Я очнулся – его на кухне не было.
8
Резкий холодный ветер. Небо обложено тяжелыми рваными облаками, ползущими навстречу и наискосок. Я возвращаюсь на знакомом мне катере. На палубе никого, там гуляет ледяной ветер. В кабине под палубой два десятка пассажиров. Пассажиры угрюмые, замкнутые, озабоченные.
Я сижу за буфетным столиком перед остывшим чаем и смотрю на пенящуюся за иллюминатором воду, на ползущие по небу тяжелые облака. После события, которое случилось на кухне у Бориса, оставаться в городе Б не имело никакого смысла. Все стало ясно: настоящая встреча не зависит от того, где я нахожусь. Она может произойти в любом месте: в городе Б или в городе М, или дома, независимо от того, пасмурно, дождливо или вёдро. Это может случиться на улице или на катере или на базаре. И это не встреча с отцом или с собой, или с жизнью, или со смертью. Это встреча с третьим, которое все объемлет и не имеет названия или имеет их миллион. Я чувствую, что опять погружаюсь в свойственное мне состояние полубодрствования и полусна.
Тут к моему столику подходит мужчина в модном приталенном плаще с бутылкой коньяка и двумя – один в другом – бумажными стаканами. Уверенный голос, широкие манеры, знакомое лицо. Впрочем, нет, не знакомое, а какое-то ожиданно новое. Широкий лоб, ироничный взгляд, большой вздернутый нос и твердые губы. Таким и должно быть лицо ненавязчивого попутчика, угощающего первого встречного.
– Позвольте приземлиться за вашим столиком и предложить вам разделить со мной радость двух находок. Представьте себе, на этой ржавой посудине оказался приличный коньяк и – мало того! – итальянская машина для настоящего эспрессо. Эти два чуда неизбежно должны произвести третье: хорошую компанию и приятный разговор. Вы не возражаете?
Откуда я все-таки знаю этого человека? Где я видел это лицо? Или в нем повторились сохраненные памятью формы множества лиц, каждый раз добавляющие свежую деталь, например, большой вздернутый нос, как в этом случае? Между тем он уже уселся напротив меня и разлил коньяк по стаканам, а юркий буфетчик с аккуратно подкрученными усами принес и поставил перед нами две чашечки дымящегося кофе. Я подумал: по законам жанра далее последует церемония знакомства и длинный монолог – и ошибся лишь относительно второго. Впрочем, неприязни к своему визави и особого отторжения я не чувствовал, а коньяк и кофе при моих стесненных обстоятельствах и подавленности из-за бессонницы были очень даже уместны.
– А теперь, раз уж так распорядился его величество случай, давайте познакомимся и выпьем за наше знакомство. Поэт, артист и коммивояжер Анатолий Прохоров, – с провинциальной торжественностью представился мой попутчик и с улыбкой добавил, – в дальнейшем я расшифрую каждую из этих позиций. А вас, простите…?
Я назвался.
– I’m pleased to make your acquaintance, – как говорят в таких случаях наши духовные антиподы. Позвольте задать вам парочку вопросов, – мой попутчик быстро входил в роль и явно наслаждался ею, – какие нужда, забота или причуда привели вас на это богом забытое судно, покорное волнам, ветрам и мотору? Куда держите путь и откуда? И последний вопрос: удачным ли было предприятие, ради которого вы предприняли громоздкое путешествие?
Что мог я ответить на эти вопросы кроме правды? Я выложил ему правду, но не всю. Из моего ответа получилось, что я ездил в город Б на встречу с отцом и что теперь возвращаюсь домой с чувством исполненного долга перед моей совестью. Деталей я не выдавал, и вышло вполне правдоподобно.
– Что ж, совесть – наш строжайший судья и последний арбитр в подобных делах, – задумчиво проговорил Анатолий. Помолчав, он продолжил свои вопросы:
– А скажите на милость, не случилось ли с вами в эту поездку нечто экстраординарное, что привело вас к важнейшему открытию, которое кардинально изменило все ваши устремления, успокоило прежние тревоги и открыло новую прежде нечаемую картину?
