– А ну скажи, что говорила?!
Здесь нет достойнее Адама,
Иль в скуке праздной променяла
Его на блуд вот эта дама?!
Тут путеец вытянул палец, указывая в сторону Лидии, при этом не отрывая взгляда от Петра. Все настройки Петра заметно разладились, он как-то немного сник и, отдернув руки путейца, даже снял свои очки. Впрочем, на Лилию Геннадиевну выступление никак не повлияло, она спокойно и деловито отыскала нужный бланк и строчку в учетной книге, которую не обременяли ни фамилия, ни имя с отчеством, вместо этого в строке лежало условное обозначение в виде сплющенной восьмерки. Лидия нехотя постучала кнопкой авторучки по бумаге, молча указывая место в графике, предлагая расписаться. Путеец резко метнулся к окну и поставил вместо росписи крест сразу обведя его кругом. Отшатнувшись от окна, пропустил девушку вперед. Девушка взяла деньги, пересчитала их еще раз и объявила:
– Ничего себе, целых двадцать две тысячи! Гуляем, однако!
Путеец одобрительно кивнул и махнул рукой, предлагая идти к выходу, девушка согнула колени в реверансе и, часто семеня, двинулась к выходу, очевидно подыгрывая путейцу. А за их спинами меж тем послышалось обсуждение.
– То с каким-то бездомным ходил за деньгами, то теперь с девкой, куда начальство смотрит, крестов он наставил! – бубнила Лилия Геннадиевна.
– Таким вообще, зарплату выдавать нельзя пока расписываться не научатся! – вторил Григорий, сам имевший прямо-таки министерскую роспись, приобретенную им на долгих ночных сменах в борьбе со скукой.
Путеец на это только резко обернулся и выпалил:
– Но, Петр, ответь, а где же кабель?
Который так и не нашли.
Или пропал расходный табель,
Его несуществующим сочли?
Тут парочка умолкла, а Лидия на правах в меньшей степени пристыженной все-таки крикнула, махнув рукой, перевалившись при этом через окно кассы.
– Давай иди от сюда, шут гороховый!
На что путеец, воскликнул, вновь не пользуясь временем на раздумье:
– В прощанье сердце разорву,
Ведь здесь окончен мой абзац,
Шута горохового облик не приму,
Мне ближе все-таки фасолевый паяц.
Поклонившись на этот раз глубоко, резко выпрямился, закрыв лицо тыльной стороной ладони, задрав локоть вверх, вышел на лестничную площадку и быстро спустился по пролету, опережая девушку.
– Теперь на рынок. Только переоденусь, – стряхнув полоску пыли с кармана рабочих брюк, объявил путеец.
– Зачем? – кажется еще приходя в себя от просмотра недавнего представления, с улыбкой уточнила девушка, отступая в сторону от дверей, пропуская прохожего.
– За этим, – протянув вперед блокнотный листок, зевая, сказал он.
– Платок сиреневый, гипс строительный, бинт. Бусы жемч. – Это что такое? – догоняя путейца, уже отошедшего на пару метров, рассеянно спросила она.
Вместо ответа путеец взялся рассказывать об украденном Петром и его напарником кабеле с какой-то невообразимой электропроводимостью и износостойкостью. И о том, что именно Петр являлся инициатором кражи, но остался на занимаемой должности, свалив всю вину на подельника, которого выгнали со скандалом.
Девушка слушала рассказ путейца с заметно прибывавшей нервозностью.
– Знаешь а теперь ты не обижайся! Плевать я хотела на них, – строго и немного нервно заявила девушка. – Ты мне лучше скажи, кто так расписывается и как твое имя?
– У меня его нет, – спокойно ответил путеец.
– Значит, работа и специальность есть, а имени нет? – продолжала наступление девушка.
– Да, именно так.
– Как же ты умудрился устроиться?
– Ты серьезно? – хмыкнул путеец, на что девушка вопросительно посмотрев из стороны в сторону, с сомнением кивнула. – Сразу видно, что подобное обошло тебя стороной. Для всякого работодателя в этой стране, хотя думаю не только в этой, исполнительный сотрудник, не требующий повышения и готовый довольствоваться жизнью в избушке на пустыре, это манна небесная, а коли он еще и безымянный, так это вообще красота. Никаких обязательств, страховок и налогов. Прихожу раз в месяц. Нареканий по моему участку не было ни разу за все девять лет. Мне вообще периодически кажется, что не будь такого положения как трудовой кодекс, все, кто стоял сегодня в очереди за деньгами, так же, как и я были бы безымянными.
