3
Наутро я был уже на пристани. Небо было чистое, солнце играло на воде веселыми искрами, совсем как в детстве. Кстати, одеваясь, в заднем кармане джинсов я обнаружил две смятые сторублевки, так что я чувствовал себя не таким потерянным, как вчера. Катер бодро покачивался возле причала, пассажиров было немного, и мы поднялись на катер и уселись на скамьях под навесом.
Волны бились о причал, нас поднимало и опускало, и я видел за бортом то полоску воды, отделявшей нас от причала, то расписанные граффити стены речного вокзала. Передо мной сидели две девочки и с ними их молодящаяся бабушка в широкополой коричневой шляпе. Девочкам было лет по 10-12, обе хорошенькие, длинноногие, с быстрыми живыми глазами. Особенно привлекательным был легкий пушок на их свежих личиках. Они сразу заметили мое внимание и начали кокетничать. Девочки постоянно убегали куда-то, а потом с разбега падали на скамью рядом с бабушкой, громко смеясь и вскидывая глазки. На меня они, конечно же, не смотрели. А я не отрывал от них глаз всю дорогу. Зато бабушка сразу заговорила со мной и начала рассказывать мне о своей соседке, которая ни с того, ни с сего сошла с ума и зарезала своего мужа. Говоря, бабушка непрерывно улыбалась, и из-за этой улыбки на ее верхней губе собирались мелкие сухие морщины.
К полудню солнце стало пригревать, и бабушка натянула на головы девочек одинаковые желтые панамки. Девочки продолжали меня занимать, бегая по палубе и кокетничая. Они мне нравились обе вместе, по отдельности они не были интересны. В них обеих была та летучая женская притягательность, которую женщины теряют очень рано. Когда наш катер ударился о края пристани и пассажиры выстроились на сходе, я сошел вместе с другими на пристань, а девочки с бабушкой поплыли дальше.
4
Передо мной лежал городок Б, который можно было оглядеть одним взглядом – чистенький, предсказуемый, скучный. Я вышел на площадь, покрытую брусчаткой с памятником поэту, родившемуся в городе Б в 19 веке. Пройдя через площадь, я ступил на одну из его улиц. Увидев одну улицу, можно было понять, что точно такими же будут и остальные: глухие заборы, захламленные подворотни, закрытые ставнями окна. Отыскать типовой пятиэтажный дом, в котором жил мой родственник, не составило труда. Я поднялся и позвонил в дверь, обитую коричневой тканью.
Мне открыл угрюмый мужчина в майке, и я долго стоял и смотрел на него, пытаясь вспомнить, зачем я здесь оказался. Поездка на катере вытеснила из памяти цель моего путешествия. Вдобавок я забыл имя родственника, стоявшего передо мной. Я думаю, мы с ним никогда раньше не встречались. Не зная, как к нему обратиться, я назвал свое имя и сказал, что приехал, получив его письмо. Посторонившись, он впустил меня в квартиру. Дверь со скрипом затворилась за нами.
Мы прошли на кухню и сели за стол. Я сидел лицом к окну и слушал, а мой родственник – его звали Борисом – повторил мне все то, о чем он писал в своем письме. Отец мой когда-то жил в этом городе и они с Борисом близко общались и даже вместе жили. И другие в этом городе помнили моего отца. В последнее время они начали замечать, что отец появляется на улицах, чаще всего в районе пристани. Борису об этом рассказывали, а он не поверил, пока однажды сам не столкнулся с отцом. Поздно вечером Борис возвращался с работы и увидел отца. Однако отец не захотел его признать, отвернулся и ушел от него быстрым шагом. Борис уверен, что это был мой отец. «Непонятно, где он живет и чем занимается», – сказал Борис.
Между прочим, Борис сказал мне, что собирается в командировку и предложил пожить в его квартире, пока он будет отсутствовать. Потом он начал выяснять степень нашего родства. Слушая Бориса, я начал задремывать. Его рассказы не могли вытеснить свежие впечатления дня, проведенного на реке под открытым небом.
