— Его расписывал майясский колдун, — выговорил он. — Я вижу знаки Тескатлипоки, а вот этот зигзаг означает «Балам-Акаб», Ягуара-Ночь…
— Вот и не фиг было днём на людей прыгать, — назидательно сказал Олег. — Балам недоделанный… Нагулялся, Ташкаль?
— Моя нагулялась, — бледно улыбнулся индеец, не зная, когда этот странный бледнолицый шутит, а когда говорит серьёзно.
А бледнолицый не шутил.
События, происходившие вокруг него и поневоле втягивавшие «капитана Драя» в свою круговерть, очертились чётче, хоть и были по-прежнему туманны.
Однако Сухов уже вполне мог сделать вывод, и он его таки сделал.
В этом пространстве и времени живут и здравствуют двое — его неизвестный враг и столь же таинственный покровитель.
Вчерашние «показательные выступления» балама можно было бы списать на загадочный случай, но второе нападение само по себе красноречиво: «Драя» пытались убить.
Винить в этом Гасконца было бы смешно, капитан «Ла-Галлардены», безусловно, мечтает о встрече в тёмном переулке, дабы отомстить, но изощряться особо он не стал бы.
Науськал бы парочку наёмных убийц, и всего делов.
Но искать индейца, устраивать колдовские обряды, изображать человека-ягуара…
Нет, это не пиратский стиль. А чей? Знать бы…
Причём совершенно непонятно, кому он тут перебежал дорогу? Да и когда бы «капитан Драй» успел стать досадной помехой, находясь здесь и сейчас без году неделю? Туман полнейший.
Если подумать, то и с «покровителем» никакой ясности. Кстати, и никакой уверенности в том, что ему вообще кто-то помогает, тайно или явно. Кроме, разве что, донны Флоры…
Правда, имеется одна зацепочка — буканьеры.
Есть у него кой-какие подозрения. Хорошие, правда, но тем не менее…
Вернувшись на «Ундину», Олег не стал с ходу заводить разговор, а дождался, пока Толстяк заступит на вахту.
А тут и Айюр появился. Бербер с Люка завели разговор.
Сухов неслышно приблизился и сказал:
— Привет, вольные добытчики. Как настроение?
— Да ничего так… — немного растерянно ответил Толстяк. — А чего?
Олег осмотрелся и присел на ствол бронзовой пушки, чьё дуло грозно выглядывало из порта.
— Скажите мне, только честно, — задушевным тоном начал он, — а каким таким образом вы очутились на «Ундине»? Только не говорите, что охотились неподалёку, а тут — галиот. И вы все дружно решили переквалифицироваться в пираты. Нет, я бы поверил, что так оно и было, но меня ещё тогда смутили ваши переглядывания. Люка, ты, помнится, спросил: «Он?» — а Бербер тебе ответил в том смысле, что так и есть. Объясните мне это дело. Только по-простому, без этих, знаете, штучек, что было вам видение, и Господь указал на меня перстом.
— Да не-е… — смущённо затянул Айюр. — Это староста наш, ну, того букана… деревни, где мы жили, это он всё. Гаспар его зовут, Гаспар Мясник. Не потому, что кровь пускать любит, — Гаспар уж очень ловко туши разделывает. Вжик-вжик и готово! Где-то за неделю до того, как «Ундина» причалила к Гонаву, он нас нашёл, собрал всех троих и говорит: вы-де на Тортугу собирались? Так скоро на Гонав пожалует один капитан, кличут — Драй. Людей у него нехватка, а тут вы! Человек он, говорит, хороший — и удачливый. Держитесь его и не пропадёте. А заодно и убережёте капитана! К нему, говорят, лихих людишек подослать могут…
— Всё так и было, — подтвердил Толстяк. — А мы подумали, переговорили, да и решили подаваться к Гонаву. А чего?
— Чего! — хмыкнул Олег. — А того. Откуда этот ваш Гаспар мог знать, что я к Гонаву пристану? За неделю до нашей встречи я не подозревал даже, что существует такой галиот «Ундина»! Пророк он, что ли?
Люка растерянно почесал в затылке.
— Чудеса…
— А я, кажется, знаю, — медленно проговорил Айюр. — Это ещё раньше было. Вы с Головой на охоте пропадали, а я в букане отсыпался. И видел, как к старосте один испанец заходил…
— Его, случайно, не доном ли Педро звали? — встрепенулся Сухов.