– Хорошо, хорошо… не хочешь – не говори. Ты имя то свое куда девал?
– Просто потерял, – спокойно ответил он.
– Как это понимать – просто потерял? – замерев на месте и уставившись в тротуар, тряхнула ладонями девушка. – Потерять можно, не знаю… – нервно порылась в карманах и выхватив первое, что подвернулась под руку, прикрикнула, – вот, зажигалку! Как ты потерял? Ты что, из тех которых в «Жди меня» показывают? Типа того, я ехал с дачи, мне заехали по башке железякой, и теперь я Федя, а отыскавшая меня жена сказала, что я Игнат и у меня восемь детей и пять внуков, и начинают обниматься и плакать. Ты из этих?
Путеец тоже остановился и расхохотался, опустив голову. Параллельно достал из-за пазухи трубку и кисет.
– Смешно! Но нет. Память я не терял, точно так же как и не терялся в географическом смысле. Но имя потерять пришлось. Это часть того процесса, в котором я участвую с некоторых пор. Это из одной плоскости с моей невозможностью брать в руки деньги.
– Это тоже ритуальная необходимость? – догоняя его уточнила девушка. – Так погоди! Так ты просто не можешь его произносить или не помнишь?
– Ни то и ни другое. У меня его просто нет. Я его потерял, – сказал путеец, прикуривая трубку.
Девушка недовольно и несколько рассеянно пожала плечами, глядя в сторону и часто кивая головой.
– Знаешь а пусть будет так! Пусть! Но и я тебе своего имени не скажу и тоже буду безымянной!
Путеец обернулся, вскинув внимательный взгляд, когда остановился и, некоторое время осматривая девушку с головы до ног, тонко и коротко улыбнулся, негромко сказав:
– Тогда будем знакомы!
Девушка неудовлетворенно вздохнула и, мигнув сомнением в глазах, улыбнулась и произнесла, повысив голос:
– О непокорная Лилит, твой табель че-то там сулит! – и показав язык, пошла вперед, по узкому тротуару.
День выдался теплый, обыкновенно тусклое осеннее солнце сегодня палило как в конце лета. Придорожные газоны бледнели испаренной влагой, улица гудела быстрым потоком машин. На Трефолева, напротив автомойки валялась шайка бродячих собак, отчего-то облюбовавшая этот пустынный пятачок. На широком бортике серого бетонного забора восседали голуби ровным тесным рядом. С территории мини-пекарни, выше по улице, тянулся сладковатый хлебный запах.
Перед спуском к железной дороге путеец обернулся и, пропустив девушку вперед, уставился в рукав улицы, точнее на правый угол перекрестка проспекта Маршала Говорова и Трефолева, где около торгового центра отирался рыжеватый мужчина в серой куртке с задранным воротником и красным шарфом на шее, безотрывно смотрящий в его сторону.
– Кто там? – спросила девушка, уже спустившаяся к тропинке.
Путеец только махнул рукой и с какой-то странной улыбкой, коротко мелькнувшей на лице, спустился с пригорка.
Практически молча и, может быть, от того быстро добрались до дома. Путеец переоделся в парадно-выходное: короткое черное пальто с двумя рядами пуговиц, черную водолазку, темно-синие джинсы и коричневые ботинки. Девушка, коротавшая время ожидания за обрыванием уже темнеющих плодов с придорожных кустов шиповника, только увидев переодетого путейца, завелась не на шутку, сразу взявшись с тонкой издевкой нахваливать его вполне себе модный вид. В числе прочего твердя о постоянном повторении моды на определенный вид одежды, предлагая сравнить его образ со своим, которые и верно были очень близки и за исключением некоторых мелочей и кроя, вполне можно было сказать, что они одевались в одном магазине.
Закончив пустую болтовню по вопросам моды, девушка вновь принялась допытывать путейца о предметном применении описанного на блокнотном листе, но и на этот раз получила лишь пространный отвлеченный ответ из серии бренности бытия, от чего стала несколько недовольной, но умолкла.