Я видел себя на катере, где две девочки в желтых панамках бегали по палубе и громко смеялись. И вдруг смеющиеся девочки растворились, и я увидел бледное лицо отца, появившееся в окне за спиной Бориса. Я мгновенно очнулся, но лица в окне больше не было видно. Я подумал: какой это этаж, третий, четвертый? Был ли это отец, видел ли я вообще кого-либо? Может быть, мне показалось. Да, скорее всего это все мне привиделось.
5
Мне нужно было на что-то решиться, остаться в городе Б или, заняв у Бориса денег, сразу же уехать домой, благо катер возвращался в М через несколько часов. Очень хотелось сразу уехать и забыть всю эту историю. Вычеркнуть ее из души.
И все же я не уехал. Я остался в городе Б, поселился у Бориса и стал ждать встречи. Странная это была жизнь. Бориса я с той первой встречи больше никогда не видел. Видимо он уехал в командировку. Я спал целыми днями и только вечером выходил на охоту. Вечером улицы и дома обретали что-то загадочное, призрачное. Фонари на улицах горели исправно и даже ярко, но этот свет лишь подчеркивал мертвенность и безлюдье города. На улицах действительно не было никого, и хотя была ранняя осень, окна были закрыты и свет горел только в редких окнах, занавешенных плотными шторами. Кое-где была слышна приглушенная музыка тяжелая и неторопливая, какую когда-то сочиняли придворные композиторы для торжественных церемоний и обедов.
Город походил на кладбище. Ничего не согревало глаз, не радовало сердце. Заборы, стены, забитые хламом подворотни, глухие занавешенные окна. Редкие тени прохожих. Все мертво, чуждо. Я спрашивал: как жить? как вынести пустоту? почему отец выбрал этот город? почему этот город держит меня?
Представьте себе, что я чувствовал, гуляя по этим улицам в абсолютном одиночестве в ожидании встречи, которой я больше всего боялся. Все во мне напрягалось от страха, и когда однажды на меня налетела визжащая собака, от неожиданности я упал и больно ударился коленом о камень. Собака куда-то исчезла, а мое сердце бешено стучало.
В другой раз из подворотни вышла старая женщина в надвинутом на лицо платке и, подойдя ко мне, протянула ладонь, как будто прося подаяние. Я протянул ей сторублевую купюру, но старуха отвернулась и скрылась в подворотне, откуда появилась. Ей не нужны были деньги, видно, она хотела от меня чего-то другого. Я так и не увидел ее лица.
В квартиру Бориса я возвращался под утро, когда туман с реки заползал в прибрежные улицы. Ежась от холода, я поднимался по крутой лестнице к двери, обитой коричневой материей и толкал ее. Она нехотя раскрывалась, впуская меня, а потом медленно закрывалась на скрипящей пружине, а я шел на кухню и кипятил воду для чая. Я пил чай с сухарями и думал о том, как, когда я был маленьким, мы с отцом ездили по веселым городам. Я помогал ему делать его работу, то есть ходил с ним по разным учреждениям и терпеливо ждал, пока он встречался и разговаривал с занятыми мужчинами и женщинами, а потом мы с отцом шли в кино или цирк и отец покупал мне множество игрушек. Я получал в подарок тряпичного зайца или гимнаста, прыгавшего на веревочке или деревянных медведей, бивших деревянными молотами по наковальне – такие игрушки дарили в те годы, – и я был счастлив, а сейчас мне уже за сорок – столько, сколько тогда было отцу. Мой отец умер, но не совсем – он все еще жил во мне, сидел на моей кухне, занятый своей таинственной жизнью.
Снова я вспомнил девочек, с которыми плыл на катере. Почему-то я постоянно думал об отце и об этих девочках. Что между ними общего? Я видел, как девочки вскакивают и убегают, а их опустевшее место на скамейке занимает мой отец. Он усаживается рядом с их бабушкой и смотрит ей в лицо, но она его не видит и продолжает рассказывать мне о сумасшедшей соседке, зарезавшей мужа. Потом девочки прибегают и с визгом плюхаются на скамейку, но отца на ней не оказывается. И снова они убегают, и опять появляется отец и садится на опустевшее место. Так повторяется несколько раз, но тут я начинаю замечать, что, сидя за столом, засыпаю. Я ложусь на диван и действительно засыпаю.