На этот вопрос я ответил утвердительно, однако сказал, что едва ли способен ясно сформулировать свое новое понимание из-за трудности самого предмета, отсутствия у меня опыта философских обобщений и краткости времени, прошедшего с момента моего открытия. И все же я намекнул, что мое открытие касается жизни, смерти и того, что стоит за ними.
Анатолий не спешил комментировать услышанное от меня и рассказывать о себе и продолжал задавать вопросы. Впрочем, он все же успел заметить, что он поэт по призванию, артист в жизни и комми, путешествующий и продающий встречным-поперечным свои таланты, по нужде.
Бутылка коньяка постепенно пустела, усатый буфетчик трижды сменил нам чашечки с эспрессо, а я начинал чувствовать легкий отрыв от своего тяжелеющего тела в результате воздействия на него размягчающего тепла коньяка и внимания собеседника к моей скромной особе.
Видя, что Анатолий готов без конца задавать свои вопросы, я решил перехватить инициативу и спросил, есть ли у него дети.
– Я – отец десятилетнего существа – мальчугана, застрявшего между фантазиями и реальностью, – с напускным сокрушением ответил он.
Не удовлетворившись, я спросил его, жив ли его отец, на что он сказал:
– Мой отец был моряк и утонул в той самой реке, по которой мы с вами сейчас плывем. Он уже давно лежит на дне в зеленых водорослях и тине, обглоданный местными рыбами, крабами и улитками.
На мгновенье я увидел большое раздутое тело, опутанное водорослями, медленно опускающееся на дно реки. Однако мой попутчик не позволил мне погрузиться в мои видения и предложил тост за бескомпромиссные души, устремленные к идеалам.
Нужно сказать, что в продолжение нашего коньячного общения облик моего компаньона несколько раз незаметно менялся, и сумма всех этих мелких изменений создавала картину, отличную от моего первого впечатления. Теперь он был скорее похож… на меня или… на моего отца, каким я его помнил ребенком, а также по фотографиям, оставшимся от того времени. Но, конечно, речь могла идти лишь о некотором внешнем сходстве – и только. Мой попутчик был в высшей степени экстравагантным персонажем – умным и уверенным в себе собеседником. Он плотно сидел на своем стуле, своевременно разливал по стаканам и пил коньяк, взглядом подзывал буфетчика и давал ему указания, одновременно направляя наш разговор по ему одному известному руслу.
9
О, читатель, добравшийся до этой страницы моего повествования! О, мудрейший, о дальновидный! Знаешь ли ты, по какому руслу ведет тебя мой рассказ? Ищешь ли ты мудрости или пустого развлечения? Читаешь ли ты слова или находишь что-то между слов? Ты всегда прав, потому что кто может тебе возразить!? С тобой не могут поспорить Гомер и Гесиод, Данте и Петрарка, Рене Бретон и Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль-адан. И я не стану спорить с тобой. Мы можем здесь разойтись, и каждый пойдет своим путем. Отныне ты будешь следовать за другими. За теми, кто громко и уверенно провозглашает общие места. За теми, кто издает каждый год по роману. По три романа. По восемь романов! Кто открывает тебе самые последние доктрины и ведет тебя истинным путем. Четвертым, пятым, шестым и даже седьмым путем. Я же ничего не могу тебе обещать. Расстанемся, многоуважаемый читатель!
Как, ты решил со мной остаться? Ну, тогда дай мне руку. Моя немного дрожит, потому что я начинаю понимать, что произошло. Я прошел через смерть и не умер. Иначе как бы я все это записал?
10
Допив коньяк, на нетвердых ногах и слегка поддерживая друг друга, мы вышли на палубу и подошли к леерному ограждению вдоль борта. На мне был свитер, на Анатолии – тонкий плащик, ни тот, ни другой не могли защитить от шквального ветра. Трудно было устоять на ногах. Холод пронизывал нас до костей. Внизу под нами зияла водная бездна.
– Ну что ж – прыгай! – скомандовал Анатолий Порохов.
Я с недоумением посмотрел на него.
– Выбирай: жизнь, смерть или третье.
Анатолий кричал, чтобы я мог его слышать.
– Кто ты? – закричал я срывающимся фальцетом.