Скоро пересекли все четыре ряда рельс и, пробравшись по тесным мосткам уложенных сквозь рыхлую грязь под опорами западного скоростного диаметра, спустились в разрисованный граффити подземный переход и вышли на Кубинскую улицу. Спустя десять минут, свернув под мост железнодорожной платформы «Ленинский проспект», сели в маршрутку.
Где-то через минут двадцать – двадцать пять, вышли на светофоре у рынка, впрочем, как и большая часть маршрутки, когда около павильона с автошинами дорогу им преградил рыжеватый человек в красном шарфе, неожиданно вышедший из-за рекламного щита.
– Выходит не врут? Остепенился? – спросил рыжий и прищурился, чуть склонив голову набок.
Путеец молча хмыкнул, плюнул ему под ноги и, отступив влево, не оборачиваясь, пошел вверх по тротуару, пропустив девушку перед собой.
– Это кто? – рассеянно спросила она.
– Не обращай внимания. Это один назойливый знакомый, которому кажется, что он должен все знать, – недовольно и четко сообщил путеец.
– Знаю таких, – кивнула девушка, пытаясь обернуться.
Поднявшись по тротуару до открытого шлагбаума, прошли насквозь мимо пустых прилавков блошиного рынка, работающего только по выходным, свернули к длинному ряду велосипедов, погрузились в тесные проходы гомонящего базара, запертого в стеклянные и пластиковые стены торговых павильонов.
Все здесь дышало ветром торгового разгула, неприкрытого и откровенного, которого не встретишь в вылизанных магазинах или торговых центрах, претендующих на размеренность, качественный сервис и более обстоятельного клиента. Если поверить в утверждение, что торговля – это узаконенное воровство, то рынок пропитан им более остальных. Можно сказать, что на нем здесь все и держится. Девушка с интересом оглядывала массу пестрящей рекламы, время от времени бесконтрольно улыбаясь. Народ торговал смешанный, как и подобает рынку, так узбеки продавали китайскую обувь через проход от армянина, громогласно предлагавшего приобрести кожаную куртку или пиджак. В следующем ряду пара китайцев разложила снасти и экипировку для рыбалки, по соседству от лотка, принадлежащего не то белорусам, не то русским, продающим сувениры и раскладные ножи. Их всех, невзирая на национальные и культурные различия, по словам путейца, объединяла одна идея – «Ободрать до нитки всякого заинтересовавшегося их товаром!» На попытку девушки вклиниться с предположением, что может быть не все так радикально и это не попытка ободрать, а всего лишь желание продать плохой товар по завышенной цене, путеец объявил, что это заблуждение, в котором есть смысл, но нет души, и то, что он имеет в виду, это не частное отношение к вопросу купли-продажи, а общественная философия места, в котором субъективная логика, растворена в объективно-общественном порыве, сведенным к сколь прямому, столь эффективному действию – «забрать все», который минуя голову бьет сразу в руки продавца.
– Вот тебе и вдохновение! – вскинув руки, с легкой улыбкой сказал путеец. – Интернациональное общество под флагом единой идеи, если что-то и способно объединить народы в рекордно быстрое время, так это – жажда наживы.
– До прихода государственной власти в лице исполнительных органов и в мирное время, – предложила девушка.
– Что-что? Повтори, я не расслышал? – повернулся путеец.
– Я говорю – общество, флаг и нажива, это, конечно, работает! Но только до прихода милиции или войны!
– Ну может быть, только полиции теперь…
– Я хоть и не старуха, но все никак не привыкну.
– Да я тоже!
– …Не старуха?! – натянув издевательски тонкую улыбку, уточнила девушка.
– Не привыкну… – сказал путеец. – Но ты молодец, хотя скоро это пройдет…
Блеснувшая на лице девушки улыбка тут же скатилась к отчетливо заметному недоумению, когда путеец кивнул и быстро пошел вперед, уткнувшись в блокнотный листок и неразборчиво бормоча.