А вечером я опять отправлялся в город. Я чувствовал себя охотником и упорно выслеживал добычу, хотя понимал, что от меня ничего не зависит. Захочет ли отец со мной встречаться? Будет ли он со мной разговаривать? Что я скажу ему? О чем буду расспрашивать? Я не знал ответов на эти вопросы. Я просто шел по улицам, стараясь держаться поближе к пристани. Устав, я садился на деревянную скамью и смотрел на воду, плескавшуюся внизу, или на площадь с памятником поэту. Постепенно темнело, и в городе загорались фонари. Мелькали редкие фигурки прохожих. Я не искал отца – я ждал.
Как-то я набрел на пустой рынок под открытым небом. Шел дождь. Я брел между прилавков, переступая через лужи и кучи мусора. Под прилавками лежали бездомные, закутанные в балахоны. Некоторые прятались от дождя под картонными коробками, но холодные струи настигали их сверху и снизу. Мой отец может оказаться здесь среди этих людей, подумалось мне. И еще я подумал: пусть он будет калекой и бездомным, но живым. Но он не мог быть живым, я похоронил его десять лет назад. Да, но я видел в окне его живое лицо. Мои мысли смешались. Остановившись, я прислонился к столбу и закрыл глаза.
– Вам нехорошо? – спросил меня чей-то участливый голос.
Передо мной стоял невысокий коротко стриженый человек и смотрел на меня участливыми глазами. На нем был серый бывалый пиджак и светлые шорты. Голову его прикрывала видавшая виды шляпа, с которой ручьем стекала вода. Человек этот был готов оказать мне помощь, и я поблагодарил его и в свою очередь спросил, не могу ли я ему помочь. Не отвечая на мой вопрос, он взял меня под руку и повел к одинокому строению в стороне от прилавков. Дверь была полуоткрыта, за дверью было темно.
Он вошел, и я вошел следом за ним.
6
Мне открылась живописная картинка: в полутьме за столом сидела группа людей и негромко разговаривала. Блики огонька стоявшей на столе свечи освещали их возбужденные лица. При моем появлении разговор остановился, и лица обратились ко мне. Их было четверо, и одна из них – молодая женщина.
– Кто это, Марк? – тревожно спросила она моего провожатого.
Но Марк не спешил отвечать. Сначала он подвел меня к кругу и указал мне, куда я могу присесть. Потом знаком показал одному из сидевших в круге, человеку с большими испуганными глазами, что мне нужно дать кружку чая. Я благодарно отпил глоток и почувствовал разливающееся по телу тепло от горячего напитка, изрядно сдобренного ромом. Между тем Марк отвел в сторону женщину и человека, угостившего меня чаем, и о чем-то с ними поговорил. Потом подвел их ко мне и представил:
– Это Анна, а это Игорь. Мы в этом сарае встречаемся по ночам, а днем растворяемся в городе.
Не знаю, чем я внушил доверие Марку, но Анна и Игорь смотрели на меня теперь с меньшей тревогой.
– Ждешь? – спросил меня Игорь.
– Жду, – ответил я. – И вы тоже ждете?
Странную легкость и доверие испытал я вдруг к этим людям. Удивительно, как между людьми возникает доверие. Мы понимали друг друга, еще ничего друг о друге не зная. Я понимал, что это сделал Марк, но как он это сделал? Игорь улыбнулся – улыбка делала его похожим на ребенка. Лицо женщины также показалось мне уже не таким напряженным.
– Мой отец умер год назад, а отец Анны разбился в автомобиле. Нам сказали, что они здесь, и мы приехали их искать, – сказал мне Игорь.
– Я не верю, что моего отца больше нет. Он всегда рядом мной, но я его не вижу, – подтвердила Анна.
– Мне написали, что видели здесь моего отца, – я удивлялся, как легко мне было это говорить. – И я сам его тоже видел в окне третьего этажа. И все же я не могу понять, каким образом жизнь и смерть могут соединиться в одном человеке?
– Эти несводимости составляют нашу главную тайну, – услышал я за спиной слабый голос. Обернувшись, я увидел говорившего эти слова молодого человека с расставленными ушами. Он говорил как будто бы сам с собой, но каждое его слово ложилось мне на душу так, как будто он возвращал мне мои собственные мысли.