— Н-не знаю, — затруднился бербер.
— Пожилой такой, чернявый?
— Не-ет, тот высокий был, здоровый, плечи — во! Лет тридцать ему.
— И что этот испанец?
— Ну они там со старостой потолковали, и этот высокий уехал. А вечером все с охоты вернулись, тут-то Мясник и выложил нам про тебя да про Гонав.
— Испанец, значит… — задумался Сухов. — «Чем дальше, тем чудесатее и чудесатее…»
— Я и говорю, — поддакнул Толстяк. — Чудеса!
Глава пятая
в которой пираты совершают «подвиги», а Олег поступает по-своему
Утром пятницы три флейта, флибот и галиот подняли якоря, покидая Бастер.
Впереди шёл «Сен-Жан» Франсуа Олонца.
Отставая на полкорпуса, флагмана догоняли «Медуза» Моисея Воклена и «Сен-Пьер» Пьера Пикардийца.
За кормой последнего пенил воды «Кариб» Филиппа Бекеля, а галиот «Ундина» распускал паруса левее, чтобы не перехватывать ветер.
Сходить на северный берег Эспаньолы, в Байяху, делом было недолгим. Гаванью Байяха была неплохой, но — увы — она пала жертвой чиновничьей дурости.
В целях борьбы с контрабандистами все порты на севере Эспаньолы губернатор велел закрыть, а жителей их отселить в глубь острова. И берег сделался пустынным, как до Колумба…
В Байяхе простояли пару дней — затарились мясом, а человек двадцать буканьеров соблазнились возможностью разбогатеть, да и поднялись на борт корсарских кораблей.
Капитаны их брали без разговоров, «вольные охотники» с Эспаньолы ребятами были не робкими, да, ко всему прочему, и стрелки Божьей милостью.
Ветер не менялся, продолжал поддувать с северо-востока, и флотилия в полном составе снялась с якорей, держа курс на Кубу, а если точней — к заливу Батабано, где Олонэ вознамерился малость ограбить охотников за черепахами, отобрав их каноэ.
Сухов усмехнулся — всё происходило в точности как писала донна Флора.
Флагман по-прежнему надеялся прибыть к реке Десагуадеро, кою в будущем назовут Сан-Хуан, подняться по ней до озера Никарагуа, да и пошалить по тамошним селениям.
Олег и сам уже проделывал сей нелёгкий путь и знал, что иначе чем на каноэ по Десагуадеро не подняться. Особенно когда пороги начнутся.
Олонец, правда, не знал пока, что обстоятельства окажутся сильнее и ему придётся передумать. Но это всё будет впереди…
Залив Батабано расположился в укромном и глухом месте — на западной оконечности Кубы, отделяя от неё остров Пинос.
Россыпь мелких коралловых аттольчиков усеивала его мелкие воды. Галиот, двигаясь по глади залива, поднимал то муть чёрную, как тушь, то белую, словно молоко.
Берега залива были топкими и густо поросли мангровыми деревьями, осокой и кустарником-марабу.
Во глубине болот и потаённых лагун что-то вечно квакало, попискивало, хлопало, булькало… Царство птиц и крокодилов.
— Моя видеть, — сказал Ташкаль, протягивая руку в направлении песчаной косы, намытой вровень с волнами так, что лишь беловатый цвет отличал её от синих вод залива.
По всей косе стояли бедные хижины, поднятые на сваях и крытые пальмовыми листьями. На открытых «террасах» из жердей сохли каноэ, перевёрнутые вверх дном, тут же покоились черепашьи панцири, вложенные один в другой.
Здесь-то и были прописаны охотники за черепахами.
Звучит похоже на «охотников за черепами», но местное население свирепостью не отличалось — это были забитые потомки индейцев тайно, которым некогда принадлежала вся Куба, а ныне они были оттеснены в забытые Богом неудобья.
Завидев «большие пироги» бледнолицых, шедшие под парусами, охотники предпочли убраться подальше, с глаз долой — и деревенька опустела.
— Забираем каноэ и валим отсюда! — раздался зычный голос Олонэ. — Ночевать лучше на Пиносе, чем в этих топях!
Пиратские корабли даже якорей не бросали — легли в дрейф и спустили шлюпки.
Бравые флибустьеры погребли к селению, надеясь не только пироги увести, но и мясца черепашьего отведать — солонина им, мягко говоря, поднадоела.