– Я – третье! – ответил он и, обняв меня, бросился со мной за борт.
МЕДНЫЙ ГОРОД
1
Мы с Джимом условились встретиться в Джизмеке, где в Гургунском ущелье прячется Медный город. Но сначала я прилетел из Нью-Йорка в Нурат, и в Нурате начались мои злоключения.
Оставив в номере рюкзак, я зашел перекусить в ближайшую чайхану. В чайхане было сумрачно и дымно. Я сел за свободный столик рядом компанией людей в черных чалмах, а две мои камеры положил на стол. Один из компании, молодой человек с острым взглядом по имени Расул, пригласил меня за их столик.
Люди в черных чалмах оказались персами, путешествующими по торговым делам. Попили чай, покурили и сговорились поехать вместе в нужную сторону. У персов было две машины по три человека в каждой, я мог сесть четвертым в любую. Расул заверил меня, что я буду доставлен прямо в Джизмек, а они поедут дальше по своим делам. Между прочим, он спросил, не продам ли я ему одну из моих камер. Я заколебался, и разговор о камерах замер.
Через час мы выехали из Нурата по направлению к Куранскому перевалу. Отвесные скалы с двух сторон подступали к дороге, встречных машин почти не было. Мы ехали бодро, легко одолевая подъемы. Расул большей частью молчал, остальные мои спутники тоже молчали. Было свежо, и потому мы держали окна закрытыми.
Днем мы пили зеленый чай на открытой площадке над обрывом. С площадки открывалась знакомая картина: внизу поблескивала серебристая речка, сразу за ней круто поднимался лесистый склон, переходящий в тощий кустарник, выше громоздились скалы, поросшие мхом и лишайником. Вдали видны были смутные очертания горного хребта.
2
Остановились на ночь в маленькой гостинице уже за перевалом. Хозяин гостиницы Салим, человек с большим бритым черепом и глазами навыкате, не отрываясь от нард – за низеньким столиком сидел его косоглазый приятель с бородавкой на носу, – показал нам на стоящего рядом мальчика. Покрутив в воздухе огромным кулаком, Селим произнес звучное «Кхе» и с грохотом швырнул на доску коричневые костяшки. Мальчик исчез и через пять минут принес нам чайник черного чая с мосалой.
Спали все в одной комнате на коврах, что было обычным делом в горах. Перед сном мои спутники подсыпали мне в чай снотворного и, когда я заснул, исчезли, захватив с собой обе камеры. Меня разбудила муха, отчаянно колотившаяся о стекло. За окном моросил дождь и синели безлюдные горы. Я был счастлив: мои попутчики могли меня убить, а только ограбили.
Меня оградила Сила, имени которой я не знаю. Эта Сила не раз меня выручала: спасала мне жизнь и вытаскивала из переделок. Я вспоминал ее, когда попадал в беду – остальное время неблагодарно о ней не помнил. И на этот раз я отделался утратой двух моих камер. Я лежал и думал: что же мне делать – идти под дождем в Джизмек или ждать попутной машины?
Мальчик принес мне чайник с черным чаем и блюдце с колотым сахаром. Я сидел на ковре, скрестив ноги, и думал о своей неудаче. Дождь звонко стучал по крыше, но внутри было сухо и тепло.
Через какое-то время я начал задремывать. Я увидел отца, сидящего с трубкой за кухонным столом у нас в Бронксе. Он явно не одобрял нашей с Джимом авантюры. Отец мой был человеком жестоковыйным как заросшая мхом скала. Он не верил, что я смогу чего-либо в жизни добиться. Сам он добился должности лифтера, перевозившего пассажиров с одного уровня на другой в парке Трайон, и подозревал каждого в том, что он метит на его место.
Потом я представил усатого Джима, курящего сигарету за сигаретой. Мы учились с ним вместе в колледже и сошлись на неодолимом отвращении к окружающему миру – в результате все наши сверстники включились в обойму и стали винтиками в чужих авантюрах, а мы оказались не у дел и начали думать о своем собственном проекте. И проект возник, но мы о нем никому не рассказывали, боясь быть осмеянными. Особенно тщательно мы скрывали наши планы от родителей Джима, слабых растерянных людей, души в нем не чаявших. Мы с Джимом были противоположностями своих родителей: я был нерешительным и во всем полагался на чью-либо помощь, а Джим – уверенным и твердым в своих поступках. В отличие от меня Джим во всем шел до конца, я же действовал с оглядкой и втайне рассчитывал на Силу, мне покровительствующую.