– Что мы знаем о жизни и смерти? Что мы знаем о мире, что мы знаем о человеке? – говорил этот человек. – Кто сказал, что жить хорошо, а умирать плохо? Кто знает, что такое прошлое и будущее? Кто осмелится утверждать, что прошлое позади, а будущее впереди? Может быть, все наоборот. И скорее всего все наоборот.
Пока он говорил, его сосед, человек с детской фигуркой и черными как угли глазами, с трудом себя сдерживая, несколько раз порывался его перебить и, наконец, найдя первую возможность, заговорил:
– Ты забыл, друг Валерий, о жгучей тайне жизни после смерти, – говорящий заикался от волнения. – Мы собрались здесь, чтоб ее разгадать, и мы уже близки к пониманию. Я знаю, что ключ к тайне моей жизни в крови и сперме моего отца.
– Нет, друг Виталий, я этого не забывал… Потому я говорю: в каждом человеке живет его отец. Мы проживаем жизнь всего человечества, всех кто жил до нас и тех, кто придет после нас. Мы идем по своим собственным следам. Мой отец не умер, и я тоже не могу умереть. Умирает то, что уже мертво: ум, привычки, стереотипы и наше тело. Но есть основа, которая остается, когда все это исчезает. Ее можно открыть, если найти в себе отца, и через него – его отца, и дальше, дальше. Это не пустая абстракция, это живая нить, за которую можно ухватиться.
А потом говорили Анна и Игорь, и я, и снова Валерий и Виталий. Только Марк не вмешивался в разговор. Он был хозяином и угощал нас чаем.
7
Мы расстались перед рассветом. Я возвращался домой, или в место, ставшее с некоторых пор для меня домом. Дождь закончился. Я шел в сизых сумерках по мокрым зябким улицам города, который больше не был для меня пустыней и кладбищем. Я чувствовал себя уверенней – я был не один – у меня были друзья. У меня появилась нить надежды.
Подходя к дому Бориса, я почувствовал, что в квартире кто-то есть. Может быть, Борис вернулся из командировки, подумал я. Однако свет в окне не горел. С бьющимся сердцем я поднялся на свой этаж.
Предчувствие меня не обмануло. За столом в тусклом свете уличного фонаря в облаке сигаретного дыма сидел человек и курил. Сидел, отвернувшись к окну, так что его лица почти не было видно. Сигаретами на кухне также не пахло.
Человек этот был, но его и не было. Это ощущение отсутствия сидящей передо мной фигуры было первым, что я почувствовал. Я понял две вещи: нельзя включать свет, и к нему нельзя подходить. Нужно было вести себя осторожно и в то же время буднично – в противном случае он исчезнет.
Это было знакомое мне двойственное состояние присутствия и одновременно отсутствия. Нужно было держать его на краю зрения. Это позиция давала эффект какой-то странной взаимности и общения в нейтральной зоне. Впрочем, общения пока еще не было, просто он был рядом со мной в моем обычном пространстве, и от меня требовалось сделать шаг в его сторону. Это нужно было сделать именно мне, потому что он уже сделал шаг навстречу, появившись на кухне.
Я не знал, как это сделать.
Я стоял с другой стороны стола и смотрел в окно, держа его на краю зрения. Наши взгляды пересеклись за окном, и в воображаемой точке пересечения наших взглядов я увидел… нет, я ничего не видел глазами… кажется, глаза мои были закрыты… опять возникло состояние двойного существования… не бодрствования и не сна… это было третье состояние присутствия в знакомом мне месте… я в нем уже был… яркий день под открытым небом… две девочки, палуба и их молодящаяся бабушка… девочки с криками убегают, а он занимает их место на скамейке на палубе… бабушка его не видит, а я вижу… не могу отвести взгляда… девочки возвращаются и садятся на свое место рядом с бабушкой… но он тоже сидит на этом месте… две картинки соединяются в одну… эти несводимости и составляют главную тайну… два мира – это один мир… жизнь и смерть, а за ними третье… там возможна настоящая встреча…