— Ну и зачем? — покривился Сухов. — Можно ж было по-хорошему. Совсем тяму нет…
— Думаешь, — прищурился Толстяк, — местные и отпор дать могут?
— А чего ж? Даже заяц на волка кидается, если тот в угол косого загонит. Это самое… Айюр! Правь к берегу, тут глубоко. Вон туда, где протока.
Буканьер-бербер, что стоял у руля, крутанул штурвал, направляя галиот куда сказано.
«Ундина» едва вписалась в узенький проливчик, соединявший Батабано с уединённым озером, вернее сказать, лагуной.
Прибоя здесь не чувствовалось вовсе, водная гладь казалась сине-зелёным зеркалом в «раме» из двух чащ по окоёму — истинной зелени и её отражения.
К югу озеро мелело, там бродили фламинго, сгибая и разгибая ноги-ходули, а к северу, у самой перемычки, что разделяла лагуну и залив, Олег разглядел три или четыре каноэ, в каждом из которых сидело по трое, по четверо, считая и женщин с детьми.
— Ташкаль, — быстро проговорил Сухов, — крикни им, что мы меняться пришли.
Краснокожий прокричал что-то, индейское наречие мешая с испанским.
Как ни странно, но его поняли — гребцы на каноэ, только-только взявшиеся энергично грести, дабы уйти подальше, замешкались. Посовещались довольно бурно и опасливо повернули к галиоту. Правда, к самому борту не подплывали, держались подальше.
— Ага, — сказал Олег «с глубоким удовлетворением». — Передай им, что корабли в бухте пришли их грабить, а вот мы — белые и пушистые… Это самое… Честные, то есть. Скажи, что нам нужно мясо. Мы его сменяем… На что? Ну что им нужно? Порох? Ножи? Крючки? У нас этого добра — навалом…
Ташкаль, помогая себе руками, донёс до охотников сияющие перспективы, и гребцы оживились, стали спорить между собой, а тут и женская половина подключилась.
В конце концов старый метис в одних драных штанах и с налобной повязкой сообщил о желании «махнуться», предлагая запеченное черепашье и крокодилье мясо в обмен на бочонок пороха… и один стальной нож.
Глянув на солидные куски мяса, завёрнутые в банановые листья, Сухов кивнул — и Жан Бальянгер, плотный, коренастый ларошелец с красным лицом и выгоревшими на солнце бровями, осторожно опустил на верёвке бочоночек с порохом. Нож входил в комплект.
Охотники за черепахами ловко приняли тару, откупорили, убедились, что бледнолицые их не надули, и быстренько привязали к верёвке четыре ёмких корзины с мясом.
Голова с Бастианом, кряхтя, подняли корзины на борт.
— Свеженина-а! — плотоядно заурчал Толстяк Люка.
Расставшись друзьями, галиот и каноэ разошлись.
— Они говорить, — передал Ташкаль, — что сказать воинам о нас. В друзей они не стрелять…
— Не п-понял, — озадачился Бастиан.
— Скоро поймёшь, — ухмыльнулся Голова.
Едва лишь «Ундина» показалась из пролива, выходя на простор Батабано, как начали происходить события.
Пираты, высадившись в деревне, увели с десяток каноэ, но мяса не нашли, а потому решили побезобразничать — запалили хижины и поплыли к кораблям, горланя разухабистые и непристойные песни.
Они гребли невдалеке от берега, уверенные в собственном превосходстве, когда из мангровых зарослей полетели в их сторону меткие стрелы.
Трое умерли сразу. Четвёртый, схлопотав «подарок» из джунглей, вскочил, взмахивая руками, выгнулся — и выпал за борт.
Спасать его не стали, ибо в этот момент снова сработали индейские луки.
Пираты заорали, и на палубе «Сен-Жана», ближе всего подошедшего к берегу, лишь теперь заметили опасность.
Залп из мушкетов породил ответный огонь — два или три экономных выстрела из мангровых зарослей не дали промашки.
Шлюпки подгребли к бортам «своих» кораблей, и тогда рявкнули пушки, посылая пяток ядер.
Чугунные шары пронизали мангры, снося ветки, и канули в озеро, а охотники за черепахами сделали ещё пару выстрелов, провожая непрошеных гостей.
Галиот находился ближе всего к берегу, но ни одна пуля, ни одна стрела не задели его. Дружба народов.