Вывески вокруг пестрили яркими фонами и надписями. Так, например, «Элитные диваны, любой сложности» мог приобрести всякий имеющий от семи тысяч рублей и более, под рекламой стеклоомывающей жидкости, располагались слова, выполненные прописью: «сам пользуюсь, не замерзает и не воняет – гарантирую!». В тесном месте, зажатом между рядов с подержанной электроникой стояло тесное кафе, где под вывеской «У Азиза» имелось дополнение, исполненное красным – «Каждый 10-й шашлык бесплатно!», при этом выдача купонов не предусматривалась. Широкая табличка «Краски, Краски, Краски» отчего-то выполнена черными буквами на белом, смотрела практически дверь в дверь на павильон по продаже изделий из камня, в том числе надгробий со странным названием «Камень и память». В общем, как и полагается всякому рынку, первично материальная целесообразность и отсутствие единой маркетинговой стратегии, стилистики и критического подхода к восприятию атмосферы в целом, привели это место в лихой фарсовый вид, где именно концентрат местных порядков, а не общегородская атмосфера определяет поведение массы.
– На рынке как в искусстве – нет правил, но есть приемы, – сообщил ни с того ни сего путеец.
– Ты это к чему? – с уже окрепшим недоумением уточнила девушка.
– К тому… Когда будешь рассчитываться за покупки, всех денег не показывай. Могут украсть.
– Это понятно, – недовольно и тихо пробормотала она, сунув руки в карманы.
Путеец оглядел ближайшие окрестности и с легким снисхождением сообщил:
– Это такая же узкосоциальная среда как школа, армия, университет, тюрьма или монастырь, но со своим порядком и целями.
– Ты что, бывал в тюрьме или университете? – серьезно спросила она.
– Нет. Школы и армии вполне хватило, – указывая направо нехотя ответил он.
Миновав широкий проход с рядами обуви и зимних курток, повернули в ряд, где вообще прилавков как таковых не имелось, вместо них последовательно располагались ряды некого подобия стендов, сколоченных из деревянных брусков и тесанных досок без зонтов поверх и палаток вокруг. Среди пестрых пятен плотно уложенного копеечного барахла ничего из списка не обнаружилось. За лотками с ситцевыми халатами, войлочными стельками, нитками, и просто с перевернутыми деревянными коробками с выставленными на них соленьями: помидорами, грибами, кабачками и даже арбузами, дополненными расфасованными по пакетам цветных душистых приправ, повернули налево. В самом конце ряда снова свернули и тут же уперлись в лавку с бижутерией, сияющую множеством оттенков искусственных камней. Здесь нашлось нужное ожерелье. В ларьке, расположенном по соседству, нашелся и платок. К слову, платок именно нужного оттенка, сообразно закону подлости был обнаружен повязанным на шее продавщицы, на прилавке такого же не нашлось, и прежде чем его заполучить, путейцу пришлось применить целый набор прямых комплиментов и неуместно возвышенных слов, кроме того уплатив за него вдвое относительно цены на любой другой из имеющихся. Как сказал путеец чуть позже: «Тут уж ничего не поделаешь – спрос формирует предложение!». Пакет гипса и еще кое-какую мелочь купили в строительных рядах. После покупки серой спортивной шапки с черной поперечной полоской, на поиски которой ушло больше времени, чем на закупку всего вместе взятого, путеец предложил девушке просто прогуляться по рынку и понаблюдать за действием покупателей и продавцов, пояснив это тем, что ей просто необходимо посмотреть на происходящее здесь со стороны, дабы прочувствовать это извечное базарное беспокойство, для того, чтобы при случае суметь отличить именно этот вид тревожности от всякого другого. Но после того, как девушка сообщила, что не понимает, о чем идет речь, путеец предложил просто прогуляться без всякой цели, но так сказать ради экскурса, и она легко согласилась.
Странное влияние оказывала на путейца атмосфера рынка, делая его слегка суетливым, болтливым и взволнованно-легким, правда спокойствие суждений оставалось при нем так или иначе. Он говорил и говорил обо всем и ни о чем одновременно. Предложения, пронизанные последовательной затяжной логикой, в которых рядом вставали понятия о неизбежности текущего события и поиска простого в сложном, совершенно спокойно менялись местами с колкими, даже едкими ремарками в адрес некоторых знакомых ему людей, о которых сама девушка не знала ничего.