хорени. А ведь дело не стоило и взмаха хвоста! Для этого не нужно было даже меня вызывать. Урлух бы справился. Да кто угодно бы справился!

– Да ну? – Деркач больше поддерживал разговор, чем интересовался неинтересной ему темой.

– Конечно. Картины отличались и очень сильно!

– И чем же?

– Запах! Ну, не может старая картина так пахнуть! Если бы подделка была бы хоть чуть лучше – я бы, может, и подумал бы. Всё-таки предложение было щедрым. А так… Согласись я – и меня бы всё равно убили бы. Свои же.

– Хорошо быть лисом.

Урлух хрюкнул.

– Не знаю, не пробовал, – с достоинством ответил Хацис. – Я не лис, как и ты не обезьяна.

– Я обезьяна? – искренне изумился Деркач. – Скажешь тоже!

– Вот и я про то же.

Некоторое время Иван молчал. Сравнивать его с обезьяной? Он видел этих хвостатых и непоседливых зверьков на ярмарках. Что в нём от обезьяны? Они же маленькие! Правда, и хорены больше обычной лисы. Обезьяны покрыты шерстью. Но зато хорены, как и люди, носят одежду. Хотя… Если обезьяну увеличить, побрить, отрезать хвост… Нет, всё равно!

– А ты не обижаешься, если я тебя лисом называю?

– Ты не мой родственник.

– А это тут причём?

– Обида – это способ управления близкими. Когда ты обижаешься – ты показываешь окружающим, что их поведение тебя не устраивает. Если они тебя любят или хорошо относятся – они изменят поведение и постараются в будущем не повторять его. Если же остальным на тебя нассать – хоть изобижайся весь, а ничего не выйдет. Так что смысл мне обижаться на тебя? Ты мне никто, и максимум, что я смогу добиться обидой – это ты перестанешь меня лечить. А было бы обидно умереть, когда появился реальный шанс выжить.

Ишь, разговорился, подумал Деркач. Видать, и впрямь выздоравливает. Хорошо бы. Он не испытывал к хоренам никаких чувств, это правда. Но не хотелось бы, чтобы Хацис умер. Просто так. Нипочему. Солнце, однако, садится! Надо бы на ночлег устраиваться. А где?

– Надо бы на ночлег готовиться. Как бы вас так в дом занести, чтоб никто не увидел?

– А зачем в дом? – удивился Урлух.

– А тебе обязательно в доме ночевать? – поинтересовался Хацис.

Деркач подумал.

– А разве тебе не лучше будет в доме?

– Ничуть. Я вообще прекрасно здесь переночую. Мне абсолютно всё равно, где лежать!

– А я тоже могу спать рядом! – заявил Урлух.

Хацис посмотрел на своего родича, дёрнул ухом, но ничего не сказал.

– А если ты хочешь есть, – Хацис посмотрел на человека, – то Урлух вполне способен накормить нас всех.

– Люди не едят мышей, – виновато сказал Урлух.

– Мышей? – изумился Иван. – А вы что, едите?

– А почему нет? Вы же едите птиц? И крыс.

– Крыс мы не едим!

– А нутрий?

– А нутрия разве крыса?

– А ты не знал?

– Может, и крыс едят, – задумался Деркач. – Ну, наверное, если бы сильно с голодухи, я бы тоже мышей бы ел. Просто не задумывался, что их есть можно.

– Вы, люди, часто не задумываетесь о самых простых вещах. О цвете вашей шерсти. О красоте ваших тел. О запахах. Даже о том, кто из вас кого любит.

– Может быть, может быть, – Деркач опять задумался. На этот раз о том, что привычные ему вещи и уклад этих вещей – это просто привычка. Например, одежда. Для любого человека одежда – это нечто, само собой разумеющееся. Как руки. Руками что-то делают. Шьют, берут…. Едят. У хоренов – не руки. Не лапы, но и не руки. Ими можно что-то делать, он сам видел. Но не с такой ловкостью, как это делают люди. И какое же это счастье: иметь руки, а не лапы! Никогда не задумывался. Одежда для людей – это красота, нарядность. Даже так и называется «наряд». Особенно женская. А для хоренов – наоборот. Да нет же! Всё точно так же! Не имеешь красоты тела – наряжайся! Это что же получается? Получается, что все люди безобразны?

– Это что же, мы, стало быть, безобразные?

Урлух фыркнул, а Хацис посмотрел на человека с та-аким интересом!

– Да, это именно так. Вы все – безобразные. Потому что одетые.

– А если разденемся – будем красивыми?

– А сам-то как думаешь?

– Есть же такие, которые красавцы прямо!

– Есть, – не стал спорить Хацис. – Но, как и среди хоренов, они редкие. Просто мы стараемся. Стараемся достичь красоты, не стесняемся её. И если удаётся – стараемся передать её потомкам, увеличить красоту нашей расы. А вы – стесняетесь и прячетесь. Поэтому наша раса – красивая, а ваша – безобразная.

И чуть прищурился, глядя на возницу снизу вверх.

Деркач опять отвернулся, глядя на дорогу. Мы безобразны, думал он. Господи, а ведь мы дети Твои! За что же ты сделал нас… такими? И сам же себе ответил: не Господь, но мы сами себя такими сделали. А Господь сотворил людей по образу и подобию своему. Интересно, насколько же прекрасными были Адам и Ева?! Ему вдруг безумно захотелось посмотреть, взглянуть хоть одним глазком, каковы были из себя первые люди? Которым не приходилось прикрывать наготу никакой одеждой. Ибо они были прекрасны! И как же подл был змий, который эту красоту обозвал пошлостью, отчего первенцам творения пришлось прикрываться фиговыми листками. Мысли убежали куда-то далеко, Деркач пытался понять, а являлось ли неприятие собственного тела отказом от Творца? Может быть именно в этом заключался первый конфликт Бога и людей? А вовсе не в каком-то там яблоке, на которое всем было начхать? Ведь Бог создал людей прекрасными, а они устыдились этого. И неизбежно попытались «улучшить» совершенное. А как можно улучшить совершенное? Только испортив его! И уж кому-кому, а Создателю это было известно лучше всех. Господи, прости нас, грешных!

Деркач вдруг понял, что не понимает, где едет.

– Эй! А мы правильно-то едем?

– А разве нет? – Хацис попытался приподняться и со стоном рухнул обратно.

Назад Дальше