Мы нашли деньги на дорогу и месяц жизни в горах и полетели в Нурат – искать Медный город в Гургунском ущелье. О возможных осложнениях мы не подумали. И вот первый прокол: я не должен был верить случайным попутчикам. Должен признаться, что, несмотря на безнадежное положение, в глубине души я был спокоен – Сила меня никогда не подводила.
Меня клонило в сон – видно, грабители подсыпали мне лошадиную дозу. Я дремал и думал о Медном городе. В арабских сказках Медный город описан как самый прекрасный, но и самый недоступный город во Вселенной. Странно, что люди, читавшие эти истории, не предприняли ни одной попытки его найти. Очевидно, для них было аксиомой, что этот города исчез, испарился, провалился в глубокую пропасть, был засыпан песком или завален горным обвалом – или просто никогда не существовал. Но когда Джим прочитал сказки «Тысяча и одной ночи», он понял, что описанный в нем Медный город не менее реален и намного привлекательней, чем Троя. Слава новых Шлиманов нас не привлекала, влекло иное – волшебство, чудо, тайна. Видно слишком безрадостной была наша прежняя американская жизнь. Медный город «Тысячи и одной ночи» запал нам с Джимом в душу – нам захотелось прикоснуться к сказке. Что значит Медный город? Почему он невидимый? И кто в нем живет? Тайна, связанная с его обитателями нас захватила.
− Это город джинов, − радостно восклицал Джим. – Джины не хотят связываться с людьми. Они для нас невидимы, но город можно увидеть и в него можно попасть.
− Да, это город Сил,− поддерживал я его. – Мир полон Сил: Силы притяжения, Силы мысли, Силы внушения, Силы симпатии и над всеми Силами – Высшая Сила.
Джим едва ли понимал, о какой Силе я говорю. У него не было иных покровителей, кроме любящих его матери и отца. Во всем остальном мы с Джимом были единомышленниками.
3
История Медного города начинается с рассказа о медных кувшинах, в которые любимец Аллаха царь Соломон заключал могучих джинов и которые, запечатав магической печатью, забрасывал в море. Их находили рыбаки и путешественники и по неосторожности выпускали джинов на свободу. Обладание медным кувшином делало этих людей могущественными: джины могли выполнить любое их желание. Однако так было не всегда, иногда джины убивали своих освободителей. Джины и построили для себя Медный город.
Медный город нельзя увидеть простым взглядом. Иногда путешественниками давались точные инструкции о том, где этот город искать. В сказке пятьсот шестьдесят девятой ночи можно об этом прочитать:
«И воины двинулись, а шейх Абд-ас-Самад шел впереди и указывал им дорогу. И прошел весь этот день и второй, и третий, и вдруг оказались они у высокого холма. И посмотрели они на него и увидели на нем всадника из меди, и на конце его копья было широкое сверкающее острие, которое восхищало взор, и на нем было написано: "О тот, кто прибыл ко мне, если ты не знаешь дороги, ведущей к Медному городу, потри руку этого всадника: он повернется и остановится. В какую сторону он обратится, в ту и иди, и пусть не будет в тебе страха и стеснения. Эта дорога приведет тебя к Медному городу".
А сказка пятьсот семьдесят второй ночи говорит о том, что Медный город, даже когда путешественники могли его увидеть, оставался для них неприступным:
«И его спросили: "Где дорога, ведущая в Медный город?" И он показал дорогу в город, и оказалось, что между ними и городом двадцать пять ворот, но ни одни из них не были видны, и от них нельзя было найти следа, и по виду они были подобны куску горы или железа, отлитого в форме. И люди спешились, и эмир Муса и шейх Абд-ас-Самад также сошли с коней, и старались они найти городские ворота или обнаружить туда путь, но не достигли этого».