— Мясо — это хорошо, — высказался Голова, — а как же мы без каноэ?
— А они нам не понадобятся, — усмехнулся Олег, не раскрывая свой «осведомлённый источник».
Пиратская флотилия простояла на рейде одной из укромных бухточек острова Пинос, прикрытая с моря скалами, а с берега — соснами.
Правда, сами «вольные добытчики» таились не особо, режим тишины и светомаскировку не соблюдали — костры горели ярко, вино лилось обильно, а песни горланились во всю мочь.
Рано утром корабли отчалили, держа курс к мысу Грасиас-а-Дьос, но тут капитанскому счастью Олонца пришёл конец.
Наступил штиль.
Полнейшее безветрие — Олег никогда ещё не видал такого гладкого моря. Даже самой меленькой зыби заметно не было — глубокие воды невинно голубели, отливая под солнцем блескучим зеркалом.
Навалилась духота. Зной отуплял и выматывал — человек терял силы, ничего, по сути, не делая.
Воды хватало, хотя пить эту тепловатую жидкость было невмоготу.
Кваску бы! Холодненького, шипучего, имбирного! Бокал!
И чтоб капли сочились по его стылым, скользким бокам…
«Что может быть лучше бокала остуженного кваску в такую-то жарень? — разморенно подумал Сухов. — Только ведро…»
— Капита-ан… — окликнул его Пьер дю Трильо. — А мы таки движемся…
— Кто — мы? Корабль, ты имеешь в виду?
— Угу… Нас течением несёт…
— Да? И куда?
— Севернее мыса Грасиас-а-Дьос. Похоже, к заливу Гондурас.
— Ясненько…
Олег покачал головой — события, изложенные в письме донны Флоры, происходили с точностью, как по расписанию.
— Это не самое страшное… — вздохнул он. — Водой-то мы запаслись, а вот, что мы жрать будем, неясно…
— Ну мясо пока не попахивает, — успокоил капитана Пьер, — и бобов полно. Эти… как их… лимоны-апельсины, опять-таки. У нас этого добра — целая бочка.
— Здорово, — кивнул Сухов. — Вот что… Бастиан! Ты, кажется, хвалился, что отъявленный рыбак?
— Ну-у навроде т-того, — приосанился креол.
— Тогда хватай таких же рыболовов, спускайте шлюпки — и за дело! Сегодня же четверг? Вот и устроим «рыбный день»!
Двойного смысла в словах капитана никто не уловил, но главный посыл уразуметь было несложно — вскоре любители рыбалки, похохатывая да покрикивая, погребли в море, забросили удочки, насаживая на крючки шматики мяса, которое «пока не попахивало».
Сощурившись, Олег осмотрелся.
Вдалеке, словно приклеенные к ровной поверхности моря, стояли корабли. На некоторых из них паруса были убраны, на «Сен-Жане» подняты, но эти различия не имели никакого значения — воздух был недвижим.
И какая разница, голые у твоего корабля мачты или грот с фоком висят сморщенными тряпками? Всё равно ходу нет…
…К вечеру, уморившись, рыбаки перебросили на палубу галиота свой улов — макрелей, корифен, султанок.
Кок, обязанности которого взялся исполнять Голова, тут же принялся варить и жарить.
На других кораблях «эскадры» положение было куда хуже.
Олонэ, который и сам-то не отличался дисциплинированностью, распустил своих, а те и рады.
Лениться — это в любом человеке заложено, просто одним «мешает» бездельничать чувство долга или ответственность, а у большинства таких помех нет.
Сухов был не зверь, но лапа у него железная — на галиоте задержались лишь те, кто сумел сжиться или хотя бы смириться с условиями беспрекословного подчинения капитану.
А Олег не требовал большего, чем полагалось «для порядку».
Палуба чиста? Мушкеты с пушками готовы к бою? Всё что надо припасено? Можете гулять, если не на вахту.
У Моисея Воклена дисциплина более-менее соблюдалась, а вот у Пикардийца или Олонца…
Потрудиться, дабы запастись провизией, они не захотели или упустили из виду, а то, чем успели разжиться, проели или вовсе выбросили в море — тухлятина, как известно, смердит.
Нет чтобы подкоптить, посолить, повялить…
Олег только головой покачал, расслышав далёкий выстрел.
Палили из мушкета.
Вероятно, последнюю лепёшку не поделили или крыша поехала с голодухи.